Аркадий Адамов - «След Лисицы»
— За малозначительностью прекратить. Небрежность тут. На худой конец участковому отдай.
Цветков прекрасно понимал, сколько неприятностей сулит ему это дело. Свиридов прав. Тут Цветков хлебнет горя. Дело не обычное. Быстро раскрыть не удастся. И потом… Ох, как не хочется ссориться со Свиридовым, наживать неприятности! Устал он, видно. Черт, хоть бы на пенсию поскорее! Но от этой малодушной мысли Цветкова неожиданно разобрала злость. «Я те дам на пенсию, сукин сын!» — мысленно произнес он.
— Дело это я не прекращу, Николай Иванович.
— Не прекратишь? — снова навалился на стол Свиридов, буравя Цветкова взглядом. — А я полагаю, покумекаешь и прекратишь.
Цветков отрицательно покачал головой.
— Нет, совесть не позволяет.
— Больно ты совестливый.
— Какой есть.
— А она тебе позволяет картину нам портить, товарищей подводить?
Цветков хмуро молчал. Ну вот, теперь уже не отступишь. Теперь уже либо грудь в крестах, либо…
— Гляди, Федор Кузьмич, — тихо постучал по столу Свиридов. — Против коллектива идешь?
— Коллектив тут ни при чем. Против него никогда не шел.
Свиридов с шумом отодвинул стул и тяжело поднялся.
— Покумекай все же, Федор Кузьмич. Все оцени. Нажимать на тебя я не собираюсь. Так, поделился мыслями. Ребята твои где?
— Лосев в Центральной справочной, Откаленко тоже.
— Ага. Значит, влез в дело?
— Влез.
— Ну, ну, — Свиридов достал платок, аккуратно развернул и двумя руками вытер потное лицо, словно после мытья. Потом, вздохнув, закончил: — В общем все, что я тебе сказал, остается в силе.
И он грузно направился к двери.
Цветков прошелся несколько раз из угла в угол, заложив руки за спину, и подошел к окну. Около стены, еще, кажется, вчера голый, черный куст уже покрылся зелененькими бусинками лопнувших почек. «При, милый, при! — усмехаясь, подумал Цветков. — Всем чертям назло». Он подмигнул кусту.
Потом Цветков уселся к столу и закурил. Он выработал в себе привычку резко переключать мысли на другое, так, что прежние мысли начисто уходили, захватив с собой все настроения и волнения, с ними связанные. Впрочем, может быть, помогало этому то обстоятельство, что дел и забот у Цветкова всегда хватало, и все они волновали его, все требовали внимания.
…Цветков курил и думал о Шурке. Что с ним делать? Жена каждый день твердит: «Бандитов всяких воспитываешь, а собственным сыном не интересуешься». Ну, это уж перебор, конечно. Но и в самом деле — Шурка стал груб, ленится учиться, вот и курить потихоньку начал. Парень кончает одиннадцатый класс, надо о жизни думать, а он только футбол признает и никаких других интересов. Другие ребята — кто в математических олимпиадах участвует, кто коллекции букашек и бабочек собирает. Вон приятель его, Стасик, тысячи их собрал, книги какие-то читает. А Шурка… Один ветер в голове. А парень неплохой, добрый, честный, это уж он, Цветков, точно знает. Но и воли собственной нет у Шурки. Хороший приятель завелся — и он, Шурка, хороший. А попадется приятель похуже — и Шурка за ним потянется. Ну, как воспитать волю у парня, самостоятельность? Чтобы сам влиял на других? Черт знает что!..
Цветков с досадой размял окурок в пепельнице и поглядел на часы.
Итак, это дело с портсигаром. Странное дело. Украл его кто-то из посетителей. И в книгу, конечно, не записался. Это ясно. Семьдесят четыре человека надо перебрать, это же семьдесят четыре пары глаз! Может, кто чего и видел. И потом надо уточнить с их помощью время исчезновения портсигара. Но из этих людей пока установили только половину. Адская работа. К примеру, некий Плетнин, пенсионер. По Москве их оказалось сто сорок четыре, этих Плетниных, пенсионеров. Кто из них был в тот день в музее? Или Прошин какой-то, студент. Этих Прошиных еще больше. Лосев и еще двое сотрудников с утра до ночи сидят в Центральном справочном бюро. Откаленко там тоже копался вчера полдня. А потом гонял по городу на машине.
В комнату без стука вошел Лосев. Аккуратный, легкий, изящный. А устал. Видно, что устал.
— Федор Кузьмич, через час будет у вас пенсионер Плетнин. Отыскали мы его. — Пухлые губы Виталия были строго сжаты, но глаза под длинными ресницами довольно блестели. — А потом придет…
Цветков невольно улыбнулся в ответ.
— Ну, давай сюда Откаленко и других.
— Идут уже.
— Вот и договоримся обо всем. К вам небось тоже люди придут?
— А как же? Человек двадцать сегодня пропустим. Которых установили.
