Валерий Исхаков - Жизнь ни о чем
Так мы с ним расстались, и он стал мне писать, и я ему отвечала. Не слишком часто, не на каждое письмо, но регулярно отвечала, несколько раз в год. И потом, когда в Ленинград уехала, только ему одному мой адрес сообщила и попросила никому моего места пребывания не открывать, и он обещал мне и обещание свое сдержал. И позже, когда он уже окончил семинарию и женился и получил приход — такой у них порядок, чтобы жениться на поповской дочке и получать в наследство приход, — и тогда он мне тоже писал обо всем и фотографии присылал: церковь свою сфотографировал, жену, Анну Владимировну то есть, потом дочку:
А у меня в ту пору как раз начались неприятности. Родители мои умерли, и осталась я с младшим братишкой, который, к несчастью, стал наркоманом. И так с ним мне было тяжело, столько я с ним горя пережила, что только одной поддержкой Сашиной тогда и спасалась. Он меня и наставлял, и в горе утешал, и поддержку и приют обещал, если уж мне совсем невмоготу станет. Приезжали они ко мне в Ленинград, кстати, вместе с Анной Владимировной и Оленькой, жили у меня по целой неделе, город осматривали, храмы наши в особенности, ну и про жизнь мою несчастную и про их жизнь много мы переговорили. А потом братца моего убили какие-то злодеи, которые наркотиками торговали и его торговать заставляли, и мне позвонили и сказали, что брат им очень много денег задолжал, так что я должна им все отдать, иначе они меня подкараулят и изнасилуют, а если и тогда не отдам — убьют. А если я в милицию пойду, они родственников моих последних, двоюродного моего брата с женой и детьми, всех прикончат. И ведь точно сказали, где живет мой двоюродный брат, где работает, как жену и детей его зовут. И даже в какой школе у него дочка младшая учится — все они про них знали.
Списалась я тогда с Сашей, попросила у него совета, и он мне тут же телеграмму прислал: бросай все, приезжай, жилье и работу мы тебе тут найдем. Я как Богу ему поверила, ни секунды не сомневалась, сходила, помню, в церковь, свечки поставила за упокой родителей моих и брата убиенного, помолилась, квартиру быстренько продала — старая была квартира, но в хорошем месте, быстро ушла и за неплохие деньги, так что я к Саше с Анной Владимировной не совсем нищей приехала. Купила себе старенький домишко по соседству с ними и даже вместе мы купили подержанный «уазик», вездеходик такой, чтобы Саше было способнее по деревням соседним ездить, где даже и церкви нет. Стала я детей учить в сельской школе, подружилась с Анной Владимировной, очень она мне по сердцу пришлась, такая была милая женщина, такая спокойная, тихая, добрая, они ведь не по любви женились, а как бы по обязанности, чтобы ей в одиночестве не куковать и чтобы Саше приход получить, но такая уж она была милая и добрая, что жили они душа в душу. И когда умерла она неожиданно от рака груди, очень по ней Саша горевал, очень слезы лил, когда никто не видел, потому что как священнику ему положено было терпеть и молиться и говорить, что Анна теперь в царстве Божием, но когда мы были вдвоем, он очень плакал и говорил, что не знает, как будет без нее жить.
Так мы жили бок о бок два с лишним года, и ничего такого между нами не было, не подумайте, не тот Саша был человек, да и я помыслить не могла, что он на меня посмотрит, хотя и ничуть не старше была покойницы, уж больно долго она, бедная, в девках засиделась. А решили мы вместе жить по здравом размышлении да рассуждении. Я одна без мужа, он без жены, дочь у него подрастает, без матери ей плохо, пусто в доме без женщины, темно и неприглядно, в общем, долго мы думали да недолго рядили и решили вскорости обвенчаться. Так стала я попадьей. Да только ненадолго. Четыре года всего и прожили вместе, а тут случился в церкви пожар. Пока пожарных вызывали из соседнего села, пока с бочками за водой на пруд гоняли, церковь уж, почитай, вся изнутри выгорела, одни кирпичи остались, и Саша мой, отец Александр, вечная ему память, погиб в том огне безвозвратно:
И снова вдова наполняла наши стопки, снова пили мы за упокой души раба божьего Александра и вспоминали о нем и о тех, других, которых не было сейчас с нами за этим столом, и долго молча сидели на веранде, глядя в темнеющее небо, на котором уже высыпали первые редкие звезды.
7. День девятый. Воскресенье, 21 июля
Мы ехали восвояси. По роли мне полагалось быть мрачным. И задания я не выполнил, не продвинулся даже в нужном направлении. И Майе изменил. Ладно бы Инне — перед ней бывал я грешен и прежде, привык к этому, но с Майей у меня такое впервые. И я должен был раскаиваться и напрасно искать оправдания в том, что сделано это для пользы дела, для блага семьи.
