Фридрих Незнанский - Чисто астраханское убийство
Но настал день торжества, когда компании сотрудников сыскного агентства, внимательно оглядевшей квартиру, стремительно обретавшую новое «звучание», потребовалось подумать о современной мебели. И все решили, несмотря на слабое сопротивления хозяина этого жилища, что эпоха диванов, расставленных прежде в трех комнатах и на кухне, отошла безвозвратно. Как и непременные раскладушки на антресолях — для случайно оставшихся на ночь гостей. Новое жилье требовало и другой организации жизни и быта, иначе зачем так старались? Александр Борисович уже подумывал о том, как, хотя бы для начала на короткое время, вызвать в Москву Дусю. Этот вопрос обсуждался на тайных совещаниях без участия директора «Глории». Можно было, конечно, и нажать, но все боялись, как бы не «пережать». Грязнов словно забыл уже о своем лете, весь углубился в работу, развивал активность с ранее присущей ему энергией. И все бегали — известно же, что волка и сыщика ноги кормят.
Словом, возник «этический момент».
Решение вопроса явилось, как всегда, неожиданно. Наверное, так и должно быть: когда человек долго и старательно размышляет над какой-то чрезвычайно важной для него проблемой, если он вкладывает в свои раздумья максимум эмоций и собственных знаний, судьба оказывает ему милость, идет сама навстречу. В агентство пришло заказное письмо.
Алевтина, рано утром придя на работу и увидев не официальный конверт, а обычное письмо, адрес на котором был написан корявым, почти детским почерком, вскрыла его первым. «Здравствуйте, многоуважаемый Вячеслав Иванович! Пишет Вам, если Вы не забыли еще, Нефедова Катерина Сергеевна, которая проживает с сыном Петенькой в станице Ивановская, где Вы отдыхали этим летом. Вячеслав Иванович, никак не могла решиться, чтоб написать, понимая Вашу большую занятость. Да вот добрые люди подсказали, что, кроме Вас, больше не к кому. А сообщить я хотела по поводу Антоши Калужкина, соседа, где вы жили, извините, если помните. Недавно у нас, в Астрахани, был суд. Там говорили много, всего не упомнишь. И с Антоши, говорили, с Вашей, Вячеслав Иванович, доброй помощью сняли много обвинений. Но все равно одно осталось, это смерть нашего бывшего участкового Андрея Захаровича Грибанова. И за то Антоша опять осужден и вынесли приговор к двенадцати годам, а это — полная его гибель. Защитник, который его защищал, говорит, что сделал что мог и больше не может. А у нас говорят, что это все нарочно, потому что кому-то надо, чтоб так осудили. Мне, как женщине простой и с ребенком на руках восьми лет от роду, это непонятно. Почему надо судить ни в чем не виноватого? Вы говорили мне, Вячеслав Иванович, что все про Антошу — это сплошное вранье, а получилось вон как. Не знаю, что теперь и делать, перед кем на колени падать, ведь погубят Антошу, уже погубили, и никакой жалости! Не могу ничего просить, может, подскажете, многоуважаемый Вячеслав Иванович. Век буду Вам благодарная. А может, кто-то из Москвы приедет помочь, одни ж мы, никто не хочет. Спасибо, что прочтете. Нефедова Катерина.
А еще Вам привет передают Грибанова Лидия Ивановна с детишками Машенькой и Колей, Усатова Елена Григорьевна, которая не верит, что Антоша застрелил ее Егора, Малькова Зинаида Андреевна и Мамонтова Евдокия Григорьевна, которые все Вас очень помнят. А Лида Грибанова тоже благодарит вас, ей стали за мужа пенсию присылать. Еще раз спасибо. Н.К.».
— На-ка вот, — мрачно сказал Вячеслав Иванович, передавая письмо Турецкому.
Тот прочитал письмо, старательно написанное почерком ученицы, посмотрел на Славку. Грязнов сидел, низко опустив голову, словно стол письменный внимательно разглядывал. Спросил, будто почувствовал взгляд Сани:
— Прочел?.. Что скажешь?
— Суки все они, — пробурчал Турецкий. И добавил: — Начальнички эти…
— Вот и я так думаю… А бабоньки, видишь, привет передают… Потому что надеются, будто справедливость еще жива. А эти…
— Зря надеются, думаешь?
— Уже и не знаю, — тихо ответил Вячеслав Иванович. — Ты-то сам что думаешь?
— Ну, судя по твоему рассказу, если я все правильно запомнил, они должны были выбрать для этого Антона только то дело, в котором наименьшее количество улик. А там вроде был автомат? И в других — тоже?
