Энн Перри - Бомба в Эшворд-холле
– Не знаю… Я…
– Вы станете счастливее, разорвав их?
– Нет… конечно, нет. Вот уж действительно, вы задаете странные вопросы!
– Ваш разрыв с Фергалом сделает кого-нибудь счастливее, умнее, храбрее, добрее и так далее?
Кезия заколебалась:
– Ну… нет…
– Тогда зачем вы все это делаете?
– Потому что… он так… несправедливо поступил! – вскричала мисс Мойнихэн в сердцах, словно этот ответ должен был быть очевиден. – Он так снисходителен к себе! Он совершенный лицемер, а я ненавижу лицемерие!
– Никто его не любит. Хотя иногда оно забавно, – согласилась Шарлотта.
– Забавно?! – Ирландка удивленно подняла брови.
– Да. Неужели вы совсем лишены чувства юмора?
Кезия уставилась на собеседницу. Какое-то время она молчала, но потом, наконец, ее зеленоватые глаза блеснули и кулаки разжались.
– Нет, вы самая странная женщина из всех, кого я когда-то встречала.
Миссис Питт слегка поежилась.
– Наверное, я должна быть этим весьма довольна.
Мисс Мойнихэн улыбнулась:
– Ну, это не слишком любезный комплемент, должна признаться, но, по крайней мере, нисколько не лицемерный!
Шарлотта взглянула на газету, лежащую на столе.
– Если мистер Парнелл утратит свое положение вождя, как вы думаете, кто его заменит?
– Думаю, Карсон О’Дэй, – ответила Кезия. – У него для этого есть все необходимые качества. И это человек с хорошей родословной. Его отец – блестящий руководитель, но сейчас он уже стар. А в свое время он был очень авторитетным лидером. Абсолютно бесстрашным.
Она несколько успокоилась, отдавшись во власть воспоминаний, и теперь словно видела внутренним взглядом нечто давно минувшее.
– Помню, отец взял нас с Фергалом на политический митинг, на его выступление, – стала рассказывать она. – Папа сам был одним из лучших проповедников на севере страны. Он мог стоять на кафедре, и его голос гремел вокруг, как пенный морской вал, такой мощный, что мог сбить с ног.
Голос ее звучал громче и взволнованнее:
– Он мог своей речью ввергнуть в ад или вознести на небо, где все сияет вечным блеском, и ангелы Господни поют Ему вечную хвалу, где царит непреходящая радость. И, напротив, в аду вы видели зримую тьму и огнь всепожирающий, и обоняли серное удушливое зловоние греха.
Шарлотта не перебивала Кезию, но ей хотелось поближе придвинуться к огню. Подобная страсть ее пугала. В этой страсти не было места для мысли и, разумеется, для малейшего сомнения в своей правоте. Если занять подобную общественную позицию, то обратного пути уже нет, независимо от того, что говорит позднейший жизненный опыт. Такая позиция не оставляет возможности для внутренних перемен, для отступления или духовного роста.
– Да, он был замечательный человек, – повторила мисс Мойнихэн не только Шарлотте, но и себе. – И вот отец повел нас послушать Лаэйма О’Дэя. Это, говорят, его брата, Дристана, застрелили англичане за его любовь к Ниссе Дойл.
– Застрелили? Но почему? Кто она такая?
– Папистка. Но это старая история. Они с Дристаном О’Дэем полюбили друг друга. Это происходило тридцать лет назад. Английский солдат Александр Чиннери, друг Дристана, предал его, изнасиловал и убил Ниссу, а потом бежал в Англию. Дристан напал на братьев Ниссы, и произошла кровавая бойня. Два брата были убиты, и сам Дристан тоже погиб. Его, конечно, убили англичане, которые хотели замести следы преступления. И ни одна из противоборствующих сторон так и не смогла простить другой участие в этой бойне. Дойлы считали, что Дристан соблазнил Ниссу, и только и твердили об этом. А семья О’Дэй утверждала, что это Нисса, напротив, соблазнила Дристана. Все О’Дэи ненавидят националистов. Карсон – второй сын Лайэма О’Дэя. Старший сын, Дэниел, болен туберкулезом и не боец. Это он должен был возглавить дело освобождения. Однако теперь это выпадает на долю Карсона. Но в нем нет такой пламенной убежденности, как в Дэниеле. – Она улыбнулась. – Я видела Дэниела еще молодым, до болезни. Он был так же красив, как его отец… Но, возможно, даже лучше, если это будет Карсон. У него более трезвая голова. И он хороший дипломат.
– Но вы не во всем с ним согласны, правда?
Кезия снова улыбнулась:
– Конечно, нет. Мы же ирландцы! Но мы все же достаточно близки друг к другу, чтобы противостоять папистам рядом с О’Дэем. А уж потом мы разберемся друг с другом.
