Фридрих Незнанский - Объект закрытого доступа
— Я бы тебя развязал, но нельзя. — Он помолчал, и, не дождавшись ответа, спросил: — Айман говорил, что ты в милиции работаешь. Это правда?
— Да.
Хасан усмехнулся:
— Что, у «черных» на улицах прописку проверяешь?
— Бандитов и убийц ловлю. Чтобы без страха по улицам ходили.
Хасан снова помолчал, обдумывая ее слова. Следующий его вопрос был совершенно неожиданным.
— Это ты сама? — спросил он.
— Что? — не поняла Галя.
— Стихи сочиняешь?
— Да, — неожиданно для себя соврала Галя.
Хасан вздохнул.
— Хорошо у тебя получается. И слова нужные находишь… А трудно это — стихи сочинять?
— Для этого нужен талант, — сказала Галя, — а он — от Бога.
— Это правда, — согласился Хасан. — Все от Аллаха. Коран тоже стихами написан. Я думаю, Аллах стихами разговаривает, и людей этому научил. А без стихов и обезьяна разговаривать умеет.
— Я тоже так думаю, — согласилась Галя, пугаясь и недоумевая, к чему весь этот разговор.
Хасан присел на край дивана рядом с Галей, сгорбившись и положив руки на колени — пружины дивана отчаянно скрипнули под тяжестью его большого тела.
— Ты это… — тихо заговорил он, поглядывая на Галю искоса, — ты расскажи Айману всё, что он просит. Все равно ведь он правду из тебя выбьет.
— Ты хочешь сказать — ты выбьешь?
— Ну я, — равнодушно признал Хасан. — Какая разница?
— Я бы сказала, но ничего не знаю. Он случайно увидел меня со следователем из прокуратуры и решил, что я с ним заодно.
— А ты?
— А я даже не понимаю, о каком деле он говорит.
Хасан приблизил к Гале лицо, будто хотел получше рассмотреть ее глаза.
— Это правда? — спросил он.
— Да, — кивнула Галя.
— Не знаю… Может, ты и врешь, но глаза у тебя смотрят хорошо. Скажи еще. Стихами.
И Галя прочла:
Бумагу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос —
Бог сохраняет все. Особенно слова
прощенья и любви, как собственный свой голос…
— Красиво, — растроганно пробормотал Хасан.
Он помолчал. Потом спросил каким-то странным, утробным голосом:
— А смерти боишься?
Вопрос его прозвучал так зловеще, что у Гали заколотилось сердце.
— Очень, — прошептала она.
— Да, — задумчиво проговорил Хасан, — все ее боятся. И я боюсь.
— Бог позволяет человеку родиться, чтобы он жил, а не чтобы умирал, — быстро сказала Галя. — Если мы кого-то убиваем, мы идем наперекор Богу.
Хасан кивнул тяжелой головой:
— Я тоже так думаю. — Он оторвал руки от колен, перевернул их и посмотрел на свои широкие ладони. — Эх, руки мои, руки… Ты знаешь, я в горах пастухом был. Вот это была жизнь! Зимой в горах снег лежит. И блестит, как стекло! — Он перевел взгляд на Галю: — Ты была когда-нибудь в горах?
— Да. В Абхазии.
Хасан вздохнул:
— Некоторые море любят, но горы лучше. Я вот что думаю: Аллах в горах живет, а не в море. А в море только холодные рыбы. И глаза у них пустые, как у мертвецов.
Хасан протянул руку к Галиному лицу. Девушка вздрогнула.
— Не бойся, — сказал Хасан.
Он осторожно провел ладонью по ее щеке, погладил ее волосы, наслаждаясь их мягкостью. Улыбнулся и сказал:
— Ты похожа на чеченку — у тебя в глазах огонь. Обидно будет, если твои глаза станут холодными, как у рыбы.
Галя поежилась.
— Холодно? — заботливо спросил Хасан.
— Руки замерзли, я их почти не чувствую.
— Дай посмотрю!
Галя повернулась к Хасану спиной. Он наклонился, взял ее руки в свои, легонько помассировал пальцами.
— Больно?
— Не знаю. Я ничего не чувствую, — ответила девушка.
— Это из-за того, что они связаны. Кровь не поступает. Если сильно стянуть, руки могут совсем умереть. У моего друга так было.
И вновь при звуках этого монотонного зловещего голоса Галю забил озноб.
— Прости, — сказал Хасан, — я не хотел тебя напугать. Я ослаблю скотч, чтобы ты могла немного двигать руками. Но если ты захочешь его растянуть, он как леска вопьется в твои запястья. Тогда твои руки умрут, и я ничем уже не смогу тебе помочь. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да.
— Хорошо.
Хасан занялся ее руками. Было больно, и Галя до крови закусила губу.
— Ну вот, — сказал Хасан. — Пошевели пальцами.
Галя пошевелила.
