Алексей Яковлев - Пернатый оберег
Приведенные Имяреком аргументы подействовали на авторитетов, а косвенное упоминание о водной стихии пробудило неприятное воспоминание о прошлом неудачном толковище, которое не уважившие Имярека братаны додумались провести на речном пароходике. Водная стихия тогда всем вышла боком, а уж с политической ни один здравомыслящий человек и вовсе не станет связываться! Но умом-то правоту Имярека авторитеты признали, а вот сердцем не приняли и затаили на настырного областного провинциала злобу: «Понаехали тут!»
И дальнейшее переопределение сфер влияния тоже проходило не без сучка и задоринки, и только дипломатический такт Имярека позволил обойтись без перестрелки и летальных последствий. Когда наконец даже последний захудалый ларек получил свою крышу, все вздохнули с облегчением и благодарно и восхищенно посмотрели на Имярека. Такой жизненно важный вопрос разрешили благодаря его мудрому руководству и председательству! Пусть не все одинаково счастливы, но все более-менее удовлетворены и, самое главное, живы! И ОМОНа поблизости не видно с его укладыванием носом в пол и последующими извинениями. И братан на братана уже не смотрит так, что, кажется, глазами его хотел бы съесть, да опасается, что его самого тот съест первый. Напротив, все добродушны, благодушны, одним словом — тишь, гладь, да общая благодать. Имяреку потребовались усилия, чтобы вновь настроить толковище на серьезный лад:
— Переходим ко второму вопросу повестки дня: «О кощунственном осквернении понятий и суровом наказании осквернителя». Прошу пригласить обвинителей и обвиняемого!
Охрана пропустила к ресторану две машины. В первой приехали Бубняй и Корявый, а во второй — Дональд Табунов, он же Додик. Участники судебного процесса прошли на террасу. Додика посадили на приготовленный заранее стул, а Корявый и Бубняй выступили с обвинительной речью. Викентьевский прибор барахлил, не все было слышно, но и так, по жестикуляции двух поборников понятий, было понятно, что они разделали Додика под орех. Додик пытался защищаться, но обвинители пустили по рукам авторитетов компрометирующие фотографии, и по разгневанным, на глазах каменеющим и бронзовеющим лицам судей становилось ясно, что дело Додика — швах! Имяреку как председательствующему оставалось только опустить палец вниз на манер римского императора, и Додик тут же разделил бы участь поверженного гладиатора. Но вдруг обвиняемый вскочил со стула и, указывая на свою машину, обратился к Имяреку с отчаянным воплем, но Глеб за дальностью расстояния смог разобрать только одно слово: «Доказательство!» Имярек величаво кивнул головой. Додик бросился к своей машине, распахнул дверь, сунулся туда, повозился с минуту; выволок оттуда какую-то растрепанную девицу и за шиворот потащил ее на террасу. Глеб пригляделся и в изумлении воскликнул:
— Да это ж Дуня, Дуня Артюнянц! — и на немой вопрос Викентьева пояснил: — Нет, не однофамилица!
— Я что-то не врубаюсь, — в свою очередь изумился Викентьев, указывая на террасу ресторана. — Это толковище или клуб самоубийц? Артюнянц же их всех уроет!
Додик тем временем перекинул несчастную через спинку стула для подсудимого, носом уткнув в жесткое сиденье, задрал ее мини-мини юбку — там, собственно, и задирать было нечего, — мгновенно содрал с бедняжки трусики-стринги, спустил собственные штаны и… Лишь секундная задержка с расстегиванием молнии на ширинке Додиковых штанов спасла девушку от насилия, дав время вмешаться нечаянному защитнику униженной и оскорбленной. Доблестным рыцарем оказался ДДТ. Господин Табунов подскочил к сыну, схватил его за грудки и поволок прочь от несчастной жертвы. Додик не смог оказать достойное сопротивление, так как запутался в спущенных штанинах, и грохнулся на пол. Парализованная страхом девица, обнаженная от пяток до поясницы, осталась безвольно висеть на спинке стула. Но тут на защиту подсудимого встали авторитеты и угрожающе ощерились на Табунова-старшего: отлились кошке, захапавшей «Золотую гору», мышкины слезы по утраченному лакомому куску! И даже сам Имярек, по старой памяти симпатизировавший господину Табунову, не мог игнорировать общее возмущение и вынужден был высказаться однозначно:
— У нас тут судят, в натуре, по понятиям, а не по телефонному праву! И в авторитеты нас не назначали после бутылки выпитой, как кое-каких судей в кое-какой суд! Авторитеты заслужили авторитет в своих ОПГ чисто конкретными делами, а не получили его по блату, знакомству или родственным связям. Не прокатит здесь откос на гомосек в состоянии аффекта, по неосторожности и спрятушки за пол, возраст и тяжелое семейное положение. Понятия не резиновые, как законы и некоторые изделия, их ни над кем, как защитный полог, не растянешь и ни на что не натянешь! Поэтому за осквернение понятий всем воздается в равной мере! Но мы не станем подтасовывать приговор, отвергая представленное доказательство под тем предлогом, что оно собрано с нарушением законодательства!
