Фридрих Незнанский - Кровные братья
— Вы близко общались?
— Да, достаточно. Ну так, знаете… по-соседски. Свои интимные тайны она мне не поверяла.
— А про скрипку вы что-нибудь знаете? — наугад ляпнула Галя.
— Конечно, знаю. — Васса Александровна посмотрела на капитана Романову своим сухим и цепким взглядом. — Это же старинная семейная легенда.
— Расскажите, пожалуйста, все, что вам известно.
— Я знаю только то, что рассказывала Анна Сергеевна, царствие ей небесное. Ее муж, Лев Владимирович, происходил из приличной дворянской семьи. Папа их был якобы каким-то фабрикантом, впрочем, этого я точно не помню. Лева с детства бредил музыкой, мечтал стать скрипачом, много занимался. На восемнадцатилетие богатый папаша подарил ему потрясающую скрипку, чуть ли не работы самого Страдивари.
— Так-так. — У Гали засосало под ложечкой, и она невероятным усилием воли подавила желание немедленно позвонить Турецкому.
— А потом она пропала.
— Скрипка?
— Она самая. Но не бесследно. Оказалось, что старший брат, Леонтий, гулена и бабник, разгильдяй и пьяница, короче, гусар-одиночка, перед тем как сбежать с деникинской армией в Константинополь, умудрился, будучи проездом в Москве, свистнуть эту самую драгоценную скрипку.
— Потрясающая история! — искренне ахнула Галя.
— Впрочем, как говорят, счастья она ему там, в эмиграции, не принесла. Зарезали его в какой-то пьяной кабацкой драке.
— А что сталось со Львом Вишневским? Старушка скривилась:
— Тут-то у нас как раз и случилась революция. Старика-фабриканта вроде бы расстреляли. Леве тоже стало не до музыки, он окончил бухгалтерские курсы и работал счетоводом в Маслотресте. Потом его посадили. Вышел он из лагерей уже абсолютно сломанным, добитым человеком. Я его помню абсолютнейшим стариком, когда они въехали в наш дом. Это, кстати, сама по себе отдельная история.
— Почему?
— Они же были оба ссыльные. После реабилитации 1956 года, когда развенчали усатого людоеда, им позволили вернуться в Москву. Но тут, понятное дело, их особенно-то не ждали. Это вообще просто чудо, что у Анны нашлась престарелая тетка, которая успела прописать ее к себе, в комнату в коммуналке, вот тут, — Васса Александровна ткнула костлявенькой ручкой в потолок, — в этой самой квартире. Прописала ее и спустя месяц померла.
Бунина улыбнулась:
— Вот вам и причуды новой русской истории. А Лёва умер через несколько лет после того, как они сюда переехали. Но по сути дела, он был уже абсолютно мертвый, когда я впервые его увидела. Живой труп. И приехал он сюда — умирать.
Галя глубоко вздохнула:
— А что все-таки было с Ростиславом? Вы остановились на том, что он вырос шалопаем и едва не загремел в тюрьму.
— Да-да. Но, видимо, пронесло. То ли Анна Сергеевна что-то для этого предприняла… Хотя что именно, ума не приложу, денег на взятки у нее не было, какого-то, как говорят, блата — тоже. А может, просто повезло. В общем, все обошлось, а он теперь стал приличным человеком. Искусствовед, администратор оркестра.
— А вы с ним общаетесь? — искренне изумилась Романова.
— Разумеется! — энергично кивнула старушка. — Я же говорю: вырос приличным человеком. Конечно, очень близко мы с ним не контактируем, но и сказать, что он меня забывает, не могу. Что ж, это и правильно, ведь мы с его покойной мамой дружили. Пожалуй, кроме меня, она ни с кем и не общалась в эти московские, послессылочные, годы. И он тоже часто торчал у меня в доме, все книжки просил почитать. А теперь заходит иногда, поддерживает. Я-то живу одна, детей у меня нет, как говорится, — Бунина язвительно захихикала, — Господь не сподобил.
Галя слушала, затаив дыхание.
— А он прилично зарабатывает, ну вот и балует иногда старуху. То что-нибудь вкусненькое принесет, то коньячку бутылку… А вы не смотрите, что я с виду дряхлая, я еще хоть куда, уж рюмашку-то опрокинуть точно никогда не откажусь.
Васса Александровна оценивающе посмотрела на гостью.
— Кстати, не угодно ли? Я вас угощу. — Она прищурилась.
— Нет-нет, спасибо. — Галя замахала руками. — Очень мило с вашей стороны, правда, но… в другой раз.
— Ну как хотите.
— А когда вы его в последний раз видели?
— Ростика? Да вот же, сравнительно недавно. Он еще, помню, звал меня на концерт Геры Райцера, у них, с их оркестром. Ну вы же знаете Геру, правда? А я-то его помню еще студентом, ах, какой был талантливый мальчик!
