Фридрих Незнанский - Страсти по-губернаторски
— И? — улыбнулся Турецкий.
— Полагаю, и в криминальном мире. Недаром же уголовники окрестили его Генералом. Такие «погоняла» просто так никому не присваиваются. Значит, все-таки имело место…
— Мне знакомы подобные ситуации, когда адвокаты, защищая не просто по обязанности, но еще и по призванию уголовных преступников, пытались договариваться с судьями. Иногда у них это получалось, не отрицаю, из собственной практики мог бы привести примеры.
— Ну вот видите, тогда о чем же мы говорим? — развел руками Фатеев.
— Но эта ваша точка зрения известна? Хотя бы среди ваших работников, занимающихся расследованием? Она где-нибудь, как говорится, озвучена?
— Помилуй бог, да о чем вы? — усмехнулся прокурор. — Такой мой шаг слишком бы отдавал неоправданной фрондой. А потом, нужны веские доказательства, которых вам никто не даст. И тогда все ваши убеждения квалифицируются как клевета на честного человека с целью нанесения ему морального, а то и материального ущерба. Процитировать соответствующую статью? — ухмыльнулся прокурор.
— Что вы! Зачем?.. Но сами-то вы именно так считаете?
Прокурор неопределенно пожал плечами.
«Да, — подумал Турецкий, — тяжко ему тут, если он такой один и ни в ком не чувствует поддержки…»
Александр Борисович вспомнил рассказ Гордеева о «сосланном» в Холмск следователе, которого и отправили-то туда приказом вот этого Фатеева, и усмехнулся. Но прокурор усмешку принял по-своему.
— И ничего тут нет смешного, — наставительно произнес он. — Если внимательно присмотреться, то губернатор у нас — это наше всё, что называется. И те, кто с ним заодно, кто способен направлять его слова и действия, они, по существу, и являются основными хозяевами в губернии. Между прочим, очень советую вам, если сочтете необходимым, посмотреть повнимательнее, как обстоят дела с собственностью, принадлежащей Васильчикову. Там ведь не только большие гонорары.
— Может быть, именно в ней и кроется главная причина?
— Возможно, но не думаю. Наверное, есть еще что-то, о чем мы пока не знаем.
— Но ваша личная позиция в этом вопросе какова?
Фатеев, этот малоповоротливый, лысый толстяк в синем мундире, туго обтягивающем его большое тело, словно бы олицетворяющий собой «всесильный закон», который, все по тому же определению, мог, да и обязан был изрекать только прописные истины, промолчал. Он «поиграл» кустистыми бровями, сделав многозначительное выражение на широком лице, а потом лишь вздохнул и откинулся на спинку большого своего кресла. Не было, значит, у него собственной позиции? Так следовало понимать? Или он не собирался ее высказывать?
Турецкий почувствовал, что задавать слишком много неприятных вопросов прокурору не стоит. Довольно того, что он уже и сам позволил себе высказать. Правда, один совет его следовало обязательно учесть — это тот, который касался собственности покойного адвоката Васильчикова. Не исключено, что это серьезная подсказка.
А в общем же основную житейскую позицию прокурора Александр Борисович понял без дополнительных объяснений. Фатеев был определенно недоволен тем, что происходит в области, но он никому и никогда не выскажет своего недовольства. Если его что-то и не устраивает, то, во всяком случае, он постарается быть осторожным, принимая те решения, которые окажутся для него самого безопасными. Судьи — закрытая епархия, и нечего их критиковать. Губернатор — всему голова, вот и пусть сам думает. А окружение? От этих одни неприятности, но… терпеть можно. А раз можно, значит, и нужно. Понятная точка зрения…
Пришла пора менять тему.
— Тут у вас уже был мой коллега, следователь Поремский, он заходил к вам?
— Да, — заметно оживился прокурор, — и мы с ним все необходимое решили. Если вы пожелаете ввести в состав своей следственно-оперативной бригады и наших следователей, которых я вам уже назвал, то в вашем распоряжении окажутся сразу четыре удобных кабинета. Компьютеры и другая необходимая техника — факсы там, прочее — у нас имеются, и они тоже к вашим услугам. Если сочтете необходимым принять и мою помощь, милости прошу.
Чем оставалось ответить? Благодарностью на любезность.
К генералу Полтавину Александр Борисович отправился вместе с Грязновым. Так и в самом деле выглядело представительней.
Красивый, рослый генерал милиции принял их незамедлительно, выслав из своего кабинета нескольких человек, которые сидели у него, разложив свои бумаги на большом столе для заседаний. Значит, либо тут шла обычная и не самая важная болтовня, либо этим своим показным жестом Полтавин желал продемонстрировать свое особое почтение к гостям из Москвы.
