Андрей Константинов - Ребус. Расшифровка
– Ну, ты там не сильно самолечением увлекайся. Не забудь, что нам сегодня в двенадцать заступать: праздники праздниками, а работа сама в лес не убежит.
Ольховская бросила взгляд на часы – начало десятого. Предусмотрительный Нестеров специально разбудил Полину пораньше, чтобы дать ей время на всякие женские штучки.
– Все, тебя и Лямку разбудил-предупредил. Осталось только Козырева поднять, а он чего-то на трубку никак не отзывается. Видать, дрыхнет сном богатырским.
– Да вы не волнуйтесь, я сейчас его сама разбужу… – начала было Полина, но тут же осеклась и с ужасом осознала, что запалилась. Да, рано ей еще праздновать День разведчика вместе «со взрослыми».
На другом конце провода Нестеров крякнул, но смолчал. Пожелал Полине доброго утра и отключился.
Будить Козырева Ольховская не стала. Она просто включила музыку погромче и пошла на кухню готовить завтрак. Одна лишь мысль о еде у нее вызывала тошноту, но Пашу, наверное, следовало покормить. Какой-никакой, а все же мужик.
Минут через пять на кухню заглянул Козырев. В одних трусах, помятый, взъерошенный, он поздоровался с виновато-счастливой улыбкой, но Полина в ответ лишь кивнула и показала рукой: мол, ванная там. Затем Паша с аппетитом поглощал яичницу, а Ольховская варила кофе в турке, стараясь не встречаться с Козыревым глазами. Ей было стыдно. Пашу же в этот момент занимали проблемы совершенно другого плана. Вчера он здорово перебрал, а потому, «как все это у них ночью было», к своему глубокому сожалению, помнил лишь в общих чертах, без кружащих голову подробностей. Ему хотелось задать совершенно банальный для подобных ситуаций «мужской» вопрос, который в подобных ситуациях женщины терпеть не могут. Вопрос был такой: «Ну, как тебе? Понравилось?» Причем вопрос этот, как правило, задается с интонацией, не допускающей отрицательного ответа. Хорошо, что в конечном итоге этого вопроса Козырев так и не задал. Сейчас Полина была в таком состоянии, что ни за что не стала бы лукавить и честно сказала бы все, что она думает и по поводу минувшей ночи, и по поводу Пашиной мужской состоятельности. И тогда нанесенная козыревскому самолюбию психологическая травма вполне могла бы стать для него несовместимой с дальнейшей жизнью. По крайней мере, с половой…
Нестеров вошел в комнату для инструктажа и с усмешкой лицезрел, что все члены его боевого экипажа сидят в солнцезащитных очках, входящих в обязательный джентльменский набор экипировки «грузчиков».
– Вот только не держите меня за идиота, – приветствовал их бригадир. – Или вы думаете, что очки и запах отбивают тоже? А ну, снимайте немедленно. Я хочу видеть печать глубокого раскаяния на ваших лицах.
– Так мы вроде бы вчера себя прилично вели, – осторожно сказал Лямка, который накануне в очередной раз уснул за столом в самый разгар веселья.
– А я к тебе претензий и не предъявляю, – ответил Нестеров. – Ты, как всегда, был на заранее прогнозируемой высоте.
– Да просто я уже давно пить бросил, поэтому так получилось, – извиняясь, засмущался Иван.
– Да уж я видел, как ты бросал, – усмехнулся бригадир, намекая на случайно засвидетельствованный им в туалете «физиологический выброс» Лямки.
– И мы с Полиной тоже ничего плохого не делали, – подхватив тему, весело отозвался Козырев и заговорщицки посмотрел на Полину, ища поддержки.
Александр Сергеевич неодобрительно покачал головой и тоже глянул на Ольховскую, которая немедленно вспыхнула и пошла красными пятнами. Нестеров все понял и перевел взгляд на Пашу. «Предупреждал же я тебя, дурака, да, видать, не в коня корм», – подумал бригадир, однако вслух произнес лишь многозначительное: «Ну-ну».
В этот момент больше всего на свете Полине хотелось Козырева придушить. И естественно, не в объятиях. И один лишь Паша не врубался ни во что и пребывал в счастливом заблуждении относительно своих перспектив на ближайшее будущее.
– Ладно, все, поехали, а то мы и так уже подзависаем, – подвел итог импровизированной утренней поверке Нестеров.
– А инструктаж? – спросил Лямка.
– Подробности письмом, по дороге…
Праздники недолговечны. Тем более праздники, не занесеннные в календари, и уж тем более праздники профессиональные. Кто их, последних, видел? Кто их знает? Кому интересен корпоративный междусобойчик, пусть даже и людей «условно государственных»? А то, что голова у опушных ментов болит, так это даже и хорошо – меньше думать будут. Притом что разведчики милицейские большую часть светового дня даже и не менты вовсе, а так… недоразумение ходячее. Ксива есть? – Ксивы нет! Ну, значит, и разговор будет коротким.
