Фридрих Незнанский - На Большом Каретном
И Агеев словно прочитал его мысль. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: столько лет пропахать вместе сначала в Афгане, в Чечне, где стреляют не понарошку, а после ухода в запас в МУРе, с Грязновым, потом – в «Глории»... После этого не только мысли напарника будешь читать, но и думать будешь точно так же, как он.
– Уверен, что не позже как сегодня он должен нас посетить, – совершенно спокойно, будто речь шла о приходе разносчика пиццы по вызову, произнес Агеев.
– Не обольщаешь себя? – буркнул Голованов, хотя и сам только что пришел к подобному выводу.
– Не, не обольщаю, – ухмыльнулся Агеев. – Да и ты думаешь точно так же. – И пояснил, разминая плечи: – У этого козла остается всего лишь один день для решения своих проблем, пятница. Точнее, с восьми утра до трех дня. И если он действительно решился на скачок, ему надо торопиться.
Сегодня была пятница!
– Может, по кофейку? – предложил Голованов. – Алевтина вчера отоварилась «Арабикой».
– Так чего ж молчал? – возмутился Агеев и, как бы оправдываясь, негромко кашлянул: – Не поверишь, после того как мы усидели с этим Толстожоповым литр паленой водяры, я до сих пор в себя прийти не могу. То блевать тянет, то...
– Толстопятовым, – хмыкнул Голованов, проходя на кухню.
– Да какая в принципе разница! – пробурчал Агеев. – Пить он горазд, как...
Не подыскав подходящего сравнения, Агеев щелкнул пальцами и негромко произнес, словно на жизнь свою пожаловался:
– Ты же знаешь, я сам не дурак выпить. Но этот случай, должен я тебе доложить... Это какая-то воронка бездонная, в которую сколько ни лей – все мало. И как мне кажется, эта звезда телеэкрана и раньше попивала на работе, да только не более бутылки в день, ну а когда у него канитель эта с Марией началась, он и сорвался с резьбы, в одночасье так запить невозможно.
Всю эту историю с грандиозной пьянкой в обществе Толстопятова Голованов слышал уже не раз и все-таки спросил, чтобы не обижать Агеева:
– И в какой же ты момент понял, что он к убийству на Каретном не имеет никакого отношения?
– А когда фотографию ее увидел в рамке. Понимаешь, не мог нормальный человек, почти боготворивший эту женщину, так вот, запросто, замочить ее из двух стволов сразу.
– Так это – нормальный человек, а твой Толстопятов...
– Не суди, да не судим будешь, – буркнул Агеев, наливая воды в чайник. – И дай-то Бог нам с тобой точно так же влюбиться, как это случилось с ним.
– Что, встряски захотелось? – хмыкнул Голованов.
– Не знаю, – пожал плечами Агеев. – Просто позавидовал я ему в какой-то момент.
Вздохнул обреченно и словно точку поставил:
– Ладно, командир, об этом больше ни слова!
...Они уже допивали кофе, когда вдруг ожил мобильник Голованова.
– Всеволод Михайлович?
Голованов узнал голос Майкова, который с двумя оперативниками убойного отдела МУРа подстраховывал их, находясь в квартире дома напротив, из окон которой довольно хорошо просматривался подъезд Толчевых, и невольно насторожился.
– Что, клиент нарисовался?
– Так точно, нарисовался. Причем не один, а в паре с каким-то мужиком.
Подобный вариант они с Агеевым просчитали заранее, и все-таки Голованов спросил:
– Молодой? Старый?
– Лет тридцати. В руках большая спортивная сумка.
– Что они делают сейчас?
– Подходят к подъезду... остановились... и вроде бы как перепроверяются. Курят у подъезда.
– Больше никого не видно?
– Нет, все чисто.
– Хорошо, капитан! Очень хорошо. Дальше работаем по плану. И не вздумайте обнаруживать себя, пока не подам сигнал! – жестким голосом приказал Голованов. – Все понятно?
– Но ведь их двое! А зная Мосластого, то есть Чикурова...
– Это приказ, капитан! Приказ! И было бы глупо думать, что он пойдет на это один.
Голованов покосился на Агеева, который решил все-таки допить свой кофе. Спросил:
– Что, все еще курят?
– Кажется, все, – вздохнул Майков, – накурились. Да, точно. Входят в подъезд...
– Все, капитан, спасибо. И запомни: твоя группа выдвигается по сигналу. Отбой!
Голованов выключил мобильник, спросил негромко:
– Как думаешь, кто второй?
