Валерий Исхаков - Жизнь ни о чем
И вообще: как только я стану штатным сотрудником, у меня больше не будет выбора, с кем дружить, с кем не дружить. Если уж в личную жизнь будущего зятя своего босса вторгается Игорь Степанович с таким хладнокровным нахальством, то мне до пенсии быть у него под колпаком. И друзей придется выбирать среди проверенных и надежных, делом доказавших свою лояльность холдингу.
Типа Горталова, например. Так и вижу, как Игорь Степанович, довольный результатами моего расследования, вызывает к себе в кабинет Горталова и призывает нас забыть старые распри и скрепить нашу дружбу крепким мужским рукопожатием.
Вот, значит, какова цена, которую придется заплатить. Мудрое руководство Игоря Степановича, крепкая мужская дружба Горталова, снисходительное похлопывание по плечу Андрея Ильича («Можешь наедине называть меня просто по имени») и тяжелый вопросительный взгляд верховного божества, босса, всемогущего Андрюшиного тестя, который при каждой встрече со мной будет пытаться припомнить, кто же этот пронырливый молодой человек, за какие такие заслуги попал он в верхние эшелоны власти? И Игорь Степанович шепотом, на ушко будет напоминать: «Да: помог: был полезен: оказал кое-какие, не очень значительные услуги при заключении брачного договора вашей дочери». Понятно, что лицом, оказавшим значительные услуги, окажется сам Игорь Степанович. А его правой рукой в этом деле будет считаться господин Горталов:
Эти непрошеные, неуместные мысли мешали мне наслаждаться предвкушением близкой победы, раздражали меня, и я невольно прибавлял и прибавлял ходу словно только в дороге дозволено им меня мучить, словно там, за холмами, в шумной сутолоке улиц областного центра они оставят меня наконец в покое. Джип легко набирал скорость, и я летел по левой полосе, то и дело сгоняя миганием фар тех, кто не любит рисковать. Однако за очередным холмом меня подстерегала засада — и вот уже любители езды по правилам торжествующе проносились мимо меня, а я послушно стоял у обочины и ждал, когда грузный, неторопливый сержант ГИБДД приблизится и козырнет у моей левой: нет, ошибка — у правой дверцы.
— Водительское удостоверение и документы на машину, пожалуйста! — услышал я знакомую фразу. Я ждал ее и заранее приготовил права и регистрационное удостоверение, а кроме того — специальную карточку, которой снабдил меня для таких случаев Игорь Степанович.
Сержант увидел карточку — и не смотрел уже ни на меня, ни в мои документы. Он улыбнулся широко и сказал:
— Проезжайте, пожалуйста. И будьте осторожны в пути, пожалуйста:
— Я постараюсь, — так же широко улыбнулся ему я.
Я действительно постараюсь. Я буду предельно осторожен, сержант. Не буду праздновать труса, но и гнать сломя голову тоже не буду. Я знаю, что, если превысить скорость совсем немного, километров на десять от дозволенного, никто тебя не остановит. Вот в таких рамках я и буду держаться. Я не лихач. И не дешевый позер. Мне достаточно одного раза, чтобы убедиться, какую могущественную организацию я теперь представляю. Мне хочется принадлежать к такой могущественной организации. И я постараюсь сделать все, чтобы оказаться в рядах.
Когда я стану полноправным членом организации, я буду ездить не на игрушечном джипе, мечте шофера Наташи, а на солидном «Мерседесе» или «БМВ» седьмой серии. И тогда я буду ездить с такой скоростью, с какой захочу. И никакой сержант, увидев мою машину, не станет свистеть мне вслед и требовать остановиться. Он вытянется в струнку и приложит лапу к козырьку, надеясь, что важный пассажир за тонированными стеклами оценит его старательность и при случае поощрит. Так будет. Так обязательно будет. А пока что я буду стараться вести себя достойно и скромно. Не выделяться из общего ряда. Не привлекать к себе ненужного внимания. Тот, кто хочет обладать настоящей властью, не должен строить из себя важную птицу перед сержантом на дороге.
Приближается город. Мой город. Город, значительная часть которого принадлежит могущественному холдингу, а значит, немного и мне тоже. Я смотрю на сотовый телефон, который светится приятным зеленым светом. Мы в зоне уверенного приема. Можно сбавить ход и набрать номер Игоря Степановича. Мне есть о чем ему доложить. Я гляжу в зеркало, подаю сигнал и перестраиваюсь в правый ряд. Сбавляю скорость до шестидесяти:
И прежде чем я протягиваю руку, мой телефон начинает звонить.
8. День двенадцатый. Среда, 24 июля
Последний день. Надеюсь, что последний. Я изо всех сил стараюсь не подавать вида, но все же я сильно устал. Вот уже двенадцатый день я занимаюсь только этим делом. И даже когда ничего не делаю, никуда не еду, не звоню, не пишу, не разговариваю ни с кем — даже и тогда я занят только им.
