Хокан Нессер - Человек без собаки
— Пожалуйста, поточнее. О чем вы говорили?
— Не так уж много. Он сказал, что чувствует себя отвратительно, на грани срыва. Что ему стыдно, что он с трудом выдерживает наше общество. Я попросила его сделать усилие и подыграть родне. Раньше у него это получалось. Спросила, какие у него планы на будущее. Он сказал, что хочет уехать куда-нибудь и дописать роман.
— Роман?
— Роберт написал роман… «Человек без собаки». Уже, наверное, лет десять назад. Теперь он решил, что настал подходящий момент спрятаться где-то и довести книгу до ума.
— Я понимаю… а суицидальных мыслей у него не было?
Кристина покачала головой:
— Нет. Не было. Я тоже об этом думала, но мне всегда казалось, что он не был склонен… к таким мыслям. Хотя наверняка ничего знать нельзя. Он пережил достаточно много крушений в жизни… но я никогда не слышала, чтобы он даже в шутку говорил о самоубийстве. И не помню, чтобы я когда-то всерьез опасалась за него в этом смысле… Он, в конце концов, знает…
— Да? — поторопил ее Барбаротти, потому что она начала смеяться.
— Он знает, как я рассвирепею, если он сделает такой шаг. Объявлюсь в царстве мертвых и призову его к ответу.
— Ваша мать сказала, что он после этой телевизионной истории посещал психотерапевта.
— Да. Роберт несколько раз был у психолога.
— Вы не знаете имя или адрес этого психолога?
— К сожалению, нет.
Барбаротти разочарованно кивнул.
— А Хенрик?
— Что — Хенрик? Вы хотите спросить, не было ли суицидальных мыслей у Хенрика?
— Да.
— Ну что вы! Почему? Хотя… у меня тоже за эти дни мелькала такая мысль, но это совершенно невероятно… И потом… если Роберт и Хенрик оба совершили самоубийство… — ее передернуло, — то где же тогда их тела? Не вознеслись же они на небо?
— Можно прыгнуть в реку, — осторожно предложил Барбаротти. — В реку Чимлинге. Но мы пока не занимаемся этой версией и водолазов не посылаем. Никаких оснований. Давайте еще раз: мне очень важно узнать, о чем вы разговаривали с Хенриком в понедельник вечером. В каком он был настроении, как выглядел… У вас было время вспомнить все до мелочей после нашего телефонного разговора.
— Ничем другим я не занималась, — очень грустно сказала Кристина. — И ни к чему не пришла. Я уже говорила… вспоминали, как они с Кристофером были маленькими. Тогда я проводила с ними довольно много времени. Он немного рассказал про Упсалу… совсем немного. Называл какую-то девушку… по-моему, Йенни, но мне не показалось, что это серьезно. Мне очень жаль… но вам же не хотелось бы, чтобы я выдумывала что-то, чего на самом деле не было.
— А во вторник?
— Во вторник мы общались и того меньше… а с глазу на глаз вообще не общались. Это же был «знаменательный день» у папы с Эббой. — Она сделала указательным и средним пальцами обеих рук жест, обозначающий кавычки. — Было много народа и много суеты. У меня не было времени думать о Хенрике… Он спел что-то за ужином. У него хороший голос.
— Когда вы с мужем уехали в отель? Вы же уехали вместе?
— Да, конечно. Полдвенадцатого или немного позже.
— Вы попрощались с Хенриком?
— Да… да.
— Ничто в нем не привлекло ваше внимание?
— В Хенрике?
— Да.
— Нет, конечно. Что могло привлечь мое внимание? Все под конец вечера говорили только о Роберте. Никто не мог понять, куда он подевался. За ужином все об этом молчали, как будто договорились… вернее, даже не как будто, а договорились, чтобы не портить вечер папе и Эббе. Но после еды… Больше всех обеспокоена была мама.
— А вы?
— И я, разумеется. Я тоже ничего не могла понять. Но я уже говорила, мне показалось, что он просто не выдержал. Пошел к какому-нибудь старому приятелю, они выпили… ну и так далее. Я была уверена, что утром он появится.
— Я понимаю… То есть вы поехали в отель и на следующее утро отбыли в Стокгольм?
— Именно так. Сначала собирались заглянуть к маме позавтракать, но у Якоба в двенадцать была назначена какая-то встреча, поэтому мы сразу поехали домой.
— А когда вы узнали, что Хенрик исчез?
— Уже в Стокгольме. Мама позвонила и рассказала… вернее, даже не рассказала, а спросила, не знаем ли мы, где Хенрик. Все это поначалу не казалось таким серьезным…
— Но Роберт ведь так и не появился. Должны же они были…
— Да, конечно. Мама была очень взволнована, хотя пыталась делать вид…
— Ваш отец позвонил в полицию только в среду вечером. Могли бы вы это объяснить?
