Фридрих Незнанский - Интервью под прицелом
— Об этом мне ничего не было известно. Я просто следил за стариком несколько дней, знакомясь с местами, где он бывает, снимал их на камеру для себя. Дома пересматривал, думал, выбирал. И тогда — с самого утра, когда Голобродский вышел из дома, — я отправился за ним, выжидая удобного момента для ликвидации.
— Вряд ли съемки в прямом эфире можно назвать удобным моментом… — удивилась Светлана.
— Я принял решение не медлить, когда Голобродский начал сыпать фамилиями, он назвал и Тоцкую, и Красникова, его было необходимо остановить — любой ценой.
— Кстати, а какова же цена человеческой жизни? За какую сумму вы согласились убить ветерана войны, который полвека назад готов был отдать собственную жизнь, лишь бы следующее поколение — то есть вы — жило счастливо?
— Зря вы меня совестите, я и сам ветеран войны, правда иной. Как вы верно заметили, поколение совсем другое. А цена вопроса… Герман мне виллу пообещал в Испании на побережье да «мерседес». А по завершении всех дел — ну и со свидетелями тоже — вид на жительство в той же Испании.
Этим утром Анастасия Тоцкая решила все же заняться выбиванием отчета из Германа. С тех пор как сыночек ее вернулся из Испании, он всячески увиливал от разговора о деньгах, сначала просто говорил: «Мама, не грузи!» — потом начал отнекиваться, что все его мысли, мол, заняты исключительно подставой, которую он придумал провернуть с фирмой «Реливер», и ему сейчас вовсе не до денег.
Однако Анастасии всегда было дело до денег, как до своих, так и до чужих. Деньги она любила и умела их считать. Она была превосходным бухгалтером, все их внутренние документы всегда были в идеальном порядке, не хватало лишь самой наличности, задержавшейся на испанских счетах. Герман уверял, что все миллионы очень грамотно и надежно пущены в ход, рассказывал, что он покупал недвижимость, причем целыми городками. В Испании для этого не требуется гражданство, деньги куда более надежный документ.
Анастасия полностью доверяла сыну и не сомневалась в том, что контролирует его, как и в ранней юности, и вряд ли он рискнет ее обмануть или хотя бы подвести. Но оттягивать расчет было бессмысленно. К тому же Анастасию беспокоило, что в данном случае речь идет не о семейных накоплениях, а об общей казне, за которую именно она должна отчитываться и перед Пахомовым, и перед Минковым. Афанасий Леонидович Пахомов уже прекратил мягко намекать, а говорил в полный голос, что хватит уже деньги накапливать да полоскать в заморских прачечных, пора уже их легализовать, поделить и начинать тратить.
Герман крепко спал в это ранее утро, мать поначалу не смогла его добудиться и решила взяться за дело самостоятельно.
Она никогда не задумывалась, насколько этично заглядывать в комнату сына без стука или проверять содержимое его карманов, вмешиваться в его разговоры с приятелями или в отношения с девушками.
Анастасия относилась к сыну как к своей собственности. Ну да, последнее время он жил далеко от мамочки, отбился от рук, начал капризничать и своевольничать, но это ничего не меняет. Сейчас он у нее дома — в их загородном гнездышке под Чеховом — и со временем снова привыкнет к ее опеке и постоянному контролю. Как же иначе?
После нескольких тщетных попыток разбудить Германа и заставить его отчитаться по делам, Анастасия попыталась открыть его кейс с документами, но замок был закодирован. Тогда она уверенно залезла в его гардероб — внимательно осмотрела и прощупала пиджаки, брюки и летние куртки и наконец-то нашла то, что искала — электронное устройство величиной в полпальца, флэш-память, на которой ее сын хранил копии всей финансовой документации.
Захватив добычу, она отправилась в собственный кабинет, включила компьютер, подсоединила флэшку. Пока информация скачивалась, Анастасия пошла на кухню и сварила себе кофе, думала заняться завтраком, но сыночка еще спал, и завтрак мог бы остыть к его пробуждению. Сделав наспех пару бутербродов, Тоцкая вернулась в кабинет. Она открыла собственную ведомость и начала сверять ее с цифрами Германа…
Анастасии все же удалось этим утром разбудить Германа, но не ласковым журчанием материнского голоса, а бешеным криком раненой львицы. Она ворвалась к сыну в спальню, сдернула с него одеяло и стала трясти за плечи, не переставая орать:
— Ах ты сукин сын! Чертово отродье, я тебя сейчас задушу собственными руками.
