Ольга Лаврова - Волшебные узоры
— Так, значит, чуть не убили?
— Пырнули ножом, лежит в больнице без сознания, — подтвердил Афоня.
— А за что?
— Никто не знает. Самого спрашивали — тоже не знает.
— Как же спрашивали, раз без сознания?
— Очнулся на минутку, — Афоне нравилось пересказывать страшную историю. — И кто такой?
— Да вы его даже видели. Он вчера на стадионе рядов на пять ниже сидел. И все нам рукой махал. А вечером его… представляете?
— На стадионе? Нет, не обратил внимания.
— Вообще-то, жалко дядю Лешу, он был малый ничего.
Игнат слушал вполуха: снова танцевали, снова взлетала и рассыпалась волна светлых волос по обнаженным плечам.
Сергей Филиппович заговорил между тем веско и внушительно:
— Что поделаешь, детки, в жестокий век живем. Одного Кеннеди убили. Другого убили. Кинга убили. Уже на Папу Римского с ножом кидались. На этом фоне случай с каким-то дядей Лешей — пустяк. Почти естественный отбор. А, Игнат?
Обернувшись, тот увидел, что Афоня стащил сигарету из его пачки и курит.
— Афанасий!
— Подумаешь… — протянул Афоня и ткнул сигарету в остатки свеклы.
— Извините, не уловил про естественный отбор.
— Эх, Игната, много я чего повидал на своем веку? Стариковские мысли, они едкие. Иногда этак раздумаешься о жизни… Вот волк идет за оленьим стадом. Кого он ест? Слабого, больного. Без него олени выродятся. Он — как санитар. А у людей? Ты посмотри хоть направо, хоть налево. Тупые, спина колесом, глазки сонные. А вон тот? Часть брюха, выпирающая из воротничка, называется головой. Ну как их не есть? Нет, людям тоже нужны волки! Истории нужны санитары.
Лихо закручено, отметил Игнат.
— Но против волков есть дядя милиционер! — дурашливо фыркнул Афоня.
— Правильно, так и получается, ребятки! Закон что делает? Вяжет сильных. Хочет, чтобы все были одинаковые и поступали одинаково. А ведь сильному закон не нужен, нет. Он нужен, чтобы дохляков охранять. Чтобы им тоже что-то в жизни доставалось!
Афоня зааплодировал.
— А если, скажем, я — волк, — сжал Сергей Филиппович сильный жилистый кулак, — за каким чертом мне вкалывать рядом с Красной Шапочкой? Она кушает манную кашу, а мне нужно мясо!
Официант, пробегавший мимо, принял реплику на свой счет:
— Помню-помню, три филе. Сию минуточку будет готово.
Все засмеялись.
— Еще по одной, — взялся Сергей Филиппович за бутылку. — Люблю я вас, ребята. Хочется сделать из вас таких людей, чтобы как нож в масло!.. Я ведь тебя вот этаким помню, — показал он Игнату чуть выше колена. — Афони еще и на свете не было.
— Не могу понять, как без меня обходились?
— С трудом, — ответил Сергей Филиппович.
Всего три месяца назад постучал в их дверь этот нежданный человек. Отрекомендовался давним другом семьи и таким сначала показался обременительным! Угощай его чаем, проявляй внимание, рассматривай пожелтевшие фотографии, с которых бесплотно улыбается молодая красивая мама, а крошечный Игнат сидит на плече этого самого Сергея Филипповича — тогда еще без залысин и морщин.
А потом — очень скоро — братья обнаружили, что ждут его нечастых визитов, что с ним далеко не скучно и словно бы не так беззащитно на свете. О себе Сергей Филиппович говорил мало и с горечью: был художником, успеха не добился, сменил множество профессий, долго жил в северных краях, подробности когда-нибудь после… Ребята подозревали, что он сидел, но в их представлении сидеть он мог только «за политику», а это добавляло уважения.
— Смотрю я на тебя, Игнаша, и будто себя в молодости вижу. Тоже без отца, тоже без порток, в башке планов вагон, а что впереди — неизвестно…
Когда Сергей Филиппович начинал вспоминать родителей Никишиных, бабушку, Игнату делалось приятно-печально, но и неловко, потому что старик (всех, кому за пятьдесят, Игнат относил к этой категории) впадал в сентиментальность, а сентиментальность Игнату претила. Но сегодня, под хмельком, он и сам как-то размяк, настроился на чувствительный лад.
— Почему вы бросили живопись, Сергей Филиппович? — спросил он.
— Молодой был, жадный до жизни. А чистым искусством сыт не будешь. Да и что за искусство было? Меня с приятелем пригрел один тогдашний мэтр, — он желчно скривился. — Приятель сапоги писал, я — погоны и пуговицы. Поточным методом… Приятель ныне член Союза. А у меня смирения не хватило. И пошло носить…
— Жалко. У вас ведь глаз есть.
— Был. Много чего было. Был талант — погиб. Была любовь, и тоже… не осилил. Трудно все складывалось. У нее был муж, ребенок. Разводов тогда не давали… Да что говорить!