— Был, был. Значит, видишь, что получается? Ну, калмыка того отмели, это ясно, машина была поломана, любой эксперт скажет. Не проходит номер. Доктор Усатов был снят, очевидно, по той причине, что жена его дала-таки показания в защиту Калужкина, хотя, формально говоря, на руках доктора якобы кровь двоих детей Антона. Алексей, между прочим, потребовал, чтобы показания этой женщины были приобщены к делу. Про Дадаева они тоже поняли, что не светит им обвинение. Чеченцы подвели их. Мог и сам Рахим дать показания относительно них, иначе бы прицепились. Остается Грибанов, бывший участковый. Тут тоже просматривается некая политика. Вот смотри, его ведь убрали из-за каких-то списков местных наркодельцов, которые так вроде и не нашло следствие. А может, нашло, но изъяло из дела. А в тех списках наверняка есть и дадаевская команда, то есть те же чеченцы в первую очередь. Но я уверен, что не только ими ограничился бывший участковый, там могли быть имена и покруче. И они есть, эти списки, надо только очень хорошо их поискать. Чем, кстати, никто не занимался, и я в том числе. А вот команда, перерывшая — в буквальном смысле — весь дом Грибанова, ничего не обнаружила. Значит, тем более документы есть. Или их копии. Не мог тот майор не понимать, что держит в руках гранату без чеки. Еще вопрос, почему ругались или делали вид, что ругались Грибанов с Калужкиным. Никто, кроме самого Калужкина, а он промолчал. Тоже вопрос — почему? Но в этой ситуации никаким присяжным не докажешь, что Антон невиновен.
Если они еще были, эти присяжные. Алексей, кажется, говорил, что адвокат Калужкина настаивал. А в общем, все сейчас — слухи и догадки. Но, следи за мыслью: убрав неугодного Грибанова, они тут же назначили «ручного» Жигало, которого я имел неудовольствие видеть, — полное ничтожество, продажная шкура. А теперь скажи мне, что мы можем в этой ситуации сделать?
— Не знаю, Славка… Странно, что эта женщина и от Зины с Дусей привет передает. Сами-то чего молчат? Или тоже не верят? Это очень хреново, Славка, хуже не бывает.
— А ты что мне предлагаешь? Снова ехать туда, где меня ждут с огромным удовольствием? Во всех смыслах. Или сам, что ли, отправишься? На какие средства? У них же наверняка нет ни копейки. Значит, работать на чистом энтузиазме? А тебе это нужно? «Глории» нужно?
— Да, слушай, — словно нашел другую тему Турецкий, — ты как собираешься обустраиваться? Мы вот с ребятками гадаем, даже поспорили, мнения разделились, — он засмеялся, — быть в этом доме одной прекрасной женщине или нет? Ты представляешь, старина, идешь ты, да хоть и с той же Дусей, в мебельный, и вы долго и старательно выбираете большую постель? И Дуся вся светится, потому что уж что-что, а постель-то — ее прямое дело, можно сказать, личное. До чего ж она хороша была, эта женщина! Забыть не могу. А сколько от нее радости!
— Ну и что? — как-то вяло отреагировал Грязнов.
— А то, Славка, что был бы ты за ней, как за каменной стеной, она бы домом твоим родным стала. А не красивой, но пустой квартирой, где можно на роликах кататься. О возрасте подумай, каково будет одному? Причем, тьфу, тьфу, тьфу, очень скоро. А тут — такая любовь! И рыбка вкусная… Как один талантливый американец написал: это почти не бывает, чтоб в одном месте находились сразу любовь, выпивка, закуска и дрова.
— А чего это ты вдруг вспомнил?
— Потому что ты сам все время о ней думаешь. И трусишь. Не в первый, кстати, раз. А не написала она тебе из гордости, потому что верит в тебя и знает, что тебя уговаривать и просить не надо, сам всегда знаешь, что делать… Да и квартира готова… к новоселью. Если ты еще не забыл, что это такое…
— Ладно, новоселье там… — Грязнов поморщился и устало отмахнулся.
— Успеется, не последний день живем.
— Конечно, не последний, только их все меньше. Как и воспоминаний о любви одной прекрасной женщины.
— Слушай, ты меня достал! — разозлился Грязнов. — Что ты заладил? Друг называется. Хочешь слетать туда и снова разобраться? Валяй, если деньги лишние есть. Может, и мы чего наскребем. Не обеднеем. Только ж договор надо, а так тебя никто всерьез и не примет.
— Так ты Алексею позвони, посоветуйся. Сам же говорил, что у него совесть еще не заснула. Опять же и мне при его поддержке работать будет легче, сам знаешь. И обязательно о его сестре скажи… Я могу, к примеру, у нее устроиться. Или у Зины. Где, ты считаешь, мне будет более удобно?
— Ну, ты жук, Саня! Давишь, как танк!
— О тебе, дураке, забочусь, — беспечно ответил Турецкий. — А был бы ты настоящим мужчиной… Не мужиком, а именно мужчиной, потому что мы-то уж с тобой знаем, чего у каждого мужика имеется. А у мужчины — то же самое, но еще и все остальное… включая характер… Короче, написал бы ты записку и передал со мной. А в ней сказал бы, что «угол» наконец есть и ты ждешь ее, чтобы заполнить пространство между стенами мебелью и прочим, что ей покажется необходимым для вашей радости… Только, боюсь, у тебя духу не хватит, смелости, мужского достоинства! — И, увидев, как вспыхнули глаза Грязнова, торопливо добавил: — Правда, это когда было? В молодости, когда смола в заднице кипела. Может, и изменился с тех пор… в лучшую сторону… Не надо, не стреляй глазами. Лучше возьми ручку и лист бумаги. И не теряй драгоценных минут, Славка…
