Фридрих Незнанский - Оборотень
Турецкий снова поднялся наверх в квартиру Ветлугиной. Он знал, что ни Романова, ни Меркулов вроде бы не собирались подобру-поздорову отпускать сейчас подозрительного субъекта, который ждал Алену дома.
Ждал дома или встретил чуть раньше во дворе?
Турецкий подоспел, когда его под конвоем выводили из квартиры. И прежде чем дверь захлопнулась, из-под нее выскочил белый комок.
«Кошка. Как же я забыл про кошку? — подумал Турецкий. — Нельзя же ее запереть в пустой квартире».
Кошечка, перепуганная всем происходящим, бросилась к Максиму. Он единственный из всех чужаков, внезапно заполнивших ее когда-то такой уютный дом, был знакомым. Но Максим в отчаянии от всего случившегося, а особенно оттого, что его задержали и везут куда-то, должно быть в тюрьму, только пнул кошку ногой, и она, жалобно мяукнув, бросилась вверх по лестнице.
«Соседи подберут», — решил Турецкий и в следующую же минуту забыл про зверюшку.
После того как гражданина Сомова отправили, начался подробнейший осмотр квартиры Ветлугиной. Помогал группе старейший прокурор-криминалист Семен Семенович Моисеев.
В общем, ничего, что могло бы пролить свет на причины гибели всероссийской Аленушки, у нее в квартире не обнаружили. Нашлась, правда, палехская шкатулка, полная ювелирных изделий. Некоторые показались Турецкому весьма ценными.
— Да, Саша, вы совершенно правы, — говорил Семен Семенович, когда, водрузив на нос очки, рассматривал бриллиантовые серьги. — Это старинная работа, и бриллианты очень высокого качества. Да, — он на миг задумался, — а подвески там нет? Обычно такие изделия было принято изготавливать в комплекте.
— Нет, вроде нет подвески, — ответил Турецкий.
— Ну, возможно, и не было, — покачал головой Моисеев, — или потерялась давно. Ну что ж, — он снова взглянул на серьги, — по крайней мере, теперь мы точно знаем, что целью было не ограбление. Оставлены очень дорогие вещи.
Осмотр квартиры и двора занял несколько часов, так что Турецкий возвращался домой уже под утро. Он чувствовал себя утомленным, даже разбитым, и дело было не в бессонной ночи — к этому Александр Борисович давно привык, как и большинство работников следственных органов. Вся ситуация, это чудовищное, жестокое убийство хрупкой, прекрасной и мудрой женщины не укладывались в голове. Турецкий вспомнил, что, когда он впервые увидел Алену в какой-то передаче, кажется, это был еще «Ракурс», который запрещали, потом снова разрешали, потом он некоторое время выходил даже в Риге, Алена напомнила ему грациозную лань, такая она была, да и осталась до конца своей жизни — тонкая, легкая, интеллигентная. Он не мог представить себе, каким надо быть чудовищем, чтобы поднять на нее руку. Ну ладно выстрелить, хотя и это ужасно. Но чтобы так!
Когда он открыл дверь, Ирина бросилась к нему. А Турецкий-то думал, что она спит. Но Ирина, которая, как и все остальные граждане России, любила Алену и ее «Открытое забрало», также включила сегодня телевизор и слышала выступление высокого чина из милиции. Она сразу поняла, по какому поводу вызвали мужа.
— Ну что? — только и спросила она.
— Ничего, — коротко ответил Турецкий. — Пока ничего определенного.
УтроТрагическую новость, о которой многие узнали еще накануне вечером, наутро сообщили по всем каналам телевидения и всем радиостанциям.
Люди передавали друг другу печальную весть, делились мнениями, сочиняли версии о возможных причинах убийства.
Всего лишь ночь назад россияне по всей стране включили телевизоры, чтобы увидеть очередной выпуск передачи «С открытым забралом». А ведь ее смотрели все — крупные государственные деятели и доярки, функционеры многочисленных партий и движений и омоновцы, новые русские, академики, младшие научные сотрудники, полубезработная интеллигенция, рабочие оживающих заводов, пенсионеры, их дети и внуки. Лицо Алены Ветлугиной Россия знала и любила. Отчаянно смелая красавица, глядя своими огромными умными глазами то на зрителя, то на очередного собеседника, вновь и вновь бросалась с открытым забралом против ненавистных мафиози, продавшихся государственных воротил, тупых самодовольных генералов, фашистов, гордящихся своей свастикой, новой депутатской поросли, которая, как грибы после хороших летних дождей, стала выходить наружу из невидимого криминального мира.
