Фридрих Незнанский - Плутоний для «Иисуса»
— Это не поможет, — сказал Марк. — Рано или поздно они сюда ворвутся.
— Тогда я дерну стоп-кран и выскочу!
— Они догадаются, тоже дернут и тоже выскочат, — сказал безжалостно Марк.
— Тогда я выскочу на ходу!
С этими словами Кристина рванула ручку двери. В отличие от российских вагонов в этом чистеньком и сверкающем, аккуратном вагончике, как в доме, дверь с присущим железнодорожному транспорту лязгом распахнулась наружу.
Коротко, но громко взвизгнув, Кристина — она так и не отпустила дверную ручку — не быстро и не медленно, но неотвратимо выскользнула вслед за дверью из уютных пределов вагона.
Громко выругавшись по-русски, Марк выглянул в дверной проем, но ничего толком не увидел. Он порылся в карманах, пересчитал, сколько у него денег: на билет до Мюнхена должно хватить.
Затем взглянул в стекло раздвижных дверей, ведущих в вагон. В последнем вагоне было пока тихо, но пассажиры, перегибаясь через подлокотники своих кресел, смотрели вперед — что там за шум нарастает?
Марк прекрасно знал, кто там шумит. Он снова посмотрел вбок, на проплывающие мимо глаз пейзажи сельской Германии, и прыгнул по ходу поезда, словно навстречу преследователям. Хорошо сгруппировавшись, приземлился удачно. Спрятавшись за кустом, подождал, повторят ли его прыжок преследователи. Не повторили, поехали себе дальше. Значит, сделал вывод Марк, либо это полицейские, которым не хочется рисковать так непочетно за одну зарплату, либо беглянка Кристина не так сильно провинилась перед кем-то, чтобы ловить ее любой ценой.
Когда последний вагон превратился в небольшое пятнышко с красной светящейся точкой, Марк пошел вдоль насыпи назад, туда, где должна была лежать разбившаяся девушка. На краю поля возле горизонта в обрамлении темных голых крон старых высоких деревьев виднелась красная черепичная крыша. Если живая, оттащу туда — и бежать, решил Марк, а если… Но об этом думать не хотелось.
Кристина, нахохлившись, как озябшая птица, сидела на корточках, верхняя губа наползла на нижнюю до половины подбородка.
Марк подбежал к ней, встряхнул, крикнул по-русски:
— Ты цела?!
Она уставилась на него влажными глазами и отрицательно покачала головой.
— Не понимаешь? А, черт! — Марк повторил вопрос по-немецки. — У тебя все в порядке?
Кристина молча кивнула.
— Почему не разговариваешь?
Она освободила из теплого плена нижнюю губу. Из ранки посередине губы сбежала тоненькая струйка крови. Слегка пришептывая, девушка объяснила:
— Стукнула коленом, когда упала.
— Идти можешь?
Она пожала плечами.
— Ну-ка вставай!
Она поднялась, сделала шаг-другой и энергично закивала: могу, мол…
По прямой асфальтированной дороге, проложенной среди полей, они пошли к ферме.
— Кто за тобой гнался?
— Их отец нанял.
— Что? — Марк возмущенно остановился. — Отец! А я из-за тебя теперь дело не сделаю.
— Ты русский?
— Наполовину.
— Те, с кем ты сидел, твои друзья?
— Скорее коллеги.
— Ну все равно. Та женщина, с которой ты сидел, тоже?
— Да.
— Значит, вы ехали в Мюнхен?
— Откуда ты знаешь? — удивился Марк.
— Эта женщина часто приходит к моему отцу…
— Что?!
— Да-да. Так что не волнуйся. К отцу я помогу тебе добраться.
— А кто он?
— Не знаю, мама с ним не живет уже давно. Но раз у него дела с вами, русскими, значит, дела у него темные. А, пустое! Скажи лучше свое имя, русский медведь.
Марк подумал и сказал:
— Геннадий.
Глава девятая
ДЕВЯТЬ МИНУТ, ПОЛЕТ НОРМАЛЬНЫЙ…
Александр Андреевич Лисовский приготовил все заранее. Только он один знал, в какой кассете груз, в какой — пустышка. Поэтому утром получилось так, что чемоданчик с плутонием нес он, а пустышку — Месхиев. Точнее сказать, это была уже не пустышка.
Пока все шло по плану. Разве что приставленный к нему мент вел себя совсем не так, как положено менту. А впрочем, чему удивляться? Лисовскому даже стало жаль красивого и, наверное, везучего, но простоватого парня: погнался за юбкой, забыл о работе, начал куролесить по чужой стране — не сносить ему головы, в лучшем случае — погон.
