Фридрих Незнанский - Оборотень
В холле висел такой же портрет, увеличенный во всю стену. Под ним стоял гроб как бы выраставший из цветов, уложенных на сцене многими слоями, — букеты несли и несли.
У гроба в почетном карауле находились люди, многие из которых тоже были известны в стране, — актеры, писатели, ученые, телевизионщики. Они часто менялись, передавая друг другу траурные повязки. В разных концах холла стояли камеры — похороны снимало не только российское телевидение, но и операторы многих стран.
— Я, когда это услышала, даже не поверила, — говорила пожилая женщина рядом с Турецким своей подруге. — У меня в сумочке ее шоколадка лежала, она вечером накануне мне ее сунула, уходя. Я теперь внукам запретила к ней прикасаться — пусть останется на память.
— Вон, этот-то тоже у гроба встал, смотри, — показывала ее подруга. — А ведь сколько раз ее уволить грозился, сколько она от него слез намотала! И на прошлой неделе, помнишь, они столкнулись.
Турецкий, слегка обернувшись, незаметно как бы сфотографировал в памяти лицо говорившей. Она могла понадобиться. Для прояснения картины.
— Да, на Руси умереть надо, чтоб тебя в святые произвели, — сказал кто-то третий.
— Смотри, смотри, впускать прекратили. Так, амбалы пошли. Наверно, Президент приехал. Я говорил, он приедет, а ты не верил. — Это сказал уже другой.
В холле началось движение, которое одни могли принять за беспорядочное перемещение толпящихся, прижатых друг к другу тел, другие — за нормальный поверхностный досмотр людских масс службой безопасности Президента.
Траурный митинг открыли, и в холл вошел сам Президент. Грузно переваливаясь, с уже привычно одутловатым лицом (одни злорадно говорили, что это от постоянного перепоя, другие утверждали, что одутловатость — следствие аллергии на лекарства), он встал около трибуны и начал речь, время от времени заглядывая в бумагу.
Речь была приготовлена заранее, но в середине Президент прервал ее чтение и, медленно подбирая слова, сказал то, что, видимо, говорил в первое утро по телефону Меркулову.
— И мне придется рассмотреть служебное соответствие отдельных высокопоставленных лиц, отвечающих за порядок в Москве. Эти люди должны ответить перед народом России и перед Президентом. — Тут он сделал долгую паузу, потому что по смыслу сымпровизированной фразы получалось, что за преступления и за все дурное, что делалось в стране, должны отвечать не преступники, а те, кто, не щадя сил и жизней своих, все еще отваживался с ними бороться. — Я возьму это дело под свой личный контроль. — Президент не стал заканчивать фразу, которая по своей логике имела столь парадоксальное продолжение. — И я лично распоряжусь, чтобы люди, отвечающие за порядок в Москве, не забыли поставить свои подписи под своими заявлениями об отставке.
— Ого! — удивился кто-то.
Да и сам Турецкий вспомнил слова Меркулова: «Станем все подметать улицы».
Собрание продолжалось долго. И когда стали говорить прощальные речи телевизионщики, Турецкий убедился, что Алену любили здесь искренне, пожалуй, даже боготворили.
— Девочка ты моя золотая! — вытирая слезы ладонью, повторяла рядом с Турецким женщина, у которой на память осталась шоколадка.
Турецкий понял, что сегодня разговора с сотрудниками Ветлугиной не получится. Часть поедет на кладбище, остальные разойдутся по комнатам и, заперев двери, устроят поминки здесь. И хотя в этих полупьяных компаниях как раз и всплывут самые важные версии, ему их услышать не дано.
Он уехал из «Останкина» примерно за полчаса до выезда похоронного кортежа. Вдоль улиц густой непрерывной цепью, как десятилетия назад во время встреч знатных иностранных гостей, стояли москвичи. Только тогда их привозили с работ на автобусах по приказу райкомов, а сейчас они вышли сами, с траурными портретами Алены Ветлугиной в руках.
Дежурная часть ГУВД Москвы.
Несколько человек одновременно сидели на телефонах и регистрировали сообщения добровольных помощников. Большинство из них сразу же отбрасывались как бредовые. Звонили сумасшедшие, имевшие контакты с инопланетянами, которые признавались им, что уже не раз похищали Ветлугину, доморощенные экстрасенсы, клявшиеся, что предсказали это убийство давно — от недели до года; бдительные пенсионеры, видевшие подозрительных граждан в самых разных районах Москвы, и тому подобная публика. То, что могло представлять какой-то интерес, немедленно отправлялось на стол самой Романовой.
