Тень олигарха - Бахарева Ксения Васильевна

А беременная вдовушка тем временем не терялась и, как только вьюга улеглась, проехалась с ветерком в Брестскую область и там уговорила директора комбината по производству стиральных порошков, владельцем которого был Александр Лисовский, досрочно выплатить ей проценты. И, довольная осуществленным успешным вояжем, вернулась в Аделаиду.

Трудно понять, чему более обрадовался Дмитрий: возвращению жены или привезенной сумме. Не то чтобы ему не хватало на жизнь, но беременная супруга с детства привыкла к жизни на широкую ногу. Однако деньги имели обыкновение заканчиваться, и тогда она начинала походить на ворчливую старуху или коварную злыдню — того и гляди ночью поджарит на сковородке. И, кабы не их совместный ребенок, коего Дмитрий жаждал всем сердцем, он давно бы решился на побег.

— Ты не рад моему возвращению? — съязвила Татьяна.

— Не начинай, пожалуйста, рад, конечно, бесконечно. — Дмитрий попытался улыбнуться.

— Что же ты чувствуешь ко мне теперь, когда я толстая и некрасивая? Злобу? Отвращение? Месть?

— А месть-то за что? — Дмитрий вздохнул, выпрямив спину, и продолжил: — Представь себе: ничего. Ровным счетом ничего, несмотря на все изложенные выше обвинения. Да и ты хорошо все чувствуешь, иначе не спросила бы.

— Ты прав! И это очень страшно! Особенно если учитывать то обстоятельство, что я ношу твоего ребенка! — вспылила Татьяна.

— Ужас весь в том, что это совсем не страшно. Ты сначала роди, а там посмотрим. Все будет как у всех цивилизованных людей. Мы с тобой тесно связаны. У нас двое детей.

Супруги помолчали и разошлись по комнатам. Татьяна попробовала всплакнуть, но удержалась, ведь не было зрителей, а Дмитрий уселся в кресло в раздумьях. Еще одно обстоятельство сильно удерживало мужчину от решительных действий: его возникшая привязанность к Маришке.

Тайно мечтая о будущей профессии архитектора, Маришка самостоятельно стала посещать специальные дополнительные предметы. Как такового культа высшего образования в Австралии не наблюдалось, в старших классах, которые являлись подготовкой к поступлению в университет, училась только половина, остальные ученики к этому моменту уже выбрали работу. Какое-то время Татьяна пыталась контролировать учебу дочери, однако установить подобный контроль оказалось совершенно невозможно. Все тетради и учебники хранились в школе, домашние задания отсутствовали по определению, и мать об успехах и провалах в учебном процессе знала только то, что в коротких обрывочных фразах упоминала дочь. К тому же учителя говорили, что у девочки все прекрасно. Так что, устав в прямом смысле слова вытягивать информацию и устраивать допросы с пристрастием, Татьяна положилась на волю случая и… на ответственность самой девочки.

За год, проведенный в эмиграции, Маришка повзрослела. С каждым днем Дмитрий все больше угадывал в девочке со светлой кучерявой копной волос жесты, привычки и суждения ее отца, которого, несмотря на все допущенные слабости по отношению к вдове, Дмитрий уважал безмерно. И теперь, общаясь с падчерицей в отсутствие Татьяны, доверительно и уважительно, проникся к девочке таким же почтением. Невзирая на пресловутый переходный возраст, при котором подростки по обыкновению дерзят и слетают с катушек, не слушаясь взрослых, ласковая Маришка делилась с отчимом новостями и сокровенными мыслями, чего абсолютно не наблюдалось по отношению к матери. Справедливости ради стоит добавить, что и сама Татьяна постаралась в этом вопросе безмерно, поскольку невероятно грубые методы ее воспитания явно не носили системный характер. С юных лет на дочь она привыкла орать, придираясь к сущим мелочам, а потом, спохватившись как будто, начинала сюсюкать, заигрывать, словно она сама была провинившимся ребенком. В результате подобных шараханий изводила и расшатывала нервы не только дочери, но и себе. Повзрослев, девочка привыкла к многочисленным громким тирадам матери и старалась их вовсе не слушать и не замечать. Другое дело Дмитрий, которого она не могла не отталкивать сразу после смерти отца. Меж тем с течением времени все изменилось: она привыкла к заботе отчима и, более того, стала видеть в нем душевного и умного человека.