Алик отнесся к исчезновению Секача с плохо скрываемой радостью, а Лариса Колбина, наоборот, загрустила. Из чего Александр Андреевич вполне резонно заключил, что Месхиев мочилу генеральского все же побаивался и что шансов получить долю от сделки у «генеральши» все меньше и меньше.
Когда приехали в Ганновер, Месхиев прямо с вокзала позвонил Борису Лазкину, коротко изложил ситуацию. О том, что за ними слежка, не сказал. Такой уговор они заключили с Лисом — об этом не говорить, постараться уладить все своими силами. А потом, когда груз будет сдан и деньги получены, можно будет и поделиться своими маленькими неприятностями. Судя по всему, подвязки, связи, значит, у Бориса хорошие, пусть науськает на вымогателей и убийц какую-нибудь крутую спецслужбу. Алик вдохновенно рассуждал об этом, а Лисовский усердно кивал, соглашался, нет-нет да и дотрагиваясь кончиками пальцев до нагрудного кармана рубашки, где, завернутый в три целлофановых пакетика, лежал до лучших времен чек японского банка «Сумитомо».
Переговорив с Лазкиным, Алик передал своим спутникам следующее распоряжение: добираться до спортивного аэродрома в пригороде. Там их будет ждать двухмоторный спортивный самолет «сессна», который доставит их прямо до резиденции покупателя.
Лисовский убедился, что его новые, более выгодные партнеры не оставляют своим вниманием благоприобретенного сообщника. И когда Алик спросил, есть ли «хвост», Александр Андреевич ответил утвердительно.
— Так что будем делать? Как договаривались? От самолета будешь пылить?
— Так лучше всего, — сказал Лис.
— Тогда дай им знать.
Лисовский послушно кивнул и пошел в сторону туалетов.
Алик успел заметить, что какой-то тип через несколько секунд после Лиса тоже прошествовал в том же направлении. Рыбка клюнула!
Когда Лисовский вернулся, они поймали такси и поехали к месту своего назначения.
Лариса Колбина угрюмо спросила:
— Небось опять мне платить?
— А как ты думала, красавица? Когда будем трудовой вклад каждого оценивать, это тебе зачтется!
Несмотря на раннюю весну, спортивный аэродром уже зеленел под сумрачным небом свежо и ярко, как площадка для гольфа. Немногочисленные строения: пара ангаров, административный корпус, кафе, автостоянка и склад топлива были компактными и выкрашенными в яркие цвета, прямо игрушки для взрослых. Таковыми, в сущности, они и были. У края летного поля стояли в ряд несколько пестрых, как гигантские стрекозы, самолетов.
Получив расчет с минимумом чаевых, таксист буркнул под нос нечто похожее на «…швайн!» и укатил. Слегка растерянные трое странников сгрудились возле кафе.
К ним подошел высокий крепкий мужчина в комбинезоне.
— Господа из Москвы? — спросил он, дежурно улыбнувшись.
— Да, — ответил Алик.
— Направляетесь к господину Лазкину?
— Да.
Немец улыбнулся чуть радушнее.
— Я пилот Курт. Пройдемте со мной.
Самолетик оказался совсем небольшим и производил впечатление весьма хрупкой конструкции, хотя, как оказалось, мог взять на борт до десяти пассажиров и тонны полторы груза.
Стали грузиться. Курт залез в кабину и проверял работу всех систем. И тут началась инсценировка.
Внезапно из-за ангаров на летное поле, ревя форсированным двигателем, вырвалась длинная черная легковая автомашина и остановилась метрах в ста пятидесяти от «сессны». Из нее выскочили трое мужчин с короткоствольными автоматами в руках.
В этот момент собравшийся было поднять ногу на ступеньку лесенки Лисовский оглянулся, спрыгнул вниз вместе со своим объемистым кейсом и неровно, иногда спотыкаясь, побежал через поле к машине.
Курт уже завел моторы, потом, увидев происходящее, крикнул пассажирам:
— Что случилось?!
— Аллес гут! Форвертс!.. — крикнул в ответ Алик.
Пилот пожал плечами, кивнул и начал выруливать на взлетную полосу…
Взрыв произошел на десятой минуте полета на высоте пять тысяч метров. Сначала громкий хлопок внутри пассажирского салона «сессны», затем взорвались топливные баки — и с клубком оранжевого пламени самолет полетел камнем к земле, теряя на лету крылья, хвост и то, что минуту назад было пассажирами и пилотом.
2
Смуглый, поджарый, крепкий, как мореный дуб, немец смотрел в окно. Грузный и невысокий Борис Лазкин, шумно отдуваясь, тянул пиво, и на лице его появилась невообразимая гримаса, означающая, с одной стороны, удовольствие, с которым Борис «купал» свои толстые губы в бокале, а с другой — отчаяние, которым герр Лазкин пришел поделиться с герром Шиллером.
