Джозеф Уэмбо - Новые центурионы
— Не стреляйте. Это я звонил. Говорю вам, то был я. Не стреляйте.
— Боже ты мой, — произнес Гус, наблюдая за тем, как негра, стоило ему замахать высоко поднятыми ручищами, качнуло влево.
— Когда, парень, вот так прыгают с палкой наперевес, обычно без труда допрыгивают до собственной могилы, — сказал Крейг, застегивая кобуру.
Гусу, чтобы убрать револьвер, пришлось задействовать обе трясущихся руки, вдобавок он не мог произнести ни слова, не осмеливался раскрыть рот, боясь выдать Крейгу — боясь выдать всему свету — свой беспричинный страх.
Было унизительно видеть Крейга всего лишь удивленным, толком даже не напуганным, видеть, как он уже допрашивает пьяного негра, видеть в тот самый момент, когда кровь бешено колотится в ушах и ты не можешь вникнуть в суть их разговора, не можешь до того мгновения, пока негр не произносит:
— Я огрел недоноска битой. Там он и валяется. Кажись, я до смерти его убил и хочу заплатить за все сполна.
— Показывай, — скомандовал Крейг, и Гус двинулся за ними к коттеджу, выкрашенному, как и фасад дома, в розовый цвет, только вот каркас не оштукатурен.
Гус глубоко вдохнул воздух и попытался успокоить трепещущее сердце. На заднем дворе они обнаружили долговязого негра, лежавшего лицом вниз, мягко постанывавшего и молотившего по земле костлявым кулаком. Голова его походила на окровавленное ядро.
— Выходит, и не убил, — сказал пьяный. — А был уверен, что насмерть кокнул.
— Можешь подняться? — спросил Крейг, явно успевший уже привыкнуть к виду крови и понять, что для большинства людей сильная потеря ее от нанесенных ран отнюдь не означает, что они не могут вполне прилично владеть собой, если, конечно, раны эти не входят в категорию серьезных.
— Болит, — сказал лежачий и перекатился на локоть. Гус увидел, что пьян он не меньше первого, о том же свидетельствовала и глупая ухмылка, которой одарил он полицейских, прежде чем сказать:
— Отправьте-ка меня в больницу, и пусть меня там подошьют, начальник. Чего канителиться!
— "Скорую" вызвать? — спросил Крейг.
— Вообще-то необязательно, — сказал Гус, и голос его не дрогнул, — но, пожалуй что, и не помешает. Иначе он окровенит нам всю машину.
— Я, начальник, ни на каких там заботах не настаиваю, — сказал раненый.
— Хочу самую малость — чтоб меня подшили.
А если б я его убил, что тогда, размышлял Гус, слушая, как отдается эхом голос напарника, а затем тяжким камнем навалилась тишина. Женский голос визгливо разогнал ее, Крейг отрегулировал громкость и повторил заявку. Как-нибудь я так же перетрушу и убью кого-то, а потом спрячу страх подальше, как спрятал его сегодня, когда он чуть не разорвал меня изнутри только оттого, что кто-то выпрыгнул из темноты, размахивая бейсбольной битой.
Крейг удивился, но револьвера не вынул, а я упал на брюхо и чуть не спустил курок. Слава Богу, я не разрядил в него всю обойму, ему бы тогда настал каюк, уж это точно! Если б не возник передо мной Крейг, я бы точно его убил, думал Гус. Тело его действовало независимо от сознания. Он обязательно это обмозгует — позже. Может, это и спасет его, когда придет настоящая опасность. Но если она придет, то хорошо бы внезапно, без предупреждения, вроде человека, выпрыгнувшего из темноты. Тогда меня спасет мое тело, думал Гус. Может быть, спасет…
Сердце билось гулко, но уже не так часто. Гус вспомнил, что на целую неделю забросил свой бег. Это не годится. За такой апатией следует тупик.
Он решил сегодня же после дежурства отправиться в академию. Ночь обещает быть замечательной, и на беговой дорожке не будет никого, разве что Сеймур, старый полицейский громила с огромным пузом, толстыми ляжками, дубленой кожей и лицом как обожженная глина — результат двадцати лет езды на мотоцикле. Иногда Гус встречал Сеймура часа в три ночи: пыхтя и обливаясь потом, он топал по беговой дорожке академии. Зато, приняв душ, облачившись в синий мундир, бриджи, черные ботинки и белый шлем, он выглядел стройнее прежнего. Он гонял на мотоцикле с легкостью и грациозной небрежностью, вытворяя на нем чудеса. И еще он был другом Кильвинского.
Гус и сам наслаждался ночными пробежками в компании Кильвинского. Он любил послушать, как во время передышек, лежа на прохладном дерне, оба ветерана обсуждали былые времена, когда все было просто и добро и зло разгуливали без масок. После пятнадцати кругов Гус притворялся таким же уставшим, как и Кильвинский, и тогда они вместе шли в парную и под душ, хотя Гусу ничего не стоило пробежать без всякого напряга еще столько же. Сегодня замечательная ночь! До чего же приятно ступить на свежую траву и бежать, бежать по ней! Сегодня он постарается одолеть пять миль, пять трудных миль в быстром темпе, тогда и парная не понадобится. Он примет душ, отправится домой и, если не будет слишком жарко, проспит до завтрашнего вечера.