Для начала генерал поинтересовался, как они устроились. Затем он спросил, чего хотели бы гости — чаю или кофе? Потом была дана команда в приемную — приготовить кофе.
Полтавин вел себя по-свойски, по-простому, демонстрируя полное свое спокойствие и радушие. Вставал, ходил по кабинету, курил, предлагая сделать то же и гостям, расспрашивал о погоде в Москве, всячески отодвигая пока вопросы, ради которых и появились в его кабинете руководители московской следственно-оперативной бригады. Впрочем, возможно, он полагал, что их вопросы могут оказаться для него не самыми приятными, и просто оттягивал время.
Коснувшись попутно своего прошлого, он упомянул, что здесь, в городе, живет относительно недавно, но уже отчасти освоился. Не преминул сказать, что вообще с преступностью, как таковой, в области положение далеко не самое худшее по сравнению с некоторыми другими российскими регионами. О том, что это и его заслуга, он не сказал, но исподволь намекнул — мол, до него тут было далеко не все в порядке. И тут же он нашел удобный переход к основной теме.
Он сказал, что, по его личному мнению, именно это обстоятельство — резкое снижение уровня преступности в последнее время — и сыграло, если можно так выразиться, злую шутку. Естественно, что три, в общем-то, ординарных убийства, но почему-то совпавших по времени, и вызвали столь горячий и тревожный резонанс у областного руководства. То есть получалось так, что он, как бы сам того не желая, перекладывал вину за громкое общественное возмущение с возглавляемой им правоохранительной системы исключительно на губернатора и его ближайшее чиновничье окружение. Область, по его убеждению, могла бы и сама разобраться в сути происшедшего, но теперь это, разумеется, вышло за пределы, эхом отозвалось в самой Москве, как будто ей больше нечем заниматься, кроме как криминальными разборками в Новограде.
— Но ведь произошли не просто убийства, — мягко возразил, словно оправдываясь за свое присутствие, Турецкий, — свалили столпов судейской системы, — вычурно этак выразился он.
— Ну и что — столпы? — с изрядной долей пренебрежения ответил Полтавин. — Они что, не люди, как остальные? Со всеми своими человеческими недостатками? Извините, я по-нашему, по-простому: он что, Ваня Самохвалов, бабником не был разве? Да про то многие знали!
— Так вы полагаете, с ним так поступили из-за женщины? Чрезвычайно любопытно. Ну а второй? — подсказал Турецкий.
— Это Савенко, что ли? — с тем же пренебрежением спросил Полтавин. — Не знаю, но наверняка он тоже в душе у себя какую-нибудь подлянку носил. А про Роберта я уж и не говорю.
— А что так? — удивился Турецкий.
Грязнов же молчал и внимательно наблюдал за генералом.
— Да на нем столько грехов висело! Очень по-своему безответственным человеком был. И не в меру самолюбивым, а оттого неосторожным.
— Разве? Вообще-то это новая для меня точка зрения. А вот губернатор ваш, прокурор — у них несколько иное мнение.
— Ну каждый, в конце концов, судит по-своему. Я человек простой, говорю всегда то, что думаю. Не всем нравится, а я иначе не могу. Но если Алексей Петрович уже высказал вам свою точку зрения и вы с ней согласились, то я ни с ним, ни с вами спорить не собираюсь. Ему, как говорится, сверху видней. Они же с Робертом — давние друзья, так кому же и знать, как не Рыжакову.
«Ага, и этот с ходу пошел на попятную…» Турецкий едва заметно усмехнулся, но, поймав взгляд Грязнова, сделал нейтральное выражение лица.
— Однако и ваше мнение мне очень интересно. Особенно в той его части, которое касается Васильчикова. Я не мог бы попросить вас, Григорий Петрович, высказаться поподробнее?
— Да что там… — не очень уже охотно отозвался генерал. — Могу сказать вам откровенно. Мое отношение к Васильчикову отчасти продиктовано теми делами, которые против него уже возбуждались, прошу заметить, четырежды, и всякий раз ему сходило с рук, а в последнем случае удалось отделаться совсем малым — условным наказанием. Почему говорю? Да вы же сами первым делом в архив влезете, поэтому и скрывать, как некоторые хотели бы, нечего — факты на поверхности. И отомстил наверняка кто-нибудь из лично обиженных им, ну из родственников покойных. Но это — сугубо моя точка зрения, я на ней настаивать не собираюсь и выступать по этому поводу — тоже. Вам — говорю.
