Фридрих Незнанский - Оборотень
Исполнение Скунса было очень умелым.
Олежка ахнул и понял, что умер. Во всяком случае, как минимум одной руки у него уже не было. Вместо нее прямо от позвоночника начиналась овеществленная боль. Эта боль начисто глушила мысль о второй руке и о пистолете в кобуре, таком вроде близком и технически достижимом.
Скунс медленно ослабил хватку, позволив трясущемуся стажеру подняться. Потом совсем выпустил его. И повторил:
— Не убивал я Ветлугину!
Когда обвиняемый выкрикивает нечто подобное, стоя на коленях и с поднятыми руками, вера ему слабая. Когда это же самое спокойно произносит человек, только что имевший стопроцентную возможность открутить тебе голову, все воспринимается по-другому. Тут, по крайней мере, задумаешься.
Умный Олежка, осознав, стоял смирно и резких движений больше не делал. Он понимал, что страшный Скунс только что мог убить или изувечить его, причем так, что он и не пикнул бы. Мог. Но вместо этого отпустил.
Скунс оттянул рукава куртки, и Олежка увидел забинтованные руки. У края бинтов кожа была багровая, воспаленная, вспухшая. И наверняка зверски болезненная. Такая бывает, когда внутри переломы.
— Мог я ее по лбу треснуть так, чтобы череп не выдержал? — мрачно спросил Скунс.
— Гаечным ключом! — воинственно ответил Олежка. — Через тряпку!
Скунс усмехнулся. Усмешка получилась весьма неприятная. Он сказал:
— А добивать ее мне потребовалось бы? Как ты считаешь?
Про себя Олежка считал, что навряд ли. Но промолчал.
— Черт тебя возьми, — сказал Скунс. — Опять всю одежду новую покупать. Ты Турецкому скажи: пускай оборотня поищет.
Повернулся к Олежке спиной и пошел прочь со двора. «Макарова» он у новоиспеченного следователя так и не отобрал.
18.00Первым делом Олежка рассказал обо всем своему грозному шефу. Он и не рассчитывал, что Турецкий его похвалит за проявленную бдительность и инициативность, но не ожидал и той нахлобучки, которую устроил ему Александр Борисович:
— Ну ты малый рисковый! Ты понимаешь, на что шел?
— Понимаю…
— Ничего ты не понимаешь! Если бы ты ко льву в клетку полез, и то было бы лучше. Он же мог тебя одной левой…
— Мог, — кивнул Золотарев. — Но не стал же. И вообще, по-моему, только вы поймите меня правильно, Александр Борисович, мне кажется, он не убивал Ветлугину…
Не убивал. Турецкий и сам мучительно размышлял о том же. Скунс ведь мог запросто покончить с Олегом тут же на улице — ткнул бы в соответствующую точку, и поди что-нибудь докажи. Инфаркт, и баста. Бывает и у молодых.
А вот не тронул он Олега. Турецкий вспомнил про «финики» — Снегирев, по крайней мере тот, которого он знал, всегда решал вопрос, съел или нет его очередной «клиент» свою корзину фиников. И убирал только тех, кто этого заслужил. Съела ли Ветлугина свои финики? Поди разберись, что там может быть на уме у этого ненормального.
С другой стороны, руки у него болят, чтобы так-то по лбу. И уж точно добивать не потребовалось бы. Скунс даже «знак качества»— дополнительный выстрел в голову — не делает никогда. Потому что при его классе этого просто не нужно, не говоря про добивание.
В общем, черт его разберет…
Зазвонил телефон. Олег поднял трубку.
— Вас Грязнов из «Глории».
18.30. Сыскное агентство «Глория»— Вишь, Сашок, до чего профессиональная этика доводит, — раздраженно говорил Грязнов, нервно постукивая пальцами по полированной поверхости стола. — Все заказчикам отдаем, копий себе не оставляем. По истечении определенного срока вообще все сведения о том, что был такой заказ, уничтожаем… Так что, видишь, как выходит… Кругом шестнадцать!
— Значит, говоришь, Голуб…
— Голуб Лев Борисович.
Мысли в голове Турецкого бешено скакали. Голуб из Кандалакши… Голуб из ЧИФа «Заполярье»… Левка, организовавший нападение на поезд… И вот он всплывает снова, на этот раз по делу об убийстве Ветлугиной!
— Так, — сказал он, — у меня с собой фоторобот некоего Голуба, который Олег привез из Кандалакши. Позови Сивыча, опознает он его или нет.
Василий Васильевич моментально признал в человеке, глядевшем на него с портрета, того, кто заказывал слежку за тележурналисткой.
— Мне и тогда показалось странным, — Сивыч пожал плечами. — Фамилия вроде еврейская, а на вид — русский Ваня.
