Фридрих Незнанский - Золотой архипелаг
Конечно, трудновато в условиях сельской местности выдерживать такой жесткий режим, но придется смириться с печальной неизбежностью. И утешаться тем, что это, скорее всего, ненадолго: олигархи увидят, что с ними не желают иметь никакого дела, и отстанут.
— Одни отстанут, другие набегут, — скептически хмыкал Иван Андреевич в ежевечерних разговорах с Ладой, которой он выкладывал свои соображения откровенно, как есть, без изъятия. — Если уж повадились, не остановятся. Видишь, Ладушка, какое несчастье — из бедняков да превратиться в богачей! Сидя на подмосковной землице, мы — богатеи, хоть повседневных благ цивилизации у нас от этого не прибавляется. А когда эта землица перестанет быть в такой цене — кто скажет? Может, никогда. Может, не при нашей жизни. Что ж нам, всю жизнь воевать?
— Тш-ш-ш, — останавливала его Лада, — Прохор слышит.
Прохор спал в соседней комнате, тяжелая, из натурального дуба дверь была плотно закрыта.
— Да спит он, Прохор, спит.
— Он и во сне слышит, — уверяла Лада. — Детишки, они знаешь, какие чуткие!
И, прижимаясь к мужу, вздыхала:
— Прохор-то, пожалуй, был бы рад непрерывному военному положению. Такой уж он у нас вояка, не приведи господь! Как все мальчишки. Воображают, что воевать — это значит бегать, орать во все горло и строчить из игрушечного автомата с цветной лампочкой. Дурачки еще совсем, малюсенькие… Ох, Ваня, до чего же мне тревожно за детей! Эти бандиты, они ведь на что угодно пойдут, чтобы документы получить. Не могут они захватить школу, как в Беслане?
— Ну что ты, Ладушка, у нас все-таки не Кавказ. А «Подмосковье-агро» и «Русский земельный фонд» — не террористические организации. Это в экономике они ведут себя, как террористы, а в жизни… Знаешь, я по-настоящему не думаю, что они способны учинить в Горках Ленинских что-то подобное. То, что я ввел такие строгие правила, потому, что всегда лучше перестраховаться, чем недостраховаться. Но, в общем, так уж сильно не переживай. Ну, адвокатшу убили, но ведь она была из их числа, тем же миром мазана. А если с обыкновенными крестьянами… вблизи от Москвы… Нет, они не пойдут на такое.
Произнося подобные слова, Иван Андреевич сам не знал, кого успокаивает: себя или жену? И насколько эффективно это заговаривание зубов?
В то завьюженное, темное утро Лада чувствовала себя неважно: температурила, болело горло, закладывало уши, заметно припухла шея. «Не вставай, отлежись! — приказал Бойцов. — А то высунешься в такую погоду из дому, придется тебя в больницу везти. Прохора я и накормлю, и в школу отведу». Лада, как обычно, послушалась мужа. Прохор, правда, капризничал, недовольно жуя завтрак, подгорелый с одной стороны, холодный с другой: итоги отцовского хозяйствования на кухне его не удовлетворяли, кроме того, мальчик вообще не любил есть с утра. А вот то, что папа раз в кои-то веки решил проводить его в школу, Прохора ввело в щенячий восторг. В школу он с первого класса бегал сам, но осадное положение, о котором его предупредили, делало не стыдным сопровождение: всех в школу водят родители, и маленьких, и больших. К тому же он пользовался каждой возможностью побыть с папой, который в последнее время был очень занят. По дороге в школу они болтали о фантастической повести, которую на днях дочитал Прохор, о «летающих тарелках», о том, возможно ли, чтобы где-то в космосе сами по себе возникли разумные существа, похожие на людей, и сами не заметили, как дошли до школьного здания. Немолодая учительница встречала детей у парадного входа, на ее обычно приветливом, улыбчивом сдобном лице лежал отпечаток напряженности: должно быть, и на ней осадное положение колхоза сказывалось. Такая ответственность, можно ее понять…
— Доброе утро, Антонина Игоревна, — уважительно поздоровался председатель и снова обратился к сыну: — После уроков зайду за тобой. Никуда не уходи, жди меня, понял?
