Виктор Пронин - Банда 4
— При обыске в его квартире мы нашли в холодильнике отрубленную руку,сказал Андрей. — Она лежала в морозильном отделении, завернутая в газету с подсохшими пятнами крови.
— У него в холодильнике?! — забыв о слезах, о размазанной по щекам туши, Надя уставилась на Андрея. — У него в холодильнике лежала человеческая рука?!
— Человеческая, — кивнул Андрей. — Наш эксперт потом нашел на ней татуировку... Небольшой якорек... Между большим и указательным пальцами. И еще в этой руке был обнаружен маленький осколочек. Наши ребята сделали вывод, что человек этот участвовал в войне и имел отношение к морю.
— Спиридонов... — шепотом произнесла Надя. — Петр Иванович Спиридонов. Это он...
— Сосед? — спросил Андрей.
— А ты откуда знаешь?
— У твоего отца многие соседи почему-то умирали... По разным причинам. Ты этого не знала?
— Анатолий обещал отца не трогать.
— Анатолий — это кто?
— Бевзлин.
— Надо же, — удивился Андрей. — У него, оказывается, имя вполне человеческое.
— У него и фамилия человеческая, — повысила голос Надя, почему-то ей захотелось защитить Бевзлина.
— Нет, — твердо сказал Андрей. — Фамилия у него совершенно нечеловеческая.
Это уж точно. К тому же, еще и фальшивая. Настоящая его фамилия — Бевз. И очень многие люди хотели бы с ним встретиться и поговорить. О многом они хотели бы с ним поговорить. Что касается твоего отца... Бевзлин не мог его не тронуть по той простой причине, что ваша квартира оставалась единственной на площадке, которая не принадлежала твоему Толику. А сделай он на всей площадке одну квартиру, ее цена подскочила бы очень сильно. Отдельный лифт, отдельная площадка, бронированная дверь, автоматчики у входа, полная безопасность... Это сейчас дорого стоит. Есть люди, которые готовы платить любые деньги за такие квартиры.
— Он обещал не трогать отца, — повторила Надя, как заклинание. — Он обещал мне это и дал слово.
— Бевзлин дал слово? — усмехнулся Андрей.
— Наверное, Анатолий не очень хороший человек, наверное, его можно назвать плохим человеком, но слово свое он держит. И я прямо тебе об этом говорю. И поэтому жизнь твоя в опасности.
— В мире кое-что изменилось, Надя. Жизнь Толика в неменьшей опасности.
Толик Бевзлин тоже пусть пораскинет умишком, тоже пусть поостережется.
— Откуда же ему грозит опасность?
— Он обидел очень крутого человека... Его зовут Пафнутьев Павел Николаевич.
— Это тот самый прокурорский чиновник, который...
— Да, это он, — Андрей не позволил Наде произнести обидные для Пафнутьева слова.
— Оставим это, — женщина устало махнула рукой. — Знаешь... Ты, конечно, парень ничего так... И, возможно, в другой жизни у нас с тобой могло бы что-то получиться... Но здесь, сейчас... Слишком многое стоит между нами. Слишком многое, Андрей.
— А что между нами стоит?
— Если сказать одним словом... Бевзлин.
— А кто это? — спросил Андрей с серьезным видом.
— У меня такое чувство, что у тебя будет возможность познакомиться с ним поближе.
— Я сам этого хочу!
— Да? — улыбнулась Надя. — Ладно, Андрей, оставим это... Знаешь, отвези меня домой или хотя бы поближе к дому... Я плохо себя чувствую. Мне плохо, Андрей...
— Что-то случилось?
— Да...
— Я могу помочь?
— Исключено.
— А я ведь и в самом деле могу помочь, — настаивал Андрей, почувствовав колебание в голосе Нади.
Женщина посмотрела на него, но ничего, кроме усталости не было в ее взгляде. Она помолчала, потом, видимо, решившись, вздохнула, закурила новую сигарету, выдохнув дым наружу.
— У меня умер ребенок, — сказала она негромко. — Соврем недавно... Месяц еще не прошел.
— Сколько было ребенку? — механически спросил Андрей, чтобы не молчать, чтобы заполнить паузу, если не словами, то хотя бы звуками.
— Неделя, — сквозь слезы проговорила Надя. — Ему было около недели.
— А что с ним случилось?
— Что случается с детьми в первые часы после рождения? Этого никто не знает, но время от времени дети почему-то умирают. Поэтому я сейчас не в самом лучшем виде, не в самом лучшем расположении духа... Ты уж меня прости... В другое время мы поговорили бы иначе... Не обижайся, ладно? — она беспомощно улыбнулась сквозь слезы.
Так, наверное, бывает в жизни, так бывает со многими — человек вдруг начинает ощущать, понимать, чувствовать гораздо больше обычного. То ли проницательность его повышается, то ли обретает он способность улавливать из пространства какие-то волны, несущие мысли, энергию боли и радости. И, получив такой толчок, человек начинает осознавать то, мимо чего совсем недавно проходил равнодушно, не видя, не слыша.