«Имяреку бы в законодатели пойти, — подумал Глеб. — Пусть доценты с кандидатами из МГУ и РГГУ его еще подучат, и получится спикер на славу! Во всяком случае, никакого законодательного полупротухшего полуфабриката он точно не пропустит!»
— И даже если у этой девицы, — указал Имярек на висящую в прострации на спинке стула Дуню, — не стоит на филейной части штемпель «с подлинной верна», мы не вправе запретить подсудимому наглядно доказывать традиционность своей сексуальной ориентации на натуре, в натуре!
— Видно, братану ДДТ недостаточно штемпеля «с подлинным верно» на одной половинке доказательственной попы? — ехидно предположил Гоги Ткварчельский. — Так мы можем расписаться на второй ее половинке, благо объема этой попы хватит на все факсимиле, и еще место останется. И наши подписи мы там же заверим печатью.
Имярек не счел уместным игривый тон Гоги Ткварчельского и завершил свою речь с суровой непреклонностью:
— Таким образом, уважаемый ДДТ, добром просим вас не препятствовать проведению судебного эксперимента, дабы впоследствии криминальная общественность не могла упрекнуть нас, авторитетов, в необъективности и предвзятости при вынесении приговора, как каких-то закупленных с потрохами районных судей!
Дипломатически, политически и идеологически выверенная речь Имярека подкреплялась решительной поддержкой своего председателя участниками толковища, которые все как один засунули правую руку в карман. Додик, который, путаясь в спущенных штанинах, успел подняться на ноги, отчаянно заголосил:
— Я никакой не пед… не гей! Эта, что с голой задницей висит на стуле, может подтвердить, что я не так давно ее чуть-чуть не изнасиловал, точно бы, в натуре, оприходовал, да мне как бы помешал злобный пес! Но сейчас я довершу начатое и тем опровергну все клеветнические наветы!
Казалось, перед таким напором Табунов-старший должен был бы отступить и уступить, но ДДТ, напротив, спервоначалу врезал непутевому сыну кулаком по лбу, и тот снова брякнулся на пол, задрав ноги в спущенных штанинах, затем ДДТ выступил вперед и громовым голосом воскликнул:
— А знаете ли вы, братаны-авторитеты, как фамилия этой девицы, голую попу которой вы собираетесь украсить штемпелем «с подлинным верно» и собственными подписями, заверенными печатью?!
Ответы братанов, все еще переживавших потерю «Золотой горы», вежливостью не отличались. Одни заявили, что фамилии голозадой красавицы не знают и знать не желают, другие просто презрительно пожали плечами — им до нее и ее задницы было как до лампочки Ильича.
— Ах, так вы не знаете?! — еще больше распалился Табунов-старший. — Так я вам скажу, чтоб вы знали! Ее фамилия Артюнянц! И не надейтесь, она не однофамилица!
Картина, открывшаяся, а вернее, застывшая после этих слов господина Табунова, напоминала финал бессмертной комедии Гоголя «Ревизор». Только вместо жандарма, сообщившего, что в город прибыл чиновник из Петербурга, нужно бы представить Малюту Скуратова с окровавленным топором в руке, который объявляет: «К нам прибыл Иоанн Васильевич Грозный с опричниками, уже расставлены плахи с топорами вострыми, виселицы и котлы кипящие, и вас только там и не хватает!» После секундного остолбенения авторитеты всем скопом разом бросились на Додика. Они не продырявили его пулями, как решето, только потому, что жаждали разорвать гнусного подставщика на мелкие клочки голыми руками! Тут бы Додику и конец пришел, и клочки его бренного тела собирали бы потом по ресторанным закоулочкам, да Табунов-старший пожалел своего безрассудного сына: как-никак, а предположительно родная кровь! Разумеется, он не стал защищать сына открыто, чтобы его самого не нашпиговали свинцом, как рождественского гуся яблоками. Хитроумный ДДТ вспомнил старый, но вечно новый прием самообороны, используемый политическими и иными аферистами всех мастей: опасное движение следует возглавить, чтобы обезглавить. И Табунов ринулся на сына-негодяя впереди разъяренной толпы, да не с пустыми руками! Он поднял над головой массивный стол и обрушил его на распростертого мерзавца с чудовищной силой. Шмякни ДДТ сыночка столешницей, раздавил бы его, как лягушку. Но удар был направлен так, что убиваемый оказался между ножек стола, которые с треском разлетелись в разные стороны, а столешница Додика лишь накрыла и жизненно важные органы его тела прикрыла. Но любящий отец на этом не остановился, он схватил стул красного дерева, стал вращать его над головой, как палицу, а потом грохнул его о столешницу — снова треск и летящие в разные стороны обломки! Несмотря на предположение Викентьева, самоубийц среди участников толковища не было, поэтому сунуться под летящий массивный стол и крутящийся тяжелый стул желающих не нашлось. Увы, дальше оттягивать расправу ДДТ не мог. Его смяли, и от неминуемой гибели Додика спасло лишь то, что в общей свалке авторитеты мешали друг другу дотянуться до обреченного на смерть провокатора, устроившего им смертельную подставу.
