Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние
— А каким образом он оказался с вами в ресторане? У вас был какой-нибудь праздник?
— Да какой там праздник… Кончили работу, до города ехать час, решили скинуться и поужинать в «Эшерах».
— Кешалава ничего вам о себе не говорил?
— Сказал, что он инженер, приехал в Сухуми отдохнуть. Мы с ним перекинулись парой фраз — он наблюдал, как мы снимали сцену около «Эшер». Вероятно, услыхал, что мы решили поужинать, и пристроился к нам. Мы, кинематографисты, народ демократичный, не спрашивать же с каждого личный листок по учету кадров… Разговор у меня с ним был пустячный, он все на Леночку смотрел. Вроде бы мне ничего конкретного не говорил.
— Он не говорил вам, где остановился?
— Нет. Зачем ему было говорить об этом, если я не спрашивал?
— Логично. Теперь вот что: он не рассказывал вам о своей узкой специальности? Инженер — это слишком общо.
— Он сказал, что занимается холодильными установками.
— Холодильными установками? А в связи с чем он вам это сказал?
— Он меня спросил на площадке: «Вы режиссер?» Я ответил ему, что я ассистент режиссера. И его спросил: «А вы?» — «Я инженер. А что такое ассистент? Заместитель?» — «Почти, — ответил я. — А вы инженер в какой области?» — «Холодильными установками занимался».
— Занимался? Или занимаюсь?
Чоткерашвили нахмурился, вспоминая, потом задумчиво посмотрел на Костенко и ответил:
— «Занимался». Он сказал «занимался». Он еще сказал: «Я сделал все мои дела и теперь хочу хорошенько отдохнуть. Хочу покейфовать вволю».
— Вот видите, как хорошо вы меня понимаете. Давайте-ка теперь сами помозгуйте в этом направлении. Меня интересует все, каждая мелочь, любая подробность, только в кратком выражении…
— «Подробно» только тогда подробно, когда кратко, — заметил Чоткерашвили.
— Это точно, — согласился Костенко. — Абсолютно точно. Итак?
— Одет он был очень изысканно. Не так, как одеваются пижоны, а очень скромно и дорого. Наша костюмерша, помню, сказала: «Так теперь шьют только три мастера в Союзе».
— А как зовут эту костюмершу?
— Любовь Трофимовна.
5
— Любовь Трофимовна, кто, по-вашему, шил костюм Кешалаве?
— Откуда ж я знаю, товарищ полковник. Я не Мессинг. Лучший закройщик делал — это точно. А таких раз-два, и обчелся.
— Давайте загибать пальцы.
— Что? — Женщина удивилась.
— Раз-два, и обчелся. Вот и начнем счет.
— Замирка.
— Что? — Теперь удивился Костенко. — Какая Замирка?
— Это фамилия закройщика в Москве. Замирка. Великолепно работает. Милютин и Гринберг в Ленинграде, Калнин и Риге и Тоом в Таллине. Да, еще Куров хорошо шьет во Львове и Нимберт в Одессе.
— Вы говорили Чоткерашвили, что теперь так шьют только три мастера.
— Не помню я, что ему говорила.
— Ну, хорошо. А кто лучше всего шьет?
— Замирка, Гринберг и Милютин, — сразу же ответила женщина, и Костенко не мог скрыть улыбки.
«Все-таки женская логика совершенно разнится с нашей, — подумал он, — и с этим ничего не поделаешь. Сплошные импульсы и чувствования».
— Ну а Кешалаве кто из этих трех мог шить?
— Трудно сказать. Плечи вшиты по-американски, внутрь, а так теперь умеет только Замирка делать. Но Замирка больше любит букле, это фигуру утяжеляет, для худых это хорошо, торс кажется могучим. А цвет Замирка обычно предлагает нейтральный — серый, пепельный, коричневый. А у Кешалавы у этого синий костюм, гладкий, миллионерский.
— Почему миллионерский?
— Скромный. Очень скромный, но зато все линии отработаны, и шлицы — разрезы мы называем — замечательно сделаны, и пуговицы плоские, из ореха, а не пластмассовые. И главное — цвет. Синий цвет сейчас самый миллионерский. Наш автор рассказывал, как он в Нью-Йорке пошел на Уолл-стрит смотреть миллионеров. Ну вышли там из банка два мужика — все в переливных костюмах, ботинки на каучуке, подошва в ладонь, рубашки розовые, сели в красный автомобиль, и наш автор решил, что это и есть миллионеры, а ему спутник его, американец, показал на старикашку в синеньком костюме, который ждал такси. «Это, — говорит, — настоящая акула бизнеса, а те пижоны — мелкие клерки».
Костенко посмеялся вместе с женщиной, — видимо, она очень любила эту историю о скромном миллионере и часто ее рассказывала, — а потом спросил:
— Любовь Трофимовна, а вот на мне какой костюм, можете определить?