Агеев пожал плечами:
– Ну ежели учесть то, что в мастерскую на Каретном он захаживал один, потому что у него, видимо, был ключ, то здесь... Думаю, какого-нибудь домушника спроворил на это дело, – подвел он итог своим рассуждениям. – Ведь эту дверь еще вскрыть надо.
В этот момент в коридоре задребезжал дверной звонок, и Голованов с Агеевым осторожно прошмыгнули в комнату.
Чикурова надо было брать уже в квартире, когда он оставит здесь свои «пальчики», в момент истины.
Звонок брякнул еще раз, потом еще, еще... Какое-то время «гости» выжидали, потом послышался вкрадчивый скрип открываемой двери... щелчок замка.
Осторожные шаги... негромкий мужской голос:
– Чисто вроде. Можно работать.
– Хорошо. Действуй, как договорились. Берешь все, что считаешь нужным, а я буду искать свое. Только не зарывайся.
Судя по всему, эти слова произнес Чикуров, и на них тут же отозвался его напарник:
– Не учи дедушку щи хлебать.
Снова послышались осторожные шаги, кто-то остановился прямо перед шкафом, в котором затаился Голованов, еще секунда-другая – кто-то потянул на себя дверцу шкафа...
Еще не зная, кто перед ним, Голованов резко взмахнул рукой и, ударив ребром ладони по шее, завалил на пол Чикурова.
Агеев в этот момент уже заламывал руку опешившему от подобной несправедливости скокарю [2] .
– Обещали чистую хазу, в которой только и делов-то, что поработать отмычкой в дверном замке, а на деле вышло...
Теперь, пожалуй, можно было приглашать и муровскую опергруппу.
Глава двадцать вторая
Чикурова допрашивал шеф убойного отдела МУРа, полковник Бойцов. Но если в первый день после задержания с ним работал капитан Майков, у которого на руках еще не было ровным счетом ничего, то теперь на столе Бойцова уже лежали не только сравнительные результаты по крови и «пальчикам», оставленным в мастерской Толчева на Большом Каретном, но и показания Васи Волгоградского, известного в своем регионе скокаря, который не мог простить «бывшему ментяре Чикурову» его подставы с московской квартирой, для работы с которой он и вызвал несчастного Васю из Волгограда. В своей покаянной «чистухе» Вася рассказал, что ему было обещано «все, что он только сможет вынести из квартиры», лишь бы он грамотно вскрыл входную дверь.
«Ну с моей-то квалификацией, – писал Вася Волгоградский, – дверь грамотно вскрыть все равно что поросенку на траве поваляться, однако я спросил все-таки, а у тебя самого, мол, какой интерес к этой хазе, на что Чикуров сначала сказал, что это не твоего, мол, ума дело, но, когда я психанул, он пошел на попятную и сказал, что ему кое-какие фотки надо забрать, очень близкие его сердцу...»
Рядом с показаниями Васи Волгоградского лежали признательные показания Дашкова.
Когда Бойцов предъявил все это Чикурову, а затем выложил на стол свинцовый самодельный кастет, изъятый при обыске на квартире Чикурова, и спросил, будет ли тот говорить или все так же играть в молчанку, губы Чикурова сжались в белую узкую нитку, и он угрюмо произнес:
– Без моего адвоката я не произнесу больше ни слова.
Послесловие
Уже после того, как была проведена эксгумация трупа Юрия Толчева и на затылочной части головы был зафиксирован точно такой же след от удара кастетом, как и в предыдущих случаях, и уже на следственном эксперименте Чикуров показал и рассказал, как был убит Толчев – сначала удар кастетом по голове, когда он вошел в прихожую, и только после этого выстрел в висок из вложенного в его руку пистолета, – все материалы, подготовленные Толчевым для репортажа, были переданы в редакцию еженедельника, и на сороковой день после двойного убийства на Большом Каретном этот репортаж увидел наконец-то свет.
В этот же день Алевтина Толчева и Ирина Генриховна заказали в церкви панихиду по убиенному. Когда вышли на улицу и перекрестились на купола, Алевтина произнесла негромко:
– И все-таки я не понимаю, зачем этим фирмачам надо было убивать сначала Марию и только после этого Юру. А не проще ли было бы...
– Проще, – согласилась с ней Ирина Генриховна. – Однако в подобном случае началось бы скрупулезное расследование по факту убийства известного журналиста, что могло бы вывести следствие на этот самый «Клондайк», а так... Убийство жены, которую Юра якобы застал в постели с любовником, и самоубийство на почве содеянного. Дьявольский план.
Какое-то время шли молча, пока Алевтина не спросила:
– Как думаешь, эта... Мария... знала о готовящемся убийстве Юры?
