Нина Васина - Женщина–апельсин
– Вы достали этот план? – осторожно спросила Ева.
– Мне год до пенсии. Была такая мысль, была… Купил бы домик у моря, маленький, мне много не надо. Да на плане не улетишь, а кабы нашли у него – мне хана.
– Почему вообще зашел разговор на эту тему?
– А кто его знает? После суда, когда, значит, на доследование отправили, очень он заволновался, я ему говорю, не нервничай так, тебе еще сидеть и сидеть, да и то не беда, когда-нибудь же будет приговор, а ты уже, считай, и отсидишь все в предвариловке. Ну, он и говорит, нет, мол, мне надо спешить, достань мне план тюрьмы, я тебе заплачу. Много.
Ева с облегчением вздохнула. Она не могла в разговоре спросить: «Какой план?» Это мог быть план чего угодно.
– А допустим… Допустим, что вы бы решились на это. Где бы вы его взяли?
Надзиратель молчал. Он смотрел мимо Евы, глаза его уже не бегали, они застыли, словно выжидая.
– Я человек в этом деле посторонний, – Ева чуть тронула надзирателя за рукав. – Я могу вести его дело, но за порядки в тюрьме я не отвечаю, и за побеги заключенных тоже, мне просто по-человечески интересно. Давайте подружимся на пять минут, вы мне скажите, где бы вы взяли этот план, а я потом забуду наш разговор, мне чужих проблем не надо.
– Я работаю здесь двадцать лет, – после долгого молчания решился надзиратель. – Много чего видел. Эту часть тюрьмы, во-он, где следственный изолятор и хозяйственный двор, два раза перестраивали, второй раз все меняли, и сантехнику, и отопление. Народ был в основном посторонний, но сработали плохо что в первый раз, что во второй. Есть недоработки, то тут потечет, то там. Вызываем их, охламонов, а что толку? Прачечная вообще теперь не работает, сломалась, а на ремонт денег нет, в городскую при больнице возим.
– Спасибо, – сказала Ева неожиданно для надзирателя. Она словно потеряла всякий интерес к его рассказу.
В машине Ева посмотрела на часы. Пока доедет до Управления, рабочий день кончится и Волкова, конечно, там не будет.
«Этот лишнего не пересидит», – подумала она и поехала к нему домой.
Дверь ей открыла пожилая женщина небольшого роста. Ева путано объясняла, зачем ей нужен Волков, женщина смотрела на нее снизу, приоткрыв рот. Потом словно очнулась, распахнула дверь и засуетилась. Еву пригласили войти, забрали у нее куртку, сказали, что разуваться не надо, подтолкнули в ванную, дали полотенце и сообщили, что через пять минут будут оладьи с вареньем.
Ева ошарашенно смотрела на себя в зеркало в маленькой и захламленной ванной. Потом помыла руки и тихо вышла. Из коридора была видна кухня, маленькая женщина стояла спиной к Еве и хлопотала у плиты. Ева пошла, стараясь ступать неслышно, в комнату. Комната была вся в салфеточках, маленьких декоративных вазочках с искусственными цветами, в плетеных кашпо. Отовсюду свешивались разнообразные зеленые растения, подоконник был уставлен кактусами в горшочках. Из комнаты вела еще одна дверь, там, вероятно, находилась смежная комната. И оттуда раздавались странные звуки, как будто кто-то через одинаковые промежутки времени спускал большой и хорошо надутый резиновый матрац. Ева подошла посмотреть.
Волков сидел на небольшом коврике на полу, голый по пояс, подогнув под себя ноги и положив руки на колени. Лицо его было поднято кверху, глаза закрыты. Он равномерно вдыхал и выдыхал воздух, шумно и глубоко. Потом он закрыл лицо ладонями, провел ими, словно смывая что-то с лица, и открыл глаза. Несколько секунд он смотрел на Еву неподвижным взглядом. Потом взгляд его стал осмысленным и вдруг испугал Еву мгновенно появившейся ненавистью.
– Привет! – сказала Ева. – Я подумала, что ты не задержишься на работе, а у меня важное дело и времени мало.
Волков сидел, не шевелясь и не моргая. Потом мышцы на его груди и животе пришли в движение, равномерной рябью сверху вниз.
– Это действительно ты? – спросил Волков. – Или мне мерещится?
– Я только что из СИЗО, слушай, а можно мне разуться, а то твоя мама…
Волков, не выпрямляясь, подполз по полу к Еве и взял ее ногу за щиколотку. Ева подняла ногу, он расстегнул застежку и очень осторожно снял ее ботинок на небольшом каблуке. Потом посмотрел снизу с таким собачьим страданием во взгляде, что Ева быстро наклонилась и стащила второй ботинок сама. Волков встал, взял ее ботинки и вышел из комнаты. Ева оглянулась. Комната была небольшой и почти пустой. Спал Волков на узком и тощем матрасе на полу, несколько ковриков, вероятно, заменяли стулья. В углу на тумбочке стоял дорогой телевизор, а рядом отменная музыкальная техника. На стене висел плакат в полпростыни с огромными красными иероглифами на белом фоне.