— Теперь все будет хорошо, — сказал Хасан. Он встал с дивана. — Мне нужно идти. Если хочешь в туалет, я…
— Нет! — резко сказала Галя, которая сгорала от стыда при одном воспоминании о том, как Хасан помогал ей «сделать дело» полтора часа назад.
— Ладно, — спокойно сказал Хасан. — Айман сейчас занят. Как только он освободится, мы придем и будем с тобой говорить. Постарайся его не рассердить. А пока поспи. — Он улыбнулся мягкой, почти отеческой улыбкой.
Закрыв за собой дверь, Хасан поднял руку, сжал ее в кулак и крепко впился зубами в костяшку сустава. Подождал, пока выступит кровь, потом вынул кулак изо рта, удовлетворенно кивнул и двинулся дальше.
Айман аль-Адель сидел на диване с тетрадью в руке и что-то писал в ней. Вид у него был сосредоточенный. Хасан подошел к дивану и остановился. Айман оторвался от работы и поднял взгляд на Хасана.
— Чего тебе? — недовольно спросил он.
— Слушай, Айман, эта девушка… — медленно начал Хасан, но Айман его быстро перебил:
— Что с ней?
— Похоже, она и правда ничего не знает.
— Да ну?
— Да, — сказал Хасан. Затем криво ухмыльнулся и добавил: — Я только что был у нее.
Айман вскинул черные брови:
— Ты с ней разговаривал?
Хасан посмотрел на свой окровавленный кулак, облизнул губы и угрюмо ответил:
— Да.
Айман тоже посмотрел на кулак Хасана. Усмехнулся:
— Я вижу. Что же она тебе сказала?
— Она сказала, что ничего не знает. Она сильно напугана, поэтому говорит правду.
— Ты что, бил ее? — с усмешкой спросил Айман.
Хасан пожал широкими плечами:
— Так, немного. Она упиралась.
— И я ее понимаю, — все тем же ироничным голосом заметил Айман. — Любишь русских девушек, да, брат?
— Всяких люблю, — просто ответил Хасан. — Но она ничего про расследование не знает. Это точно, Айман.
— Это уже не имеет значения, — махнул рукой Айман. — Если она тебе так нравится, можешь с ней еще часок поразвлечься. До темноты.
— А потом? — спросил Хасан.
— Потом уведешь ее в лес и сделаешь так, чтобы она уже никогда и никому ничего не рассказала.
— Я? — растерянно переспросил Хасан.
Айман с усмешкой кивнул:
— Да, Хасан, ты. Возьмешь с собой Апти Вашаева. Надеюсь, справитесь вдвоем? Или мне пойти с вами?
— Справимся, — выдохнул Хасан.
— Вот и хорошо. А теперь иди. Операция через два дня, у меня много работы.
И Айман вновь углубился в расчеты.
10
Полковник Рыцарев открыл дверь в квартиру Ники своим ключом. Ему было приятно чувствовать себя человеком, возвращающимся с работы туда, где его ждет любимая женщина.
Ростислав Вадимович терпеть не мог слова «любовница». В нем звучало что-то пошлое, приземленное; так можно было называть девку, которой удовлетворяешь сексуальный голод. Но к Нике Рыцарев относился совершенно иначе. Ника никогда не позволила бы себе спутаться с мужиком из-за денег. Она была слишком горда для этого. Девушка иногда дразнила Рыцарева тем, что уйдет к другому, побогаче и посолидней его, но Ростислав Вадимович знал, что это только слова.
«А вот тот мальчишка, похоже, так не думал, — внезапно пришло Рыцареву в голову. — Он ведь, дурак, думал, что достаточно будет осыпать Нику золотом, как она тут же, забыв обо всем, завалится с ним в постель».
Ростиславу Вадимовичу было противно вспоминать о Смирнове. В тот вечер парень вел себя нагло и бесцеремонно. Он забрался к Рыцареву в машину и стал оскорблять его, причем старлей Смирнов в нарушение всяческой субординации мгновенно перешел на дерзкое «ты».
— Ты ей не нужен, понял? Она встречается с тобой только из-за твоих сраных денег и из-за твоего надутого живота.
Насчет денег было все понятно, но при чем тут живот? И с чего это он надутый? Слова о животе задели Ростислава Вадимовича за живое. Он был здоров и мускулист, и при желании мог в два счета скрутить этого наглого парня в морской узел. Старлей Смирнов, восприняв его молчание как проявление слабости, продолжил свою бесцеремонную трескотню:
— В общем, так. С Никой ты больше не встречаешься. Если я еще хоть раз увижу тебя возле ее дома, я сделаю так, что ты сядешь на нары. Всерьез и надолго. Я ясно выражаюсь или разжевать?
— Разжуй, если зубы позволят.
— Позволят, не волнуйся, — с усмешкой парировал Смирнов. — А вот тебе, старику, самое время о зубах побеспокоиться. Пока еще они на месте.