Александра Ивановна только вздыхала, пробегая глазами каждую очередную сводку, — не разучился еще наш россиянин стучать! О ком только не сообщалось — практически обо всех сотрудниках канала «3x3», об Алениных друзьях и знакомых, соседях и сослуживцах. Дружно отозвались соседи дома на Ленинском проспекте, где она жила, не заставили себя ждать и сотрудники «Останкина». Часто случается, что соседи, которых мы едва узнаем на лестнице в лицо, вскользь бросая «Добрый день» или «Здравствуйте», знают о нас гораздо больше, чем мы можем предположить, а уборщица или вахтерша из учреждения, само существование которой находится где-то за гранью нашего сознания, думает о нас, интересуется нашей жизнью и тщательно собирает и сопоставляет попадающие к ней крупицы фактов. А уж когда речь идет о такой знаменитости, как Ветлугина, «разведывательные способности» любопытных утраиваются. Так что не приходится удивляться тому, что многие люди, с которыми сама Алена не была знакома, ее знали очень даже хорошо. Не раз в сводках мелькали фамилии Шакутин, Сомов, Асиновский, а вот еще одна — Мальчевская. Увидев ее, Романова задумалась: где-то она уже встречалась. Она подчеркнула сообщение Т. С. Кандауровой красным карандашом, как делала с теми очень немногочисленными сообщениями, на которые рекомендовала Турецкому обратить особое внимание.
16.00. Квартира на ФлотскойПодъезжая к девятиэтажному кооперативному дому на Флотской, где жила бдительная пенсионерка Т. С. Кандаурова, Турецкий только покачал головой, отметив, каким старым, даже обветшавшим выглядит дом, построенный всего-то лет двадцать — двадцать пять назад. Насколько лучше выглядел сталинский дом на Фрунзенской набережной, где жил он сам, а ведь его дом куда старше.
Тамара Сергеевна была предупреждена о приходе следователя, и потому, когда в прихожей раздался звонок, она немедленно поспешила к двери, но, прежде чем открыть, долго рассматривала Турецкого в глазок, а потом приоткрыла дверь на цепочку.
— Старший следователь по особо важным делам Прокуратуры Российской Федерации Александр Борисович Турецкий, — представился незнакомец и протянул удостоверение.
Вид документа успокоил пенсионерку, и Турецкий оказался в небольшой прихожей.
— Проходите в комнату, — пригласила его Тамара Сергеевна и, опережая вопрос Турецкого, подала ему тапочки.
Войдя в комнату, Александр Борисович огляделся. Обстановка была не то чтобы бедная, а очень старомодная, как будто он внезапна перенесся лет на двадцать пять назад, в собственное детство. В углу — телевизор на ножках, дешевая стенка из ДСП, на которой был расставлен гэдээровский перламутровый сервиз — основное богатство Тамары Сергеевны.
— Да вы присаживайтесь, — хлопотала пенсионерка, — я сейчас чайку поставлю.
— Не надо беспокоиться, — сказал Турецкий, которому не хотелось чайку, но он по опыту знал, что отделаться от этого чрезвычайно трудно. Куда бы он ни пришел, его непременно пытались напоить чаем, ну, в крайнем случае кофе. «А вот в Америке полицейских и следователей чаем не поят», — подумал он и стал вспоминать виденные им зарубежные детективы. В этот момент вернулась Тамара Сергеевна.
— Чай сейчас будет, — торжественно заявила она, как будто Турецкий пришел сюда именно за этим.
— Я пришел по поводу вашего звонка. — Он решил сразу же направить разговор в нужное русло. — Вы располагаете сведениями относительно убийства Ветлугиной?
— Да, — кивнула пенсионерка, — я знаю, кто ее убил.
— И кто же? — без всякого интереса спросил Турецкий.
— Мальчевская Татьяна Михайловна, моя соседка, — торжественно произнесла пенсионерка.
«И что Романова меня сюда прислала? — недоуменно подумал Турецкий. — Сюда надо не меня, а психиатра звать. Налицо навязчивая идея в форме мании преследования».
Тамара Сергеевна заметила, что следователь ей не очень поверил, и потому стала излагать основания для своих подозрений:
— Во-первых, мужик ейный, Кирилл Георгиевич, он тихий, не такой, как она, завсегда и поздоровается, а эта шмыгнет мимо, нос кверху. Фу-ты ну-ты, подумаешь, а как на кухне собачиться, так тут она мастер, и по матушке может — Тамара Сергеевна перевела дух и посмотрела в тусклые глаза Турецкого, в которых не отражалось ничего, кроме скуки.