Как в поезде, думаю я. Не важно, сидишь ты у окна, лежишь на верхней полке или идешь в вагон-ресторан, все равно ты при этом движешься вместе с поездом от пункта А в пункт Б. Мой пункт А остался так далеко сзади, что я почти не помню, каким он был, с чего все началось. Мой пункт Б ждет меня впереди. И я могу думать только о нем. Но не могу приблизить его, как пассажир не может заставить поезд мчаться скорее, и остается заниматься любимым пассажирским делом: валяться на полке (в моем случае — на диване) и пить вино в надежде забыться, пока не истекут предусмотренные расписанием движения дни и часы.
Обычно я предпочитаю крепкие напитки. Водку, коньяк, джин: Но не в эти три ночи и два дня. Конечно, если хочешь весело скоротать вечер, водка или коньяк лучше всего. Но для долгого и беспрерывного пьянства годится только вино. Вино поддерживает тебя в состоянии постоянного тихого отупения, не дает думать, считать минуты, торопить неповоротливое время. Опьянение от вина гораздо легче регулировать. Чувствуешь, что трезвеешь, — подлей в стакан вина, выпей. И время вновь потечет незаметно, как кровь в жилах. А мысли станут медленными и тягучими, словно вытекающий из бутылки сладкий ликер. И так до следующего стакана.
Плохо то, что после вина мне все ночи напролет снятся сны. Такие реалистичные и такие разные. Приятные сны и неприятные сны. Но и те и другие — одинаково утомительные. Может быть, следовало все же предпочесть водку. После нее спишь как убитый.
Один сон был страшный, но притом довольно забавный: будто я был правой рукой самого Сталина. Только Сталин почему-то жил в наше время и был очень крупным, в масштабе страны, уголовником. А я его правой рукой. Я должен был покупать для него оружие, но потратил деньги на девок и вино, а когда Сталин и его подручные пришли ко мне домой, притворился, что ничего не помню: похитили, мол, сделали укол (показал след укола на руке), держали где-то в бессознательном состоянии, а потом подбросили обратно. Сталин не рассердился на меня, а обнял и потрепал по-дружески за ухо. И мы ходили с ним долго в обнимку, как лучшие друзья. Он был такой веселый, добрый, только зубы у него были стальные, и я во сне про себя знал, что, если он узнает правду, мне не жить:
Но особенно тягостен и неприятен был сон, приснившийся мне в последнее утро.
Снилось мне, что из левого рукава моего пиджака вылетела оса. Пчелы меня никогда не кусали, а оса укусила однажды, два года назад, когда мы были с Майей в деревне. Это было довольно больно, я помню эту боль до сих пор. Поэтому, когда оса из моего сна вылетела из левого рукава, я тут же стащил с себя пиджак. Вдруг там целое гнездо ос? Однако больше из пиджака никто не вылетел. Напротив: та единственная, уже вылетевшая оса вернулась, словно мой пиджак чем-то особенно привлекал ее, и влетела — на этот раз в правый рукав. Я как следует встряхнул пиджак, и оса снова вылетела из него и стала летать по комнате. При этом она увеличилась в размерах, у нее появилось какое-то подобие клюва, сделанного, как мне показалось, из серой пластмассы, и в полете она кроме жужжания издавала какие-то жалобные квакающие звуки. В конце концов оса мне надоела, и я решил ее раздавить. Я бросил в нее тапком с правой ноги — и она упала прямо в угол комнаты, ушибленная, но еще живая. И тогда я вытянул левую ногу (в тапке) и наступил на осу. Но в тот момент, когда я стал давить осу ногой, я вдруг увидел, что это вовсе не оса, а белая голубка. Довольно противная с виду, грязноватая, тощая, но — голубка, а вовсе не оса. Я, однако, продолжал давить ее, и раздавил, и она умерла, глядя на меня так жалобно, так безнадежно, и из клюва ее вытекло несколько капель отвратительной, красновато-коричневой крови:
Наверное, все-таки лучше было бы не пить.
Но для питья у меня было по крайней мере две причины. Во-первых, я бы просто не выдержал двух суток ожидания и сошел с ума. А во-вторых, только вино могло смыть отвратительный привкус, который остался у меня после двенадцати часов, проведенных в кабинете. Это был форменный допрос. Раз за разом Игорь Степанович прокручивал пленку с записью. И раз за разом я должен был комментировать то, о чем мы с Ниной говорили. Объяснять каждую паузу, каждый вздох, каждый смешок. И пересказывать то, о чем мы болтали после того, как пленка в диктофоне кончилась. На всякий случай я пересказывал близко к тексту. Кто знает, не позаботился ли предусмотрительный Игорь Степанович заранее нашпиговать квартиру Нины микрофонами. Он вполне способен на такое.
