Аркадий Адамов - Черная моль
— Откуда он знает, относятся они к делу или нет? — враждебно откликнулся Сергей.
— И при этом все подкрепляется фактами, — невозмутимо закончил Силантьев.
Сергей и Костя подавленно молчали. Такого с ними еще никогда не случалось.
— Да какие, наконец, факты? — не выдержал Сергей. — Какие факты?
— А вы их разве не знаете, Коршунов? — прищурился Силантьев.
— Не знаю.
— Очень плохо. Должны бы знать! — жестко отрезал Силантьев. — На кой черт вы изымали всю документацию по складу чуть не за год?
— Меня Ярцев об этом просил.
— Ярцев? Ну вот, а вы теперь расхлебывайте. И где она? Почему до сих пор не вернули?
— Она у Ярцева. Я не знаю, почему он не вернул.
— Опять Ярцев? — проворчал Зотов. — Он сегодня тоже будет иметь приятный разговор.
— Сколько человек вызывали с фабрики? — снова спросил Силантьев.
— Сразу не скажешь, — ответил Гаранин. — Много.
— Ага. А потом они калечат себе руки, дают брак, останавливается работа целых бригад. Вот до чего ваши вызовы доводят! Разучились с людьми говорить?
— Кто калечит себе руки? Кто дает брак? Что они лепят? — снова взорвался Сергей.
— Что это еще значит — лепят? — возмутился Силантьев. — Вы бросьте этот жаргон! А кто, это можно ответить. Например, закройщица Голубкова, начальник цеха Жерехова. Помните таких?
— Голубкову вызывал Ярцев, а Жерехову помню.
— Послушайте, Коршунов, бросьте все валить на Ярцева.
— Я ничего на него не валю, — покраснел Сергей. — Не имею такой привычки.
— А почему бригады стояли? — поспешно вмешался Гаранин.
— Жерехову вызывали! А она ключ от кладовки с сырьем унесла.
— Жерехову? Да ведь я же специально звонил их главному инженеру, — сжал тяжелые кулаки Гаранин, — этому самому Плышевскому. Спрашивал. И он заверил меня, что ее можно вызывать, ничего, мол, не случится.
— Ну, вот, и целуйся теперь с этим Плышевским, — досадливо сказал Зотов. — Нашел, кого спрашивать!
— Мы с ним еще поцелуемся, — угрожающе ответил Сергей. — Не обрадуется.
— Ты уж помалкивай! — Зотов бросил на него сердитый взгляд из-под очков.
— И вообще, что это за работа? — снова заговорил Силантьев. — Вся фабрика уже откуда-то знает, что убийство давно раскрыто и преступники задержаны, в том числе Горюнов. А МУР все еще чего-то копает, кого-то подозревает.
— Откуда они это все знают? — невольно вырвалось у Сергея.
— Это вас, Коршунов, надо спросить, вас и ваших сотрудников. Болтуны развелись. Безобразно дело ведете. И вы, Гаранин, хороши. Начальник отдела! А что у вас в отделе творится? Распустили людей! Сами разучились работать!
Силантьев говорил резко, с негодованием и болью.
Сергей и Костя понуро молчали. Все, казалось, было справедливо в словах начальника МУРа, все правильно, возражать было нечего, но где-то в глубине души у обоих копошилось неясное чувство протеста.
— Никому больше не треплите на фабрике нервы! — гневно закончил Силантьев. — Дайте людям работать как следует! Занимайтесь сейчас только Перепелкиным.
…В тот же день в кабинете начальника УБХСС произошел еще более крутой разговор. Басов закончил его с присущей только ему иронией, от которой у Зверева и Ярцева лица залило краской.
— Вот так, господа неудавшиеся меховщики. Думаю, что подобного провала не знала еще ни одна фирма. Говорят, не ошибается тот, кто ничего не делает. Ну, МУР хоть дело сделал. Вы же, ровным счетом ничего еще не сделав, наломали столько дров, что должно быть стыдно людям в глаза смотреть. Идите, знаменитости. И чтоб сегодня же все документы были возвращены на фабрику.
Басов смерил обоих ледяным взглядом и так сжал в зубах изогнутую трубочку с сигаретой, что на скулах его вздулись желваки.
Михаил Козин, радостный и немного озабоченный, положил трубку. Да, небывалое дело: Галя вдруг позвонила сама и настойчиво просила прийти сегодня вечером, именно сегодня. Что бы это могло значить? Впрочем, не все ли равно? Главное, он увидит ее, увидит раньше, чем было условлено. И это уже замечательно. Да и вообще Михаил любил бывать в этом радушном доме, где все дышало покоем и комфортом.
Дверь открыла Галя. Девушка казалась встревоженной и усталой. Никогда еще Михаил не видел ее такой.
— Галочка, что-нибудь случилось? — невольно вырвалось у него.
— Ничего не случилось. Проходи. Я чай поставлю.
— А Олег Георгиевич дома?
— Нет. Он у… у одной своей знакомой.