Афоня уже некоторое время беспокойно ерзал, наконец поднялся:
— Извините, я…
— Валяй. Вон туда, по коридорчику, — Сергей Филиппович проводил его отеческим взглядом: дойдет ли? Порядок, дойдет. И придвинулся к Игнату: — Давай о тебе. Перед тобой сейчас выбор. Поедешь по распределению на чертовы кулички, станешь рисовать этикетки для халвы. Женишься с тоски на какой-нибудь провинциалочке, пацанята пойдут, — и рубанул: — Все! С тобой покончено! А ты истинный художник. Тебе нужны условия, свобода.
Прав старик. Игнат сам себе твердил это сотни раз, но…
— Пока я тут добьюсь условий, — сказал он, — мы с Афоней усохнем. Вы представляете себе наше, так сказать, материальное положение? Пенсия на Афоню, плюс моя стипендия. Иногда халтура по части халвы. Сколько можно так существовать? Уже вот тут! — провел он горлу.
Официант принес обещанные филе. Переждав его возню, Сергей Филиппович продолжал:
— А про брата ты подумал? Ему надо в институт, а ты в глушь потянешь. Комнату в Москве потеряешь.
И это все правильно. Только зачем старик душу растравляет? Мелькнула бредовая мысль: вдруг предложит оставить на него Афоню, отработать по распределению и вернуться? Но нет.
— Нельзя уезжать, Игнат. Нельзя! Я постараюсь что-нибудь устроить.
Афоня вернулся повеселевший, любовно обозрел свою тарелку.
— Ого, какой кусище! С волками жить, — отвесил он поклон в сторону Сергея Филипповича, — по-волчьи питаться! — и основательно принялся за мясо. — А куда вы хотите Игната устроить, Сергей Филиппович?
— Если все пойдет, как я задумал… если получится… — он погладил папку с гравюрами, — славы не обещаю, а деньги будут. Выпьем за успех.
После этой рюмки разговор потек уже вразброд, о чем придется.
— А кто же все-таки вашего знакомого пырнул? — вспомнил Сергей Филиппович между прочим. — Никаких следов?
Афоня покрутил в воздухе вилкой, капая соусом на скатерть.
— Весь дом переворошили. У нас с Игнатом целый угрозыск сидел. Здорово мы с ними потолковали!.. Как считаете, найдут того бандюгу или нет?
Сергей Филиппович скомкал в горсти салфетку, отвернулся.
В отключке старик, перебрал малость — снисходительно определил Игнат.
Но запоздалый ответ Сергея Филипповича прозвучал трезво и язвительно:
— Чтобы найти, надо мно-ого извилин иметь. Если бы Шерлок Холмс, а то дядя Степа-милиционер. У него больше спинной мозг развит… — требовательным взмахом руки он подозвал официанта: — Кофе и мороженое!
* * *К протоколу с места происшествия в деле ничего существенного не прибавилось. А шел понедельник, третьи сутки. Серов был плох, недоступен для расспросов, друзья его разводили руками в недоумении, оставалось рассчитывать на себя да на удачу.
Пал Палыч и Томин из ничего лепили версии — зародыши версий.
— Служебные отношения.
Отрицательное движение головой.
Томин зачеркнул строку в блокноте.
— Грабеж.
— Перерыл за полгода…
— Рубим?
— Это будет сплеча.
— Ладно, рисую вопрос.
Версия «на почве служебных отношений», в которую оба изначально не верили, отняла четыре часа на кабельном заводе, где Серов работал. «С целью грабежа» сожрала у Пал Палыча все воскресенье: искал в сводках что-то похожее по почерку. Не нашел. Да и карманы не обчищены. Но мало ли… нес, может быть, бутылку. И за бутылку случалось.
— На почве ревности, — Томин перекинул Пал Палычу письмо.
Кратко и не вполне грамотно Серову сулили, что он «получит» за какую-то Светку. Дата десятидневной давности.
Зазвонил телефон.
— Да, Зиночка. Разумеется, тебе всегда рад, — сказал Знаменский.
— Ну, если полный идиот… — вложил он письмо в конверт.
Только идиот, намереваясь убить соперника, будет извещать его по почте и ставить на конверте обратный адрес.
— Из хулиганских побуждений.
Томин в ответ вздохнул. Понимай — никто не проклюнулся.
Да, тут самое неподъемное, жди чего хочешь… Когда Знаменский еще начинал работать, для следствия вопросы «за что?», «для чего?» — при нападении на человека — стояли как самые главные, ключевые. Но год от года снижалась цена жизни — чужой жизни. На нее замахивались уже просто так: от скуки, минутного раздражения, оттого, что не понравился встречный прохожий или не дал закурить. В городе и во всей стране менялся климат. Плодились не видевшие цели и смысла равнодушные, те, кому все до лампочки. И плодились безмотивные преступления, где вместо причины срабатывает любой побудительный толчок. Сосед убил соседа по квартире после матча — болели за разные команды. Зверски убил. А почему это вспомнилось? — подумал Знаменский. Да, Серов тоже был на футболе… из чего ни черта не вытекает.