— По-онял! — с обыкновенной детской беспечностью отозвался Проша — так, что не поймешь: то ли на самом деле понял, то ли старается побыстрее отделаться от надоедливости взрослых. И, помахав отцу, сразу же принялся болтать с кем-то из ребят… «Общительный растет парень», — подумалось Ивану Андреевичу не то с гордостью, не то с горчащим привкусом тревоги. Несколько секунд он еще вбирал глазами Прохора, а после, до самой конторы, размышлял на тему, что на детских фотографиях у Вани Бойцова были такие же пушистые светлые волосы, а сейчас вот темные, с немалой примесью седины, и у сына так же получится. Он еще попытался представить Прошку, какой он будет, когда вырастет, но фантазии не хватило — рисовалась улучшенная копия самого себя лет этак в восемнадцать, на заре туманной юности. Глаза поголубее, плечи пошире, никаких веснушек, а в остальном — как две капли воды. «Нет, шалишь, дети никогда не бывают точными копиями родителей!» Но все-таки прикосновение к чужой молодости, к которой и он, как ни суди, причастен, окрасило настроение в добрые, отрадные тона. Все утро, от момента, когда за Прошей закрылась школьная дверь, до полудня, председатель «Заветов Ильича» был настроен ко всему миру тепло и радушно. Не покривив душой, он мог бы сказать, что счастлив…
Счастье кончилось в восемнадцать минут первого, когда Тимофей Сусанин, маленький и юркий электрик, примчался к председателю с докладом, что на территории колхоза увидел постороннего. Иван Андреевич мог бы и не поверить Сусанину, мужу прославленной на все окрестности Киры, считая, что от такой супруги недолго и рассудок потерять, — вовсю судачат злые языки, что по выходным она его колотит! Но своим глазам Бойцов, который немедленно выглянул в окно, худо-бедно доверял. А глаза говорили Бойцову, что через двор в контору «Заветов Ильича» направляется человек нетипичного для данной местности вида. На незнакомце была вызывающе блестящая, черная, не по сезону легкая лакированная куртка, блестящие ботинки, и также экстремально, не по-русски блестела мелкокурчавая ягнячья шевелюра. «Негр какой-то», — подумал в первый миг Иван Андреевич, тем более что заезжий фрукт был изрядно смугловат, но, когда лицо его открылось в более выгодном ракурсе, переменил мнение: скорее кавказец. Во всяком случае, в средней полосе России такие экзотические фрукты не произрастают: климат, вишь, не тот. Экзотический смуглый мужчина скрылся из поля зрения: надо полагать, сейчас появится в конторе.
— Видал? Видал? — суматошно дергался электрик, тыча кривым, не слишком чистым пальцем в окно.
— Видел, Тимофей, видел, — сквозь зубы выдавил председатель.
И поспешно вышел из кабинета: если встреча должна произойти, пусть она произойдет при возможно большем стечении народа. Так что столкнулись они в конторском коридоре, куда немедленно высунули любопытные носы работники бухгалтерии. За бухгалтерами, среди которых превалировал прекрасный пол, подтянулись сотрудники АХЧ, и, в общем, кворум образовался вполне приличный. Достаточное количество живо заинтересованных людей, которым довелось услышать страшные слова, произнесенные с кавказским выговором:
— Ты Бойцов? Твой малчик у нас. А документы на землу у тебе. Непорядок. Надо, чтоб било наоборот.
— Врете, сволочи, — холодея, сказал председатель, почти не слыша собственного голоса, тонувшего в каком-то запредельном, почти самолетном гуле. Почему-то он обратился к кавказцу во множественном числе, но это и понятно: кто бы он ни был, за ним стоит серьезная организация. — Мальчик в школе. У него еще не кончились уроки.
На самом деле уроки у второклассника Проши должны были по расписанию уже закончиться, и отец как раз намеревался идти забирать его домой. Но особенно не спешил: дети под надзором Антонины Игоревны, а на нее можно положиться. Кроме того, Прохору в школе нравится, особенно после того, как в ней (тоже председатель выбил!) был оборудован компьютерный класс: от компьютера его за уши не оттащишь! Первой мыслью Ивана Андреевича было, что бандиты блефуют. Но тотчас нахлынуло леденящее понимание: не стали бы так глупо блефовать! Он же легко способен проверить, позвонить в школу, сбегать туда, в конце концов…
— Звоны, — как бы откликаясь не на слова председателя, а на его невысказанные сомнения, предложил вестник несчастья. — Звоны в школу, в милицию, куда хочешь звоны. Сутки у тебе и у парня твоего, сутки, понял? — Это словцо «понял» единственное прозвучало без малейшего кавказского акцента, зато с интернациональным жлобским шиком, на манер вибрирующего растянутого «поэл». — Дом отдыха «Отрадное» знаэшь? Завтра, в это же время, документы туда несы. Там получишь малчика. А не будэт документов — тоже получишь… В коробках. По частям.
АНАТОЛИЙ ЛЮБЧЕНКО. ФИГУРА БАБОЧКИ
Убийство в институте Бурденко камнем висело на шее Михаила Ромова. Но с разоблачением тройки убийц — учащихся Высшей юридической школы — в этом безнадежном, казалось бы, деле наметился просвет. Ни один из троих будущих (правда, теперь уже можно сказать, несостоявшихся) юристов не признался относительно того, каким образом они расправились с адвокатом Игорем Лейкиным после неудачи первого покушения. Однако Ромов был все-таки настоящим профессионалом, что бы ни думал Турецкий по его поводу. Фамилии медиков, которые оставались в корпусе института Бурденко в ночь смерти Лейкина, он держал в голове, помнил их, точно заученное в детстве стихотворение. И ему не составило труда вспомнить, что в деле фигурировал некий ассистент Любченко. Фамилия достаточно редкая — это вам не Иванов, или Петров, или Смирнов. Два Любченко на одно уголовное дело? Вряд ли этот факт можно списать на совпадение. Когда путем несложной проверки Михаил Ромов выяснил, что врач Любченко — не москвич, приехал из Санкт-Петербурга, подозрения отвердели до консистенции уверенности. Допрос, можно сказать, назрел…