Виталий опустился на стул около стола, за которым сидел Цветков, и деловито закурил.
— Много тянешь, — неодобрительно заметил Цветков.
— Говорят, лучше пить, — улыбнулся Виталий. — Не так вредно. Но работе больше мешает.
«Чего-то он все эти дни улыбается, — подумал Цветков. — Прямо-таки сияет весь. Вроде по работе сиять пока нечего».
Вошел Откаленко. И опять Цветков поймал себя на том, что любуется своим помощником. Хорошие попались ему ребята! Философы, конечно, насмешники, но положиться можно. Тянут. Конечно, могут и не туда иной раз потянуть…
Откаленко сел и тоже закурил.
В комнату зашли еще несколько сотрудников.
— Можно ассамблею открывать, — сострил Виталий.
В комнату Цветкова кто-то осторожно постучал.
Вошел худощавый, высокий, небрежно одетый человек со сморщенным лицом. Человек огляделся, потом представился:
— Плетнин Афанасий Акимович. Вот по повесточке явился. Лично вручили. Почте не доверили.
Он как-то крадучись подошел к столу и положил на краешек повестку.
— Садитесь, товарищ Плетнин.
Сколько человек прошло перед Цветковым за долгие годы работы в милиции! Кажется, он научился с первого взгляда уже определять, как начинать, как вести разговор. Но изредка попадались люди, которых так вот, сразу, определить было невозможно. Цветков про себя называл их «замкнутыми». Таким был и этот Плетнин. И потому Цветков медлил начинать разговор.
— Сведения получить хотите? — вкрадчиво спросил Плетнин, перегибаясь через стол.
Цветков усмехнулся: Плетнин «разомкнулся».
— Сначала хочу познакомиться, — ответил он.
Плетнин охотно закивал головой.
— Пожалуйста, пожалуйста. Сведения обо мне простые. Пенсионер. И все тут. А работал в жилищных органах. Управляющим домами. Глаз набил, будьте уверены. Старался. Здоровье губил. Сжигал, попросту говоря. И прямо скажу, из доверия не выходил.
— А потом?
— Что, извините, «потом»? — Плетнин склонил голову набок и прищурился. — А-а, насчет доверия-то? Ушел по собственному желанию. Заявленьице мое сохранилось. Проверял. Так что тут все в ажуре. Будьте спокойны. Прямо скажу, можете располагать.
— Два дня назад, Афанасий Акимович, вы в музей один заглянули, припоминаете?
— Было дело, — охотно кивнул головой Плетнин. — Достоевского Федора Михайловича музей.
— Интересуетесь?
— Ну что вы! — усмехнулся Плетнин. — Где уж там… Так зашел, по-соседски. Жена ключ унесла. Ну, деться было некуда. На улице холодно, сыро. Вот и зашел.
— Интересно показалось?
— А как же! Ведь тоже квартира. Семейство жило. Планировочка, прямо скажу, неразумная, проходные все комнаты. И мебель, конечно, непрактичная была. Это верно. А так жили ничего, метров по десять на человека приходилось.
— Личные вещи писателя видели?
— Непременно. У вас что, подозрения какие имеются? Так вы напрямик. Со мной можно.
Чем дальше шел разговор, тем все большую неприязнь вызывал у Цветкова этот человек. Но надо было говорить. Что-что, а память у Плетнина, видимо, отличная. Уж если что увидел, то, конечно, запомнил. И Цветков решительно спросил:
— Вы портсигар там не заметили? Кожаный?
Плетнин опять склонил голову набок и прищурился.
— А вам зачем?
— Да вот… украли его в тот день. Найти надо.
— Украли… — Плетнин еще больше склонил голову, почти прижал к плечу. — Гм-гм… При мне никто не крал. А то бы я непременно заметил. Но… подозрительные, конечно, были. Они всюду бывают. И потом, прямо скажу, какой там присмотр? Баба эта? Она мух считает, в мысли уходит, а не смотрит. Это я вам с ответственностью говорю!
Плетнин оживился, на пергаментном морщинистом лице его выступил легкий буроватый румянец. Сощуренные глаза заблестели.
— Ее непременно уволить надо, раз такое дело. И с характеристикой! Потом руководство там, я вам доложу. Ходит, так не смотрит ни на кого. Прямо скажу, интеллигенция! Уж я на нее насмотрелся. Уж я с ней горя хватил! Вот и эта… В очках, руки розовые, ногти, пудра там и прочее. А вот святыню не уберегла. Руководство, прямо скажу, не соответствует, — он увлекся и говорил со вкусом. — Ну, и потом, секретно, не для разглашения. — Плетнин понизил голос и опять перегнулся через стол. — Она сказала другой там, сам слышал: «Жаловаться, — говорит, — идти больше некуда и сил нет». Чувствуете? Это как-так некуда жаловаться? У нас всюду есть куда жаловаться! И как-так нет сил? Должны быть!