А я почему-то раскаяния не испытывал и оправдания себе не искал.
Странно, но то, что произошло в деревенской баньке на задворках бывшего Сашкиного дома, почти на глазах у моей бывшей учительницы, казалось мне простым и естественным, никак не затрагивающим наших с Майей чувств. Таким же простым, как припомнившееся недавно купание с Ниной на острове Любви. То, как мы стояли в воде, обнявшись, обнаженные и вовсе не бесчувственные, как могло бы со стороны показаться. Прекрасно чувствовал я все Нинино крепкое, спортивное и притом женственное тело, и она, надо полагать, ощущала мою напрягшуюся плоть. С Наташей у меня было то же самое. В точности. Только оба мы были старше тех купающихся детей. Мы уже давно перешагнули тот порог, который каждому из них еще предстояло перешагнуть. Поэтому мы и не ограничились невинным объятием, а естественно продолжили движение навстречу друг другу. То самое движение, на которое были уже запрограммированы наши тренированные, взрослые тела. То движение, которое когда-то могла сделать Наталья Васильевна. Если бы захотела пойти навстречу желаниям семнадцатилетнего учителя танцев. То, которое она сделала вчера вечером, легко подтолкнув меня в объятия своего второго «Я», своего продолжения, Наташи-младшей.
И еще я чувствовал, что поступал так для пользы дела. Что я должен был так поступить. Откажись я — и можно было смело бросать дальнейшие попытки, признаваться в своем бессилии, соглашаться с Горталовым, что десять тысяч долларов — красная мне цена.
А я не хочу бросать. Не хочу признаваться. И каяться ни в чем не хочу и не буду. Я лучше отдохну немного, закрою глаза и под ровный гул мотора буду вспоминать. Буду вспоминать пробуждение на рассвете, нет, еще до рассвета, когда солнце еще только готовилось показаться над лесом, а небо было прозрачным и почти белым, и вишни и кусты смородины вокруг веранды купались в росе, и какие-то пичуги возились и пробовали — робко, чтобы не разбудить, голоса в листве, и все это было словно впервые со мной, и уж точно впервые за последние десять лет, и в то же время было ужасно знакомо — вид, звуки, запахи, все это жило во мне с тех давних времен, когда мы странствовали на нашем «речном трамвае» по островам, ночевали под открытым небом у костра, вставали с рассветом, чтобы наудить рыбы к завтраку:
— Ты не спишь? — сонно спросила меня Наташа. — А почему ты не спишь?
— Светает: — прошептал ей на ухо я.
Можно всю жизнь прожить рядом с женщиной и ни разу не прошептать ей на ухо волшебное слово: «Светает: « — и умереть, так и не узнав, что это слово действительно волшебное, оно оказывает на женщин магическое воздействие, ни одна женщина не устоит перед вами, любая бросится в ваши объятия, если только вы шепнете ей на ухо волшебное слово. При соответствующих условиях, конечно. Условия могут быть разными, как разными бывают женщины, но одно обязательно: чтобы волшебное слово подействовало, его нужно произнести за миг до рассвета:
— Мы еще съездим куда-нибудь вместе, — пообещал я, прежде чем мы расстались.
— В деревню?
— Можно и в деревню.
— А сегодня с тобой, стало быть, нельзя?
— Сегодня — нельзя. Сегодня я должен ехать один. Все-таки она женщина. Она — моя старая подруга.
— Ну, я надеюсь, не очень старая?
— Не очень. Не старше меня. Даже на год младше. Но старше тебя притом значительно старше. И если она увидит нас вместе, то непременно догадается:
— Ну, это понятно. Я бы на ее месте сразу догадалась.
— И она догадается. Не глупее тебя. И это может мне все испортить.
— Понятно. Задумал трахнуть старушку для пользы дела.
— Знаешь:
— Знаю. Ты босс. Я — твоя помощница. Ты приказываешь — я исполняю. Ты говоришь — я молчу.
— Вот именно.
— Ни пуха ни пера, босс!
— К черту!
— Ты только будь поосторожнее с машиной! Не очень там форси перед своими старыми подругами. Мне, между прочим, обещали, что, если я буду хорошо себя вести и если помогу тебе справиться с заданием, эту машину мне подарят.
— Если я справлюсь с заданием, я сам тебе эту машину подарю!
Что-то непонятное мелькнуло в ее глазах. Сожаление? Недоверие? Раскаяние? Она тихо повернулась и пошла прочь. И только у подъезда обернулась и помахала рукой.