Она медленно кивнула:
— Это, к сожалению, объяснить очень просто. Папу совершенно вывела из равновесия эта история с Робертом и злосчастной телепрограммой. Он просто не хотел, чтобы имя Роберта опять оказалось у всех на языке. Думаю, всем остальным пришлось его долго уговаривать, чтобы он все же связался с полицией.
— Вот оно что… ну что ж, звучит вполне правдоподобно…
Он поерзал в плетеном кресле, допил чай.
Вполне правдоподобно, повторил он мысленно. Но все остальное от этого правдоподобнее не стало. Мы не сдвинулись ни на сантиметр.
Разговор с Якобом Вильниусом занял не больше получаса. Барбаротти сидел в том же плетеном кресле, поглядывал время от времени в то же изысканно-пасторальное решетчатое окно. Якоб Вильниус принес бутылку белого вина, налил себе и предложил ему. Гуннар отказался.
Улов более чем скромный. Телепродюсер Якоб Вильниус до мелочей подтвердил рассказ жены. И конечно, он ничего не может добавить к психологическому портрету обоих исчезнувших. Хенрика он вообще никогда раньше не видел и обменялся с ним, самое большее, десятком слов. Что касается Роберта… Роберт жил у них в доме пару лет назад, но недолго, и они никогда ни о чем серьезном не говорили. — Якоб Вильниус пожал плечами, словно извиняясь. Вообще, Роберт был raison d’etre[47] Кристины, а не его, Якоба.
Гуннар Барбаротти на секунду задумался, почему Якоб употребил именно это французское выражение, и, насколько он знал французский, употребил неправильно, но спрашивать не стал. Это, скорее всего, был своего рода намек: дескать, не забудь, что имеешь дело с high society.[48] Наплевать. Якоб Вильниус производил впечатление спокойного, гармоничного и привычного к обществу человека; он женился на девушке из семьи Германссон, и, хотя наверняка, с его точки зрения, это был мезальянс, он излучал доброжелательность и понимание.
А почему бы и нет? — спросил себя Гуннар Барбаротти, направляясь к станции метро. Вот бы ему такую жену, как Кристина.
После развода Гуннар Барбаротти долго держался подальше от женщин. Месяц назад он познакомился с некоей Шарлоттой; она тоже работала в полиции, они познакомились на конференции в Гётеборге. Они прилично выпили на банкете и провели бурную ночь в ее номере.
Было только одно небольшое препятствие: она была замужем. Тоже за полицейским. В Фалькенберге. И у нее были двое детей, десяти и семи лет. Это она ему поведала только утром за завтраком. Но при чем тут она? Мог бы и сам поинтересоваться. У него была целая ночь, чтобы задать этот вопрос, он же его не задал…
После этого случая они не виделись, хотя пару раз говорили по телефону. Она была смущена ничуть не меньше, чем он сам, и, к общему облегчению, они решили пока не встречаться. Может быть, ближе к лету. Гуннар Барбаротти никак не мог понять, как же на самом деле обстоит дело с семейной жизнью Шарлотты, но, когда он говорил с ней по телефону, у него каждый раз начинало колотиться сердце.
Одно было ясно — наставлять рога коллеге, пусть даже и незнакомому, было не в его правилах. Гордиться нечем. И он в глубине души был доволен, что все решилось так, как решилось. К тому же бледный луч надежды, желание увидеться, предвкушение встречи — все это тоже по-своему украшало жизнь.
Роберт Германссон снимал квартиру в старом, скорее всего тридцатых годов, доме на Инедальсгатан на Кунгсхольмене. Пятый этаж. На двери висела латунная табличка «Реншерна», а над почтовым ящиком прилеплена бумажка с надписью «Германссон». Гуннар Барбаротти провел около часа, переходя из угла в угол в двух маленьких комнатках и совсем уж крошечной кухне. Что он искал? Трудно сказать… что-то, что могло хоть как-то разъяснить, что могло случиться с непутевым жильцом. Его сопровождал констебль Расмуссен из стокгольмской полиции. Коллега провел почти все время, куря на выходящем во двор минималистском балконе.
Когда они распрощались с веселым домовладельцем, у Гуннара Барбаротти в портфеле лежали два предмета, а именно: адресная книжка, которую он нашел на полке в кухне между пачкой спагетти и чайником, а на ночном столике рядом с телефоном обнаружился еще один блокнот. И там и там содержалось огромное количество небрежно записанных адресов и телефонных номеров, и Барбаротти кисло подумал, что ему придется провести не один час за письменным столом, чтобы с этим разобраться. Роман, о котором говорила Кристина — «Человек без собаки», — лежал на столе в виде двух толстых кип бумаги, но Барбаротти решил покуда оставить его на месте. Если понадобится, дойдет дело и до романа. Шестьсот пятьдесят страниц, как ни крути, — это шестьсот пятьдесят страниц.