Суета сует

Декабрь, 1994 год, Москва

В предрождественские дни в Москве выпал сказочно мягкий пушистый снег, покрыв причудливыми шапками голые верхушки деревьев. По ночам небольшой морозец понемногу сковывал образовавшиеся сугробы, впрочем, оседавший утренний туман да редкое дневное солнце с легкостью превращали крупных белых мух в лужи, из-за чего под ногами у прохожих пребывало невообразимое кашеобразное месиво, заставляя то и дело менять промокшую обувь.

В декабре по обыкновению темнело рано. Лебедев неслышно постучал в окно служебного автомобиля, незаметно припаркованного за многолетней разлапистой елью во дворе старого московского дворика. Несколько суток оперативники ждали, когда, наконец, появится на горизонте известный продюсер, сбежавший за границу, как только появилась информация о гибели его подопечной певицы Ирины Арбатовой и ее мужа.

— Как обстановка? — спросил лейтенант у широкоплечего бодрячка Киселева, массивной челюстью жующего в засаде разрекламированную жевательную резинку, и протянул пакет с бутербродами. — Есть будете?

— Вот спасибо! Тихо пока, но, как только начну есть, сработает закон бутерброда.

— Так ты не роняй! — в ожидании скорого перекуса тут же с радостью отозвался доселе дремавший Костик Панич.

— И не собираюсь ронять, у меня закон бутерброда по-иному срабатывает — точно, как часы. Стоит мне только открыть рот, как тут же звонит телефон, срочно вызывает начальство или появляется тот самый искомый человек на горизонте, которого мы так долго ждали.

— Ты не думал, что так происходит оттого, что постоянно открываешь рот, чтобы поесть?

— Да, я голодный почти всегда с такой работой… Слона бы съел…

Лебедев усмехнулся, и все же закон бутерброда и вправду сработал: как только первый кусок попал в большое горло Киселева, к подъезду, чуть освещенному уличным фонарем, подъехало такси, из которого вышел известный представитель российского шоу-бизнеса.

— Пойду знакомиться! Прикройте, если что! — приказал Лебедев и, оглядевшись, не спеша поплелся к подъезду.

Судя по всему, испуганный продюсер, вполне логично опасавшийся за свою жизнь, некоторое время скрывался за границей, но к декабрю, когда у всех популярных артистов начался настоящий предновогодний час, видимо, расслабился и вернулся в столицу. Следить же за ним, как за потенциальной жертвой, на Петровке, 38 посчитали вполне разумным, поскольку под капотом его машины дважды обнаруживали взрывное устройство. К тому же в квартире Арбатовых ранее по горячим следам было зафиксировано несколько любопытных отпечатков пальчиков, так что незримая слежка за продюсером вполне могла не только предотвратить его гибель, но и навести на след потенциальных преступников.

— Гражданин Постников? Откройте! Милиция! — Лебедев, предъявив служебное удостоверение в глазок, несколько раз настойчиво позвонил в глухую массивную дверь.

— Зачем? Я вас не звал! — не сразу ответил дрожащим голосом Постников.

— В ваших же интересах: мы знаем, вашей жизни угрожает серьезная опасность! — Лебедев и сам удивился низкому тембру своего голоса.

— Сколько можно? Уже много раз говорил. Когда вы оставите меня в покое?! — пробурчал Постников, однако дверь открыл.

Лейтенант очутился в узком длинном коридоре, огляделся. В зале просторной, гламурно обставленной квартиры в стиле ар-деко горела большая хрустальная люстра. У стены, декорированной постмодернистскими картинами внушительных размеров, на солидном возвышении белела голова богини любви Афродиты (Лебедев ее сразу узнал из факультативного курса по древней истории). На черно-белом пушистом ковре лежал раскрытый дорожный пластиковый чемодан, на диване была свалена в кучу охапка костюмов и рубашек с золотыми запонками и кожаными ремнями. Все ярко свидетельствовало: хозяин только что приехал либо опять собрался уезжать.