— Не исключено, что паспорт поддельный.
— А что вы там нарыли, с Ветлугиной? — спросил Турецкий у Сивыча.
— Ну что? В Москве — так и вовсе ничего. Из дома — на работу, там до поздней ночи — и домой. Больше никуда. Работала, как ломовая лошадь. В Ульяновске два дня была она, — Сивыч тяжело вздохнул, он чувствовал себя ответственным за убийство Аленушки. — Ходила по разным учреждениям, в ФСБ. По-моему, пыталась в архивы попасть. Вечером в ресторане сидела с начальником ФСБ…
— И это вы снимали?
— Снимал… — подтвердил Сивыч. На нем не было лица. Он еще раз вздохнул и, повернувшись к Грязнову, сказал: — Вячеслав Иванович, ты меня прости, но я, наверно, уволюсь. Вот я и заявление уже написал.
Василий Васильевич положил на стол составленное по всем правилам заявление об увольнении по собственному желанию.
— Не смогу я больше работать… Уж ты пойми меня…
11 ИЮНЯ
— Александр Борисович, — зазвучал звенящий от волнения голос Золотарева, — задержали этого Шакутина. Он сейчас в ДПЗ, во внутренней тюрьме на Петровке, 38.
— Где его задержали? — спросил Турецкий.
— Ошивался вокруг дома Ветлугиной, — ответил Олег.
— Сейчас еду, — коротко сказал Турецкий и поспешил вниз, где у входа его ждала машина.
Кол Шакутин узнал о гибели Алены Ветлугиной одним из последних — ему уже давно было не до телевизора и не до острых общественно-политических передач. Накануне Кол, распрощавшись с Игорем, немного очухавшись, бегал по Москве, высунув язык, и искал покупателя на свою квартиру. Продавать приходилось в спешке, но не хотелось получить за нее совсем гроши. Вчера вечером, набегавшись вконец, Николай завалился с бутылкой к своему институтскому приятелю, тот отмечал день рождения, и телевизор не включали, а ночью поехали на дачу, благо впереди были выходные.
Только в воскресенье Кол, вновь мучимый уже многодневным похмельем, пополз к станции электрички за газетой. Прессы Кол тоже давно не читал, и выходивший в субботу и воскресенье «Московский комсомолец» его интересовал только потому, что там печатали объявления «куплю — продам». В данном случае его интересовали желающие купить квартиру.
Каково же было изумление Кола, когда, подойдя на станции к газетному лотку, он увидел лицо своей бывшей мачехи, которое смотрело на него из черной траурной рамочки. Кол вздрогнул и прочел: «Убита Алена Ветлугина».
Кол машинально расплатился за «Московский комсомолец» и раскрыл его на первой странице, как будто надеялся прочесть что-то другое, будто он мог неправильно понять смысл заголовка. Но нет. Он все понял правильно. Сначала вся редакция «МК» выражала соболезнования и оплакивала утрату, которую понесла вся Россия, затем в «подвале» помещалась, как всегда, острая статья Александра Зинкина.
Кол стоял у перрона с раскрытой газетой в руках и мучительно соображал, что делал он позавчера, то есть в день убийства его бывшей мачехи, и почему он так и не собрался позвонить ей и извиниться за скандал. А ведь собирался… да все откладывал, пока не стало поздно.
Весь вчерашний день Кол мучился одновременно от головной боли, страха перед негреевскими боевиками, от безысходности своего положения, к которым примешивались угрызения совести из-за Алены. Ну не могла же она действительно украсть эти драгоценности. В глубине души Кол не сомневался, что отец подарил их молодой жене.
И теперь, когда он узнал, что Алену убили, на душе стало совсем гадко. Одно дело поссориться с живым человеком, зная, что потом можно извиниться, помириться, все исправить. Теперь было уже ничего не исправить. Алена так и ушла, обиженная им.
«Но кто же мог ее убить и за что», — думал Николай, когда первый шок прошел. И ни на минуту ему не пришло в голову, что он тоже может оказаться среди подозреваемых. Последние два дня он не появлялся дома и потому не знал, что его разыскивает вся милиция, и московская, и областная.
Он сложил газету и сунул ее в карман, вернулся на дачу и поехал в Москву. Там он спустился в метро, и ноги как-то сами собой понесли его на станцию «Ленинский проспект». Кол вышел и направился к дому, где еще вчера жила Алена. Трудно сказать, зачем он это делал, может быть, хотел запоздало извиниться если не перед самой Аленой, то перед ее духом.
Перед домом и под аркой собралась довольно порядочная толпа людей, пришедших почтить память всероссийской Аленушки. Многие плакали, некоторые принесли цветы.