Нельзя сказать, что ее любила вся Россия, точнее другое — ее любили по всей России. Так же, как по всей России были люди, тайно ее ненавидевшие. Но даже и они включали телевизор перед каждой ее передачей. Даже и они, порой матерясь про себя, обязательно досматривали их до конца. И их тоже потрясла весть о ее гибели.
Мысль о том, что никогда больше не будет этих передач, что никогда не будет и самой Алены с ее глубоким пристальным взглядом, ужаснула каждого.
Уже через час по всем телевизионным и радиосетям России были сняты развлекательные передачи. Об этом не было никакого приказа или постановления сверху. Ведь Алена Ветлугина не была ни депутатом, ни крупным кремлевским чиновником. В штатном расписании телевизионной компании напротив ее фамилии значилось скромно «ведущая передач». Но в то утро без особого приказа редакторы и такие же ведущие, как она, работавшие по всей стране на центральных и региональных телестудиях и радиостанциях, посчитали кощунством нести в эфир разудалую музыку в тот момент, когда на их телезрителей и слушателей опрокинулось неожиданное горе.
10.00. Прокуратура РФУтром в кабинете зампрокурора федерации по следствию Меркулова собрались все те, кому предстояло провести срочные следственные действия по делу об умышленном убийстве Ветлугиной.
Оперативное совещание было назначено на десять утра. Вид у всех был усталый и помятый, никто не спал в эту ночь. Турецкому удалось на пару часов забыться тяжелым сном, но отдыха он не дал, потому что и во сне мысль продолжала лихорадочно работать.
Романова мрачно курила, Меркулов с посеревшим лицом сосал валидол, сидя за своим столом, — со вчерашнего дня начало сдавать сердце, на Моисеева и вовсе было страшно смотреть, так он осунулся.
— Значит, так, — наконец начал Константин Дмитриевич. — Что произошло, вы знаете…
— Полюбуйся, тут про нас почти открытым текстом, — протянула Романова двухполосный спецвыпуск одной из газет.
Турецкий пробежал глазами изложение обстоятельств убийства, биографию покойной и остановился на «аналитическом материале» Александра Зинкина под аршинным заголовком «ПОКРОВИТЕЛИ»:
«Нет сил в который раз начинать свой материал рассуждениями о том, что профессия журналиста стала смертельно опасной. В конце концов, повторение этого непреложного факта — столь же пошлая и приевшаяся истина, как то, что, обучаясь в академиях, курсант Паша М. из всех военных дисциплин имел «отлично» только по мародерству…
Вспоминается старый грустный анекдот:
Бегает по Красной площади человек и кричит: «А я знаю, кто в правительстве дурак!» Те, кому положено, отлавливают незадачливого демократа и выясняют, кто же, по его мнению, дурак. Оказывается, Никсон и Аденауэр. Патриота отпускают, но он опять кричит: «А я знаю, на кого вы подумали!»
Я тоже знаю, кто дурак, кто вор и кто убийца. И знаю, на кого вы подумали. Многие знают, но большинство не в силах и официально не вправе предпринять что-нибудь против тов. Вора и г-на Убийцы. Есть, впрочем, некто, кому это положено по должности, кто свою немалую зарплату ровно за это и получает. Зовут его И. О. Генпрокурора. Эту фамилию не то что к русским, и к русскоязычным с трудом можно отнести. Но вот загадка — духовную оппозицию он устраивает. А те всегда знают, кто чей агент. Раз молчат, значит, г-н И. О. с жидомасонами не связан, он свой, он агент воров и убийц…
У меня перед глазами стоит честный обличитель герой Папанова, кричавший собственному зятю: «Твой дом — тюрьма!» Станет ли когда-нибудь Россия нашим домом, простым домом со столько раз оболганным мещанским уютом? Станет ли их домом — тюрьма?..»
— Ну, что скажешь про этого щелкопера?
— А чего тут говорить? Написано немножко коряво, а в остальном все ясно — велено ловить Иуд Обманщиковичей.
— Ознакомился? — спросил Меркулов. — Резюмирую кратко: мы должны действовать. Поднимем все службы, всю технику. Мы вместе с Александрой Ивановной еще с вечера перекрыли все выезды на шоссе, вокзалы, аэропорты, каждый сомнительный человек тщательно проверяется. Но, как вы понимаете, на контроле будем и мы сами…
Как бы в подтверждение этих слов на столе у Меркулова зазвонил телефон, который в обычных обстоятельствах всегда молчал и даже в самых чрезвычайных ситуациях звонил считанные разы.
Меркулов снял трубку и невольно, возможно сам не догадываясь об этом, вытянулся в положение «смирно», прижав трубку к уху. Глядя на него, подтянулись и все остальные, сидевшие за длинным столом, а также те, кто сидел вдоль стен.