Проспит, если позволят дети, если Вики не попросит его сменить лампочку — она сделалась слишком боязливой, чтобы самой влезть на стул («Кружится голова!»). И если Вики не потащит его за покупками. Оказывается, в наши дни женщине никак невозможно ходить по магазинам самой, в одиночку. Даже если удается оставить детей у соседки, это слабое утешение: ведь в магазинах такая неразбериха, что не найти буквально ничего, хоть криком кричи, особенно когда подумаешь, что надо возвращаться домой, где тебя ждут трое детей и… О Боже, Гус, что, если я опять беременна? У меня задержка на пять дней. Да, так и есть, так и есть!..
— "Скорая" уже едет, — сказал Крейг, цокая каблуками по дорожке, и Гус отметил про себя: надо бы ему посоветовать разжиться туфлями на резиновой подошве или по крайней мере снять с каблуков набойки: даже на обычном патрулировании лучше ходить бесшумно. А с позвякивающим кольцом для ключей, скрипучим ремнем да болтающейся дубинкой это и так непросто.
— Зачем ты его ударил? — спросил Крейг. Раненый принял теперь сидячее положение и, покуда боль, пробиваясь сквозь винные пары, становилась все ощутимее, подвывал настойчивее и громче.
— Я-то его предупреждал, что, коли опять будет путаться с Тилли, ему несдобровать. Прошлый раз прихожу я, значит, домой пораньше и застаю их дрыхнущими в постели, и виски мое выжрато до самого донышка, и так там им вдвоем уютно, что голая Тиллина задница преспокойненько торчит себе кверху прямо над его лапами, а эта штуковина так и сидит в ее утробе, а я, значит, дотягиваюсь куда надо и вытаскиваю ее оттудова, а потом бужу его и говорю, что, коли он хоть когда еще это сделает, я уж сумею огреть его по башке, а сегодня, значит, являюсь я сюда пораньше и застаю их по новой, ну и…
— Я свое получил, Чарли, — сказал раненый. — Ты прав. Так оно и было.
Гус услышал приближающийся вой сирены «скорой помощи» и взглянул на часы. Когда они напишут рапорт, дежурство как раз закончится, и он сможет отправиться в академию и бежать, бежать, бежать…
— Ты, Чарли, не дрейфь, я тебя не засажу, — сказал раненый. — Ты же мой лучший друг. Лучше друга у меня отродясь не бывало.
— Боюсь, приятель, что Чарли все же придется прокатиться до тюряги, — сказал Крейг, помогая раненому подняться на ноги.
— Никакого заявления я не подпишу, — предупредил тот, выпрямившись, и тут же, сморщившись от боли, нежно ощупал голову.
— Не имеет значения, — сказал Гус. — Совершено преступление, и мы упрячем его в тюрьму на случай, если с тобой что неладно и ты помрешь, на нашу беду, в ближайшие несколько дней.
— Не дрейфь, Чарли, — сказал раненый. — Больно мне нужно помирать на твою беду.
— Завтра, когда будешь болтать со следователями, можешь объяснить им, что отказываешься предъявлять обвинение, — сказал Гус, и они двинулись все вместе к дороге. — Ну а сегодня твой дружок поедет в тюрягу.
Неистовая красная мигалка возвестила о приезде «скорой помощи» ничуть не хуже, чем сделала бы это уже отключенная водителем сирена. Гус посветил фонариком, указывая нужный дом, и машина подкатила к обочине. Выскочивший санитар взял раненого под руку, и водитель распахнул дверцу.
— Да ты не дрейфь, Чарли, не стану я подавать на тебя в суд, — сказал раненый. — Да и о Тилли, как умею, позабочусь, покудова ты будешь жить в тюрьме. О ней ты тоже нисколечко не беспокойся. Слышишь?
12. КЛИЗМА
У Роя глухо застучало сердце, когда в прижатой к уху трубке раздались гудки. Дверь в отдел полиции нравов была заперта, и он знал, что по меньшей мере в течение получаса сюда не забредет никто из тех, что выйдут сегодня в ночную смену. Чтобы сэкономить на междугородном тарифе, он решил позвонить Дороти по служебному телефону. Совсем непросто вносить квартирную плату сразу в двух местах, отсылать ежемесячно Дороти алименты и при этом еще что-то выкраивать себе на жизнь. Если к тому же тебе нужно рассчитаться за купленную в рассрочку машину. Становилось все более очевидным, что очень скоро ему придется продать свой «буревестник» и пересесть в автомобиль подешевле, а ведь машина — одно из немногих удовольствий, что у него остались.