Что-то произошло в сознании Андрея, и все те разрозненные сведения, которые он впитывал в последние дни, все, что услышал краем уха в кабинете Пафнутьева, в логове Бевзлина, в больнице у Овсова, вдруг выстроилось в какую-то зыбкую цепочку, дрожащую от внутреннего напряжения, пульсирующую так, будто в ней билась живая кровь. Но как всегда бывает в подобных случаях, человек не верит в прозрение, опасается не оправдать собственных надежд на себя же... И невольно ищет хоть какое-нибудь подтверждение своему провидческому мигу...
И пока Андрей молчал, охваченный непривычными, может быть, бесовскими чувствами, Надя достала из сумочки и протянула ему небольшой снимок, сделанный «полароидом», квадратик цветной бумаги. На снимке была изображена улыбающаяся Надя и на руках у нее крошечный, отчаянно орущий младенец. Кто-то, видимо, посетил Надю в роддоме, сделал снимок счастливой мамы и тут же вручил ей на добрую и долгую память, не подозревая даже, что это первая и последняя фотография только что родившегося человека. Андрей всмотрелся в фотографию, глянул на Надю, опустил стекло, чтобы лучше видеть снимок, и снова всмотрелся в сморщенное, как печеное яблоко, лицо ребенка.
— Твой ребенок... Девочка? — спросил он напряженным голосом.
— Да... А как ты узнал? Неужели по этому снимку можно определить — мальчик или девочка?
— Почему-то подумалось, — Андрей опять взглянул на снимок. — Послушай, а что это у нее между бровями? Грязь вроде какая-то, а?
— Родинка, — с улыбкой ответила Надя и тут же отвернулась.
— Так, — протянул Андрей почти попафнутьев-ски. — Так... А как это произошло? Как она умерла?
— Ее унесли на ночь в инкубатор... Почему-то решили, что ей лучше переночевать в инкубаторе, заподозрили что-то... А утром сообщили, что спасти не удалось.
— Ты ее мертвой видела?
— Нет, — сказала Надя. — Мне сказали, что не положено. И потом, я была в таком состоянии, что даже не хотелось... Наверное, это плохо, но не до того было.
— Родинка, говоришь, между бровями?
— Поехали домой, Андрей. Я же сказала тебе... Мне плохо.
— А отец кто?
— Извини, но это уже не твое дело! — резковато ответила Надя.
— Бевзлин?
— Да! — неожиданно заорала Надя, глядя на Андрея бешеными от злости глазами.
— Я так и думал, — сказал он спокойно.
— Это почему же ты так думал?
— Ты сама сказала... Что с некоторых пор он потерял к тебе интерес, но еще не прогнал, а как прогонит, когда, за что — еще не знаешь. Но прогонит обязательно.
— Теперь я убедилась, что ты и в самом деле работник прокуратуры! Если даже водитель, которым ты представляешься, вот так рассуждает...
— А я не рассуждаю. Я слушаю. И вина моя только в том лишь, что я слышу тебя.
— Но при этом еще делаешь какие-то выводы!
— Живой человек... — усмехнулся Андрей. — Извини.
— Все ясно, — Надя откинулась на спинку сиденья и скрестила руки на груди.
В позе ее были и вызов, и оскорбленность, и беззащитность. — Поехали, Андрей.
Хватит. Я сыта сегодняшним вечером.
— Поехали, — он с трудом протиснулся между машинами, стоявшими по обе стороны проезда, поколесил по двору и выбрался, наконец, на улицу. Не спрашивая у Нади, куда надо ехать, Андрей вел машину медленнее, чем позволяли условия, машине словно передалось его раздумчивое состояние.
— Ты всегда так ездишь? — спросила Надя, и в ее голосе прозвучало раздражение. Она, похоже, устала за этот вечер, какая-то взвинченность повисла в воздухе, с трудом сдерживаемое недовольство друг другом.
— Всегда, — ответил Андрей. — Когда везу особо опасный груз.
— Это я — опасный груз?
— Конечно.
— В чем же моя опасность?
— Связи у тебя чреватые... Знакомства еще те...
— Вообще-то да, — Надя опять закурила.
— Много куришь, — заметил Андрей.
— Жизнь вынуждает. А куда мы, вообще-то, едем?
— Да так, в одно место.
— Там не опасно?
— Тебе нигде не опасно. Кроме места работы.
— Андрей, куда мы едем? — уже требовательно, с беспокойством спросила Надя.
— Уже приехали... — проговорил Андрей ворчливо и свернул во двор, каких были тысячи в городе — три пятиэтажных дома ограничивали заросшее кленовыми зарослями небольшое пространство, в центре которого располагался небольшой пятачок, где можно было посидеть на скамейке и подождать, пока твоя собака погадит где-нибудь в сторонке, пока твое дите натешится в песочнице, пока твоя жена закончит стирку и из квартиры выветрится вонь распаренного белья.