– Очень мудро с вашей стороны, – заметила Шарлотта.
Мисс Мойнихэн метнула на нее взгляд и вдруг резко рассмеялась:
– Да, я понимаю, что вы хотите сказать!
В то же утро, несколько позднее, миссис Питт стояла неподалеку от Джека на террасе, куда выходили двери гостиной, когда с балкона упала гипсовая ваза с плющом. Она пролетела на расстоянии меньше трех футов от головы Джека и разбилась вдребезги на каменных плитах, а землю и обрывки плюща разметало на несколько шагов во все стороны.
Джек очень побледнел, но сделал вид, что это случайность, пустяк, и запретил свояченице даже упоминать о происшествии в разговоре с Эмили.
Она пообещала ему молчать и, войдя в дом, вдруг почувствовала, что вся дрожит и отчаянно замерзла, несмотря на то что снаружи ярко сверкало солнце.
Питт ехал поездом в Лондон. В обычных условиях полицейский наслаждался бы такой поездкой. Он всегда с удовольствием смотрел в окно на пробегающие мимо деревенские пейзажи, ему нравились запах дыма, стук колес и ощущение невероятной скорости. Но сегодня он размышлял над тем, что скажет Джону Корнуоллису, и ему хотелось добраться до столицы как можно быстрее.
Оправданий у Томаса быть не могло. Ему не удалось спасти Эйнсли Гревилла, и даже теперь, три дня спустя после преступления, он все еще не мог представить доказательства вины не известного до сих пор убийцы. После исключения тех, у кого было алиби, под подозрением оставались Дойл и Мойнихэн, но суперинтендант понятия не имел, кто же из них виновен.
– Доброе утро, Питт, – мрачно поприветствовал его помощник комиссара полиции, когда Томас вошел в его кабинет.
– Доброе утро, сэр, – ответил суперинтендант, садясь на предложенное место у огня. Это была любезность со стороны Корнуоллиса – он держался с подчиненным как будто бы на равных, не усадив его напротив за столом. Однако этот добрый жест нисколько не облегчил ни угрызений совести, испытываемых Питтом, ни ощущения обманутого им доверия.
– Что случилось? – спросил Джон, немного наклоняясь вперед и безотчетно соединяя кончики пальцев. Огонь камина освещал его щеки и голову. Лысина удивительно шла этому человеку, и в профиль его резкие черты лица казались бронзовым старинным барельефом.
Томас рассказал обо всем, что казалось ему безотлагательным. Все это было очень важно, однако сведения эти не вели ни к чему определенному.
Когда он окончил рассказ, Корнуоллис воззрился на него с задумчивым видом:
– Значит, убить из политических причин мог Мойнихэн. Его отец был достаточно сумасшедшим протестантом. А сын, очевидно, считает, что любое урегулирование проблемы ведет к упадку протестантского приоритета, и, вероятно, так оно и случится. Но в то же время это приведет к установлению гораздо более справедливых порядков, чем теперь, и, следовательно, к миру, к большей безопасности и к благосостоянию всех и каждого. – Он покачал головой. – Но ненависть укоренилась там очень сильно; она гораздо глубже всех разумных и нравственных оснований и даже надежды на лучшее будущее. – Джон закусил губу, пристально глядя на Питта. – Другой кандидат в убийцы – Падрэг Дойл. Он мог убить из политических резонов либо в отместку за обращение Гревилла с его сестрой.
Но на лице суперинтенданта выразилось сомнение.
– Вы действительно считаете, что прегрешения Гревилла против жены настолько серьезны, что могли побудить ее брата к убийству? – уточнил его начальник. – Очень много мужчин дурно обращаются со своими женами. А Эйнсли ее не бил, не ущемлял в расходах и публично не унижал. Он всегда был в высшей степени скрытен. И она не подозревала об изменах, вы говорите?
– Нет…
Корнуоллис откинулся на спинку стула. Голова у него слегка тряслась.
– Если бы она застала его в постели с соперницей, которую он любил, она могла бы убить его в порыве ярости, совершить преступление из страсти, – продолжил рассуждать помощник комиссара. – Хотя женщины редко совершают подобные преступления, особенно женщины того воспитания, что получила Юдора. Ей было что терять, Питт, и, убив мужа, она могла ничего не получить взамен. Если только не желала освободиться и выйти замуж за кого-нибудь другого… Но у вас ведь нет подобных подозрений?..
– Нет, – поспешно откликнулся Томас. Он ни в чем не подозревал Юдору и вообще не мог представить ее способной на насилие. – Она… Вы ее когда-нибудь видели? – спросил он своего шефа.
Корнуоллис улыбнулся:
– Да. Она очень хороша. Но даже красивые женщины могут сильно страдать, если их предают. Именно красивые больше всех и страдают, потому что изначально не верят, будто такое может случиться с ними. Их гнев сильнее, чем у прочих.