Герману не оставалось ничего другого, как проснуться. Спросонья он обалдело смотрел на мать — никогда в жизни он еще не видел ее в таком бешенстве. Это было похоже на припадок. Меньше всего сейчас Тоцкая напоминала моложавую, холеную даму, всегда такую сдержанную и хладнокровную. Ее лицо было искажено мучительной гримасой.
— Чего ты орешь? — спросил Герман, понимая, что отмалчиваться глупо, а эту женскую истерику надо как-то прекращать.
Но Анастасия только трясла его и повторяла как заведенная:
— Сукин сын! Ублюдок! Чертово отродье! Собственными руками раздавлю гадину.
— Конечно, сукин сын! И, разумеется, чертово отродье! — захохотал Герман. — Мама, погляди на себя в зеркало! И успокойся, истеричка!
Анастасия прекратила трясти его за плечи, обессиленно рухнула на пол и зарыдала.
Герман брезгливо поморщился:
— Что, очередной любовник бросил?
Анастасия схватила стоящую на журнальном столике настольную лампу и швырнула в сторону сына; на крики у нее уже не осталось сил, ее мучили рыдания. Тяжелый красивый абажур, ударившись о стену, с веселым звоном разлетелся на мелкие осколки, рассыпавшиеся по ковру.
Сын же только расхохотался:
— Фу! Как некрасиво, мамочка, ты себя ведешь! Врываешься, цепляешься, ругаешься, швыряешься… Давай-ка успокойся, приведи себя в порядок, а я пока позавтракаю. Обещаю, что потом мы спокойно поговорим и все обсудим, если ты мне объяснишь, что тебя так растревожило.
Герман осторожно, стараясь не наступить на битое стекло, встал, натянул шорты и майку, влез в домашние шлепанцы, переступил через рыдающую мать и вышел из комнаты.
Анастасия, закрыв лицо руками, молча побрела в ванную комнату. Там, открутив до упора оба крана, она продолжила рыдать над утекающей водой, наивно надеясь на то, что этот кошмар наяву тоже будет унесен из ее жизни прочь, как когда-то уносило ее ночные страхи стремительное течение горной речки Теберды.
Герман же, проходя по коридору, увидел через полуоткрытую дверь в кабинете работающий компьютер. Он решил, что мать читала интернет-новости, которые и послужили причиной ее истерики. «Интересно, может, меня уже Интерпол разыскивает или какие-нибудь сплетни докатились из Испании?» Воспитанный своей матерью, Герман тоже ни разу в жизни не задумывался о корректности своих поступков, когда ему надобно было заглянуть в чужие бумаги, компьютерные данные или замочные скважины.
Тоцкий вошел в кабинет и уставился на монитор компьютера.
— Твою мать! — только и смог он вымолвить, узнав собственную бухгалтерию, расшифрованную его мамашей.
И добавил сам для себя:
— Пора делать ноги! Судя по ее реакции, материнское прощение мне не светит. А эта бестия пострашнее Интерпола будет…
Герман решил удрать прямо как был — в домашних шлепанцах, без денег и документов. Удрать, отсидеться в каком-нибудь тепленьком местечке, а когда мамаша успокоится, попытаться с ней договориться. Но не тут-то было. Ни рыдания Анастасии, ни даже плеск воды не смогли заглушить звук множества дверных замков, которые предстояло открыть Герману, чтобы сбежать из отчего дома, переставшего быть столь гостеприимным. Услышав скрежет ключей, Анастасия одним прыжком выскочила из ванной комнаты и заслонила выход:
— Сбежать надумал, подлец! Не выйдет…
От рыданий слабой женщины не осталось и следа. Вот удивительно: глаза Анастасии были уже сухи, только метали ледяные молнии, направленные на сына. Герман молчал, дважды уличенный за одно утро.
— Пройдем в кабинет, там и будем разговаривать!
Владимир Дмитриевич Поремский весь день пытался дозвониться Турецкому, однако сотовый телефон старшего помощника генпрокурора был отключен, а по служебному секретарь монотонно отвечала, что Турецкий на совещании и беспокоить его нельзя.
Из столичных аптек были изъяты все лекарственные препараты, поставляемые «Реливером», основным их производителем оказалась подмосковная фирма «Каскад». Обыски на производственных базах «Каскада» и последующие экспертизы не подтвердили причастность этой фирмы к отравлениям москвичей, однако ее директор — Григорий Васильевич Фельдман — был приглашен Поремским для беседы в качестве свидетеля.
— Как давно вы сотрудничаете с фирмой «Реливер»?
— Да с момента основания — с девяносто пятого года.
— С момента основания вашей фирмы или «Реливера», Григорий Васильевич?