— Знакомой?
— Да, да. Я сейчас, Миша.
Галя побежала на кухню.
Первой мыслью Михаила было, что Галя хотела этот вечер побыть с ним наедине. На секунду в сердце вспыхнула радость, но сразу угасла. Нет, тут что-то другое.
И все-таки, когда Галя вошла в комнату, Михаил нежно взял ее за плечи.
— Галочка, милая, я так рад…
Но она отвела его руки и при этом печально и строго посмотрела ему в глаза.
— Нет, Миша, не надо. Я не хочу.
Галя забралась с ногами на тахту и зябко повела плечами.
— Миша, мне надо с тобой поговорить.
— Ну, что ж, давай говорить, — с плохо скрытой досадой сказал он и, закурив, опустился в кресло.
— Ты только не сердись. Но я… мне… очень страшно, Миша.
— Тебе? Страшно? — Он усмехнулся. — Почему же?
— Ты не смейся. Я серьезно. Ведь мне не с кем больше поговорить.
— А Олег Георгиевич? Он человек умный.
— Папа… он… Мы с ним совсем чужие.
У Гали навернулись вдруг на глазах слезы, и она закусила губу, чтобы не расплакаться.
— Чужие?
— Я тебе все сейчас скажу, Миша, — с какой-то отчаянной решимостью сказала Галя. — Все. Я так больше не могу. Я никому раньше в этом не признавалась, никому, даже себе. Но мы чужие. Да, да, совсем чужие! Он же все время у той женщины… Все время! Ну, ладно, пусть! Если бы только это, я бы поняла. Но он что-то все время скрывает от меня, давно скрывает. Какую-то… Как тебе сказать? Какую-то другую свою жизнь, главную. От всех скрывает. Он лжет мне… Господи, что я говорю? Что я только говорю?..
Она упала лицом на подушку и разрыдалась.
Михаил был настолько ошеломлен, что не сразу пришел в себя. Наконец он поднялся со своего места, пересел на тахту и стал гладить Галю по голове, растерянно повторяя:
— Ну, не надо, Галочка. Ну, успокойся.
Она подняла на него заплаканное лицо.
— Ты знаешь, что он тебя совсем не любит и… и не уважает?
Михаил попробовал улыбнуться.
— Он же не девушка, чтобы меня любить.
Галя с досадой тряхнула головой.
— Ты понимаешь, что я хочу сказать! Он все время притворялся. Как ты этого не чувствовал?
— А почему ты не сказала мне об этом раньше?
— Я не хотела верить. Но вчера… вчера я услышала его разговор по телефону. Случайно. Он говорил о тебе так… Миша, что ты ему рассказывал о своих делах?
— О делах? — Михаил почувствовал, как холодок прошел по спине, во рту пересохло. — О каких делах?
— Я не знаю, о каких. Я только знаю… Я сама видела, что ты хвастался перед ним и передо мной. Ты… ты что-то рассказывал. Я еще тогда сказала папе, что об этом, наверное, нельзя спрашивать, помнишь?
— Пустяки, — криво усмехнулся Михаил.
— Ой, как мне потом попало от него за это! И он стал уводить тебя в кабинет. И всегда коньяком поил.
У Михаила тяжело забилось сердце, краска бросилась ему в лицо. Он сидел подавленный, безвольно опустив руки. «Правда, все правда. Что же это такое? Зачем?..» — стучало у него в висках.
— Мишенька! — Галя прижалась лицом к его плечу. — Ну, придумай, что же делать? Что мне… нам делать? Я вчера слышала…
— Что ты слышала? — встрепенулся Михаил.
— Я… я не смогу повторить, — прошептала Галя. — Но он тебя просто… просто презирает. И я думаю… мне стыдно даже сказать тебе… — Она зажмурила глаза. — …Я думаю, что он нарочно познакомил нас. Значит, он и меня не уважает… Он злой, расчетливый. Он всех презирает.
— Презирает? — Михаил наконец пришел в себя и, как все слабые и не очень далекие люди, ухватился за одно, самое простое и доступное ему. — Презирает? Ну, хорошо же! Я с ним поговорю по-своему. Он у меня живо подожмет хвост! Иначе…
Он еще не знал, что произойдет иначе. Злость душила его.
— Не надо, не надо говорить с ним, — испуганно прошептала Галя. — Только… только не приходи к нам больше.
— Не видеть тебя?!
— Нет, видеть, видеть! Только…
Михаил с силой обнял ее и стал целовать в губы, глаза, щеки. Галя не сопротивлялась.
— Я не могу без тебя жить, — шептал он. — Я же люблю тебя, понимаешь, глупенькая?
В этот момент зазвонил телефон. Галя поспешно вырвалась из его объятий и соскочила с тахты.
Говорил Плышевский:
— Галя? Ты дома?
— Да.
— Одна?
— Нет, у меня… Миша, — краснея, ответила она.
— Ага. Ну и прекрасно! Значит, не скучаешь? Дайка ему трубку.
