Андрей Кивинов - Трудно быть мачо
– Андреич… Андреич…
Чернаков проснулся. В окно «девятки» аккуратно стучался Бушуев. Радио по– прежнему передавало блюз, правда, другой, еще более унылый. Двигатель мерно гудел. Стрелки часов на торпеде говорили, что Вячеслав Андреевич проспал сорок пять минут.
Он поднял кресло, заглушил двигатель, опустил стекло.
– Я прикорнул тут… Садись.
Детектив обогнул машину, сел справа от бывшего начальника.
– Что случилось?
Чернаков не стал целиком вводить Толика в курс дела. Время дорого.
– Тут рядом семейка одна живет. В частном доме. Баба, которую Лемешев прихватил и родственник ее. Хочу поговорить, кто ее надоумил на нас заяву накатать.
– Да адвокат, наверное… Они ж, волки, еще те комбинаторы.
– Думаю, не только адвокат.
– От меня то что надо?
– Рядом постоишь. В разговор не встревай, просто страхуй в сторонке. Ствол захватил?
– У меня газовик, – Бушуев похлопал по карману куртки.
– Хватит.
– Их двое в хате?
– Не знаю, не спрашивал. Мужик дома точно.
– А если ничего не скажут?
– Значит, не судьба… Вообще-то, я еще хотел по углам пошарить. Если они кражами активно промышляют, наверняка паленое найдем.
– Толку-то… Отоврутся, уроды.
– Ничего… Найдем – очко в нашу пользу. Пошли.
Бушуев закрыл свою новую «Тойоту», купленную в кредит месяц назад.
Уже стемнело, но это и к лучшему. Можно в окошко заглянуть. И враги не заметят, кто к ним пожаловал.
В избушке горел свет. Электрический. Не лучина. Окна по-прежнему были занавешены. Конь на месте, подле забора. Хозяева чай, наверно, пьют у самовара.
Чернаков осторожно толкнул калитку, придерживая рукой, чтобы не отвалилась. Злая собака не залаяла, видимо, объелась «Чаппи» или вообще давно сдохла. Бушуев предложил проверенный способ – долбануть поленом по «Роверу», а когда выскочит хозяин, спеленать его, но Вячеслав Андреевич отговорил. Тихо стреножить не получится, а из дома могут открыть огонь. И будут правы.
Они поднялись на крыльцо, Бушуев по привычке занял позицию сбоку, вытащив газовик.
Дверь оказалась не заперта. Кого, здесь, в Левашово бояться? Чужие здесь не шарят. Чернаков кивнул детективу и осторожно шагнул в небольшие сени, освещаемые мутной лампочкой небольшой мощности. (Статья 139 УК. Нарушение неприкосновенности жилища. Штраф или арест до трех месяцев. «Фигня, отсижу»…) В доме пахло прелостью и деревенским туалетом. Из комнаты доносились звуки телевизионного рекламного ролика. «Чего стоим, кого ждем?» «Ты зачем бензин пьешь, дура? … «А я застрахована!»
На вешалке куртка, кроличья шуба Галины Михайловны, еще какая-то одежка. Чернаков, не избавившийся от милицейского синдрома рыться в чужом белье, ощупал карманы куртки, потом перешел к шубе. Но неожиданно повернулся к Бушуеву, приложив палец к губам. Вторым пальцем показав на вешалку.
Под шубой висела зеленая матерчатая куртка с вышитым хищником на задней стороне. «Пума». Что говорило о скупердяйстве хозяев дома. Другой бы улику выкинул от греха подальше, или сжег, а эти приберегли. Дрова колоть пригодится или по грибы ходить.
В принципе, можно было отчаливать. Быстренько вызвать Лутошина или «брата», пускай изымают, а заодно и остальную территорию обыщут. Наверняка и краску найдут и взрывчатку и провода. Все настоящее, не подкинутое. А с учетом показаний Вячеслава Андреевича, этого вполне хватит для предъявления красивого обвинения. Присяжным не придется подкидывать монетку – виновен, не виновен? Виновен!
Чернаков сделал знак Бушуеву, чтобы тот аккуратно покинул чужое жилище. Толик попятился назад и…, черт! Зацепил, стоящее на скамье пустое ведро.
Боевая тревога! Боевая тревога! Сработала охранная сигнализация! Группе захвата на выезд!
Дверь в комнату почти тут же отворилась, в проеме возник Сергей Анатольевич Копытин с бутылкой пива «Козел» и со ссадиной на носу… И был он недостаточно приветлив. Взгляд добрый, как у бойца расстрельной команды и тревожный, как у пограничной собаки.
– Не понял, блин… Вы кто такие?
– Здравствуйте, Сергей, – по возможности дружелюбно ответил Чернаков, – я привез вам деньги. За джип. Помните? Подходим, а у вас открыто.
Тревога на секунду сменилась удивлением. «А, может, и правда привез?» Но Копытин тут же взял себя в руки. Переложил «Козла», как гранату и пошел в атаку. За его спиной мелькнуло обеспокоенное личико Галины Красной.