— Так вы были на концерте?
— Нет, увы. Здоровье не позволило. Все-таки я уже, — Бунина рассмеялась, — не новая.
— И с тех пор его не видели?
— Милая Галина… э-э-э…
— Галя.
— Послушайте, Галя. Вы заметили, что до сих пор я не задала вам ни одного встречного вопроса? Наверное, ваши свидетели обыкновенно только и делают, что задают встречные вопросы: что, да как, да за что? Я надеюсь, вы оценили мою скромность, но теперь пришло время уже вам объяснить: что же там натворил наш негодник Ростик?
Галя принужденно рассмеялась:
— Ну почему же сразу «натворил»? Просто… э-э-э… совершено покушение на одного приятеля Ростислава Львовича, бизнесмена Орликова, и мы внимательнейшим образом изучаем весь круг знакомств…
— В самом деле? — Васса Александровна смотрела чрезвычайно иронично. — А при чем здесь скрипка?
— Ну… скрипка, это же просто семейная легенда…
— Вы меня не убедили, Галя, — грустно произнесла Бунина. — Ну что же, в каждой профессии свои секреты. Надеюсь, что я вам помогла, и еще надеюсь, что ничем не навредила Ростику.
— Я вам очень благодарна, — искренне и горячо воскликнула Галя.
На столе у Турецкого затренькал городской телефон.
— Алло!
— Здравствуйте, простите, могу я поговорить с Александром Борисовичем Турецким?
— Слушаю вас.
— Добрый день еще раз. Вас беспокоит Владимирский, Юрий Васильевич.
Турецкий насторожился.
— Юрий Васильевич, здравствуйте! — Он сделал вид, что обрадовался так, словно его лучший друг позвонил ему после долгого отсутствия. — Слушаю вас.
— Мне необходимо с вами встретиться.
— Так-так…
— Мне говорили… — Голос в трубке сбился. — В общем, я слышал о вас как о человеке чутком и гибком.
— Спасибо. Но в чем, собственно, дело? Нет, спрошу по-другому: это срочно?
Человек на другом конце трубки задумался.
— Это не дело жизни и смерти. Но это срочно. «Он умен и владеет собой, — отметил Турецкий. — Несмотря на волнение».
— Через час будет хорошо, Юрий Васильевич?
— Отлично. А где?
— Вы хотите подойти ко мне в прокуратуру? Или в городе где-нибудь?
— Лучше в городе, если вас не затруднит.
— Никаких проблем.
— Я весь день преподавал и с удовольствием выпил бы чашку кофе где-нибудь. А то даже и чего покрепче.
— Вы где сейчас, в консерватории? На Новом Арбате подойдет? — спросил Турецкий.
— Великолепно!
Спустя час с небольшим Турецкий и Владимирский сидели в уютном ресторанчике на Новом Арбате. Александр Борисович пил пиво, Юрий Васильевич — виски.
— Выслушайте меня, Александр Борисович, — начал Владимирский. — То, что я собираюсь вам рассказать, не знает никто.
— Я слушаю вас очень внимательно, — поощрил его Турецкий.
— И… мне было бы проще и спокойнее, чтобы никто никогда ничего и не узнал. Но… — Музыкант отхлебнул солидный глоток виски. — Я просто так больше не могу. Ведь Герка Райцер мой старинный друг. Мы с ним, как бы это сказать? — Он на мгновение задумался. — Как кровные братья.
Владимирский умолк, Турецкий тоже молчал, зная, что в подобной «исповедальной» ситуации лучше не мешать наводящими вопросами. И точно, через полминуты Юрий Васильевич заговорил снова.
— Это я во всем виноват! — выпалил он довольно-таки патетически.
Турецкий молчал.
— Я во всем виноват, — повторил Владимирский тихо и замолчал.
Турецкий решил все-таки вмешаться:
— Что вы хотите сказать, Юрий Васильевич? Что это именно вы украли скрипку Райцера?
— Нет! — нервически засмеялся музыкант. — Это было бы чересчур. У меня есть свой собственный Страдивари.
— Тогда что же?
И Владимирский расcказал Турецкому про поздний звонок администратора его оркестра и его настоятельную просьбу выманить Райцера из артистической комнаты.
— Я сразу понял, что дело нечисто. Что меня втягивают в какую-то грязную, отвратительную историю, но я не мог, понимаете, просто не мог послать его ко всем чертям, как следовало бы это сделать. Он держит меня на крючке, этот мерзавец.
— То есть? — поднял брови Александр Борисович. — Шантажирует? Чем именно?
Владимирский глубоко вздохнул, на секунду задержав воздух. Потом он заговорил:
— Когда-то давно, в юности… Словом, была такая глупая история, имевшая очень серьезные последствия. В студенчестве меня пытались завербовать.