За тот период, в течение которого происходили вышеописываемые события, Сергей Гаврилович Завьялов времени даром не терял. Работа такая – расслабляться некогда. Да и нельзя. Проанализировав информацию, добытую дознавателем Жуковым, Завьялов сделал надлежащие выводы. Вывод первый – Жуков не слажал, сделал работу в высшей степени профессионально и денег своих стоил. Вывод второй – ничего не попишешь, кое-кому пора платить по счетам. Дело в том, что пусть и не в рукаве, а в ином, сугубо потаенном месте в Питере у команды Ребуса имелся свой, «федерально-безопасный» козырь. Такой, о каком Шебардину в силу нынешнего ранга и статуса знать было не положено. Этот самый козырь (в данном случае не путать с Пашей Козыревым) являлся действующим сотрудником ФСБ. К его услугам прибегали редко, но метко. Именно такой очередной крайний случай и наступил.
Завьялов встретился с эфэсбэшником, изложил ему суть. Тот скривился, задумчиво возвел очи сначала к небу, а затем опустил их долу и лишь после этого утвердительно мотнул головой. На этой оптимистической ноте они и расстались. Кривился эфэсбэшник исключительно для понту, потому что как раз в данном случае поставленная задачка была относительно легко решаемой. А все потому, что с некоторых пор на связи у эфэсбэшника полуофициально состоял агент Карбонарий, он же начальник отдела кадров ОПУ ГУВД майор милиции Шлемин.
Несмотря на то, что ФСБ уже не имеет того социального статуса, которым когда-то по праву гордился КГБ, это мало что меняет. Все равно, именно ФСБ оперативно обслуживает МВД и остальную силовую шелупонь, а не наоборот. Посему именно ФСБ вербует среди других ведомств своих агентов влияния и стукачей, а не наоборот. И что тут спорить – правильно или неправильно?! Таковы правила игры. Не нами, между прочим, придуманные.
Вся служебная карьера Шлемина – это карьера чиновника от милиции. Он начинал служить в управлении кадров на линии ГСУ.[15] Здесь Шлемин прилежно и не горбясь просидел за столом почти восемь лет, внимательно вчитываясь во входящую/исходящую документацию и искренне считая свою кадровую линию наиважнейшей. Шлемин столь принципиально ходил с подносиком в гувэдэшной столовой, так внимательно читал послание Президента, что однажды… однажды за этим занятием на него и обратил внимание оперативник ФСБ. Опер был не дурак и с чувством юмора. Он углядел в Шлемине винтик, несущий пафос. А ведь еще товарищ Дзержинский учил, что идейные стукачи – самые верные!
Эфэсбэшный опер завербовал Шлемина не на компромате, как вы понимаете. И не на… как вы понимаете. Он завербовал его за зеленым чаем в тихом кафе на банальном «ведь общее дело делаем, товарищ Шлемин!». Самым главным для чекиста в тот момент было не расхохотаться. И опер не расхохотался. Так Шлемин стал агентом.
Впоследствии, задним числом, чекист порой даже жалел, что Шлемин не доносил и не стучал так, как это правильные люди делают (либо за деньги, либо оттого, что деваться некуда). Шлемин сигнализировал. Чекисту это было выгодно, но при этом он и морщился частенько. «Опять сигнализирует, сука», – шептал про себя чекист, когда на его трубке высвечивался мобильный Шлемина. Но информацию тот сливал аккуратную, регулярную и обо всех, а уж когда касалось поручений, так просто не нарадуешься.
Не нарадуешься, а все равно тошно. Когда же Шлемина перевели с повышением в «семерку», то автоматически он снова отошел чекисту – теперь уже по линии ОПУ ГУВД СПб и ЛО.
Словом, для кого история смешная, а для кого скучная.
На отработку задания от «братьев наших старших» Шлемин потратил ровно два дня. За это время он подготовил справочку на Нестерова, а заодно и на всех членов его экипажа, включая Полину, которой уязвленное самолюбие кадровика до сих пор не могло простить выходки, устроенной на поминках по Антону Гурьеву. Дольше всего Шлемину пришлось повозиться с получением копии сводки наружного наблюдения за тот день, в который случилась драка в «Дэ Фэ». Здесь помощь ему оказала аналитик «наружки» Светка Лебедева, с которой Шлемин был знаком еще в бытность ее работы в ИЦ. Своему бывшему любовнику, к тому же ныне занимающему столь высокий пост в управлении, отказать Лебедева никак не могла. О том, что по приказу она не имеет права делать копии секретных документов и уж тем более выносить их за пределы конторы, Светлана как-то не подумала. В конце концов не на сторону же она это делает – своему.