– Ах ты, пи…
Чернаков не стал дожидаться окончания фразы, шагнул назад, одновременно выхватывая из кармана «Осу». Плавно нажал на спусковой крючок, ибо приглашать хозяина за стол переговоров не имело смысла. А громко, однако. Целил в колено, но не рассчитал поправку на скорость приближения соперника. Пуля ударила тому в левое бедро. Чуда не произошло. Сергей Анатольевич устоять не смог. Сложился, как карточный домик и затянул, как великий певец Витас. Галина Красная затянула следом, не зная, то ли бросаться к упавшему, то ли атаковать непрошеных гостей. Победила любовь.
– Сережа!!!
Чернаков не стал объяснять, что пуля резиновая, и целостность Сережиного организма не нарушена. Максимум, перелом. Обернулся к Бушуеву.
– Толя, держи их на мушке. Будут дергаться – стреляй в голову.
Левой рукой вытащил мобильник. Правой – очки, перед этим сунув «Осу» подмышку. (Не Бонд. Не Джеймс Бонд!) Активизировал телефонную книжку. Прикинул, кому лучше звонить – «брату» или Лутошину? Выбрал «брата» – в ФСБ не такой дефицит со служебным транспортом, как в родной милиции, примчатся быстрее. Сейчас, сейчас…
Но нажать зеленую кнопочку вызова Вячеслав Андреевич не смог. Это довольно непросто сделать, когда перед глазами вдруг возникает картина того самого художника с выставки. Сплошные черные кляксы и полосы.
А что может возникнуть, ежели тебе по затылку приложат тяжелым осиновым поленом.
Кляксы становились все больше и больше, пока полотно окончательно не превратилась в «Черный квадрат» Казимира Малевича…
***Юля еще раз набрала Чернакова. Он не ответил, хотя знал, что звонит она – ее номер «высвечивался» на его мобильнике. Недоумение плавно перетекло в обиду.
Мог бы и перезвонить. Но ему, очевидно сейчас не до нее. Как же – соперника посадили.
Наверное, наслаждается победой в одиночестве. Не хочет ей свою радость показывать.
А ведь если Диму посадят, она никогда не сможет быть счастлива. Любовь… Все беды из-за любви. Разве Дима ей чужой? Что с ним теперь будет? Он же не вернется оттуда, а если и вернется, то в каком состоянии? Как она будет жить, зная, что он мучается из-за нее? Разве она разлюбила его окончательно?
Случившееся встряхнуло ее, заставило по-другому посмотреть на ситуацию. Если раньше она часто представляла, как они с Чернаковым начнут новую жизнь, то теперь она начала сомневаться – готова ли она так кардинально изменить свою судьбу. Действительно ли она любит Чернакова? Сейчас она не могла ответить на этот вопрос. Душу переполняли страх и жалость, и горькое чувство вины, и забытая нежность к мужу – не оставляя места ни для чего иного и ни для кого другого. Юля посмотрела на Димин карандашный портрет, висевший на стене. Она нарисовала его в самый разгар их любви. Тогда они еще не были женаты. И она мечтала, что они всегда будут вместе. И других мужчин для нее не существовало. Она наивно считала, что ее Дима – единственный и на всю жизнь. Счастье представлялось ярким акварельным полотном. Но жизнь внесла в него свои коррективы. Краски потускнели, выцвели, а теперь еще и грязные потеки появились. Акварель ведь не терпит многослойности. Она легкая и прозрачная. А из Юлиного брака эта легкость давно уже ушла. Но и с Чернаковым она не испытывала легкости. В период расцвета их с Димой любви, она переживала невероятный подъем, каждый день был наполнен вдохновением и эйфорией, от одной мысли о нем, она ощущала возбуждение и внутренний трепет.
Со Славой спокойно и надежно, как-то обстоятельно, но нет этого ощущения полета. Нет пылкости. Может, в силу возраста. Его возраста. Хотя он, безусловно, опытный любовник, и заботливый. А Дима всегда заботился больше о собственном удовольствии. Но ее это никогда не напрягало. «Какая пошлость, – одернула себя Юля, – я уже сравниваю их в постели».
Она снова взглянула на портрет. Какой он все-таки красивый и мужественный.
И ведь с Димой она когда-то тоже чувствовала себя защищенной. Пока не начались эти запои. Она думала, что это от слабоволия, но ведь он пытался убежать от жизни. Почему? Что его не устраивало? Может, проблемы не только в «чеченском синдроме»? Она впервые задала себе этот вопрос. Раньше злилась, переживала, впадала в отчаяние, презирала, ненавидела, пыталась его убеждать, кричала, даже посуду била. Может, что-то произошло с ней самой, и Дима почувствовал эту перемену?
А потом этот роман с Чернаковым. Если б не он, Дима никогда не совершил такое. А она? Как она поступила бы, застукай мужа вместе с любовницей? Вряд ли принесла им кофе в постель…Живо вообразив Димин адюльтер, она ощутила болезненный укол ревности. Да она бы эту любовницу по стене размазала…