— Венгерский. «Венэкс», пятьдесят второй размер, третий рост.
— В милицию не хотите перейти работать?
— У вас платят мало.
— Старыми сведениями пользуетесь.
Женщина улыбнулась.
— Тогда подумаю, товарищ полковник. Могу еще сказать, что пиджачок вам перешивали — обузили спину и рукава укоротили.
«Поскольку я работаю в ателье, то у меня нет свободного времени для работы на дому. Ничего добавить к этому показанию не могу.
Мастер-закройщик Замирка».
«В последние два года я не работаю дома, поскольку финорганы требуют непомерные налоги. Являюсь мастером-закройщиком ателье высшей категории № 67. Избран членом профкома.
Мастер-закройщик Милютин».
«Я работаю в ателье № 12 и дома заказов не принимаю. Больше добавить мне нечего.
Мастер-закройщик Гринберг».
С закройщиками работали параллельно: Костенко в Москве, подполковник Тимофеев в Ленинграде. Работали они по одной схеме, утвержденной начальником угрозыска страны.
Угро министерства действовал четко, как отлаженная машина, подчиненная некоему «закону ритма». Дежурные сидели у аппаратов ВЧ на связи с республиками и областями; люди в научно-техническом отделе в пятый и в десятый раз искали хоть малейшую зацепку, наново анализируя все то, что было привезено с мест происшествия; оперативные группы дежурили во всех автомагазинах страны; были блокированы аэродромы и вокзалы; работники архивов подняли старые досье на всех тех, кто когда-либо был связан с автомобильными аферами и мошенничеством. Преступник был обречен, все решало время, ибо ум, воля, опыт десятков и сотен людей были подчинены одной задаче — найти бандита и обезвредить его.
6
— Гражданин Замирка, — сказал Костенко, убирая в папку объяснение закройщика, — теперь мы с вами перейдем ко второй стадии нашего разговора.
— Можем перейти хоть к третьей, товарищ полковник, но от этого существо дела не изменится и я не напишу вам ничего нового. Не могу только не высказать удивления: неужели у вас нет более важных дел, чем проверять доносы соседей по лестничной клетке?
— Пишут? — поинтересовался Костенко.
— По-моему, у вас здесь на меня скопилась «Война и мир» из доносов. — Замирка усмехнулся.
— Надо бы почитать.
— Неужели государству — это я так, в порядке заметок на полях, — будет очень плохо, если мне позволят шить на дому?
— По-моему, нет.
— Я ездил туристом в Венгрию и ГДР; там, между прочим, тоже социализм, и ему не мешают портные, отдающие государству хорошие деньги в налоговые отчисления.
— Вы меня напрасно убеждаете в этом. Я согласен с вами, полностью согласен.
— Вы согласны, но попробуй-таки я шить, как меня сразу же тянут за хобот в ОБХСС и делают каким-то пособником классового врага.
Костенко устало прищурил глаза.
— Ладно. В отправных экономических оценках мы с вами сходимся. Теперь перейдем к шершавому языку юриспруденции. Я хочу просить вас подписаться вот тут. Предупреждение, что вы будете привлечены к уголовной ответственности за дачу ложных показаний по этому делу.
— По какому именно?
— Сейчас отвечу. И здесь, пожалуйста, распишитесь. Спасибо.
— Пожалуйста.
— Так вот. Сейчас я вам предъявлю для опознания фотографию преступника. У него костюм сшит первоклассным мастером. Первоклассным.
— Помилуйте, помимо меня, в Москве есть еще двадцать первоклассных мастеров!
— С ними я тоже побеседую. Только сначала позвольте мне закончить, ладно?
— Слушайте, товарищ полковник, зачем вы делаете из людей преступников?! Зачем вы заставляете людей нарушать закон вместо того, чтобы приучать их следовать букве и духу закона? Ну я шью, шью! Я шью дома! Я не напишу этого, естественно! И у вас не будет доказательств. Я шью народным артистам, которым надо отстаивать престиж Союза в Каннах и Венеции! Да, я шью! Я патриот моей Родины, и мне обидно, если наши режиссеры поедут в Канны, одетые как выдвиженцы в пору военного коммунизма! Я хочу, чтобы они поехали туда, как внуки выдвиженцев военного коммунизма, которые представляют державу Спутника! Да, да, я очень волнуюсь, когда говорю об этом, и не надо мне предлагать воду! Вода тут не поможет! А народные артисты и лучшие режиссеры никогда не предадут несчастного Замирку, для которого так дорог престиж советского художника! Я получаю за это деньги?! Так за престиж всегда платили! Я же не прошу себе государственной премии! Я прошу честной оплаты за честный труд!