Эта комната испугала Еву. У нее еще была надежда, что меркантильная дурь Волкова со временем пройдет. Но комната говорила, что перед ней человек цельный, хорошо понимающий, что ему надо в жизни. Ева поздравила сама себя с затеянной игрой в дело Курина. Перед Волковым нельзя раскрываться, а если судьба его пропустит по профессиональной лестнице вверх, таким, как Ева, придется просто уйти из органов.
Ева вышла в большую комнату и с удовольствием уселась на диван у круглого стола с вышитой скатертью под большим круглым абажуром. Тикали неспешно и уютно старинные ходики. Волков принес чай.
– Я только что пообщалась с Куриным, дело у него, конечно, гиблое. Я думаю, надо помочь человеку.
– А я что говорил! – Волков стал есть жадно, у рта краснело варенье.
– Понимаешь, Волков, – Ева все еще не была уверена, что поступает правильно, поэтому медлила, – дело такое…
– Ладно, ты у нас принципиальная и ответственная, давай я скажу, что надо с этим Куриным делать, а ты головой кивай на всякий случай. Ну, например, можно частным образом раскопать много интересного на его руководителей и подоить их немного. Но это под вопросом, вдруг разнервничаются. Еще, например, можно помочь Курину выйти на волю, тут финансовая выгода сразу и наверняка, а его потом пришьют свои, и все.
– Считай, что я киваю, – сказала Ева, глядя внимательно Волкову в лицо.
– Не смотри на меня так, меня это раздражает. Значит, что делаем? Будем вести его на освобождение под залог или на побег?
– Побег, – сказала Ева чуть слышно.
– Вот и ладушки, – Волков, довольный, прижмурился по-кошачьи. – А у меня к тебе пара вопросиков назрела, так сказать, по-дружески побеседуем. Мне тут Гнатюк показал результаты обследования у психолога. Плохие результаты, скажем прямо, никудышные… Получается, что я – тип крайне неуравновешенный, с комплексами и вообще не на своем месте.
– А, это, – Ева слегка улыбнулась. – Психолог сработала. Она ничего, с понятием, меня сразу раскусила. Я профессионально опасна, знаешь?
– Да я ведь к чему веду. Она использовала в своей докладной некоторые факты. Вроде как вы с ней дружите?
– Да, она мне симпатична, и что с того? Волков, спроси прямо.
– Она написала о несоответствии природы… как же там… природы моих увлечений восточными единоборствами и выбранной профессии. Вроде как получается, что, имея профессиональные навыки в одном, я не должен работать в другом. Здесь я должен быть абсолютно неагрессивен.
– Ты не можешь сознательно применять свои навыки для нападения и вообще нападать первым, это имеется в виду?
– Да, а в силу профессиональной необходимости мне иногда нужно применять силу. Потом она намекнула на отклонения… короче, она написала, что у меня должны быть в этой связи некоторые отклонения, например, трупобоязнь или неоправданная жестокость. Вот я и подумал…
– Что я рассказала ей про морг? Нет, Волков, такие темы мы с ней на досуге не обсуждаем. У нас есть о чем еще поговорить. Просто она профессионал, поверь в это – и все.
Волков смотрел пристально, не мигая. Когда он забывался, верхняя губа у него приподнималась. Ева чувствовала, что он не верит, ищет в ее лице малейший намек на насмешку или жалость. Она вздохнула и посмотрела на него грустно-грустно.
Однажды утром, разглядывая сквозь кружевную занавеску бледный октябрьский день, Стас подумал, что умирает. У него отекли руки и ноги, дышать стало тяжело, живот раздуло.
Наталья, стоя над ним и откинув толстое одеяло, смотрела на Стаса жалостливо, называла «лапушкой», обещала баньку.
Стас выполз из кровати с трудом, натянул махровый халат, посмотрел в окно, как дымит небольшой бревенчатый домик неподалеку.
– Мне плохо, – простонал он тоскливо.
Наталья велела охраннику отнести Стаса в баньку, что тот и сделал, перекинув Стаса через плечо. Стас охал и постанывал. В баньке его положили на лавку. Закрывая глаза, Стас начал плыть в пространстве, так у него бывало от некоторых слабых наркотиков. Он услышал, как кто-то задирает халат и проводит ласково по ягодицам.
– Не надо, – сказал Стас неуверенно, – я все равно умираю…
Большая белая лошадь пришла и стала рядом. Его продолжал гладить сзади кто-то мягкий и хороший, потом чуть подвинул ногу и пробрался рукой к интимным местам. Лошадь приподнялась над полом, Стасу показалось, что она подвешена над ним, что из угла смотрит знакомый глаз кинокамеры, и кто-то входит в него, почти нечувствительно, но неудобно… Кто-то холодный.
