Стеклянные крылья - Энгберг Катрине

Сара встретила его вопросом, а не поцелуем, которого он так ждал. Она прислала сообщение, что дети скоро уснут.

– Да. Мне позвонили из управления, сказали, что он пропал. По всему северо-западу разослали патрульных с собаками. Пока ничего.

Йеппе притянул ее к себе и поцеловал. Почувствовал, как к его телу прижимается ее мягкая грудь, и вдохнул запах ее волос и кожи.

– Привет. Вот и ты. Я скучал.

– Но это же безумие! – Она высвободилась из объятий. – Фальк ведь был там вчера, пытался с ним поговорить.

Йеппе расстегнул плащ.

– Куда повесить? Он мокрый.

– Да можно в прихожей… Но ты только подумай: психически больной подросток сбегает из отделения больницы и одного за другим убивает своих воспитателей. Прямо как в кино!

Сара подобрала с пола белье, которое собиралась стирать, – она держала его в руках, когда он позвонил в дверь. Длинные смуглые ноги, торчащие из-под застиранного свитера, кудри, собранные в хвост, – она сама словно из кино. Даже понятия не имеет, насколько она красива.

– Само по себе то, что ему удалось сбежать, не означает, что он кого-то убил.

– Нет, конечно. Но с чего бы ему не ненавидеть людей, которые держали его взаперти и довели до самоубийства его подругу?

Она ушла в ванную и стала загружать белье в стиральную машину.

– У него шизофрения. Не то чтобы у меня были предрассудки, но он, вполне возможно, опасен.

– Но это и есть предрассудок.

Йеппе зашел в ванную и поцеловал ее, дабы смягчить свои слова. Он чувствовал, как сильно устал. Настолько, что мог лечь на пол в прихожей и проспать сто лет.

– Все нормально? – Она щелкнула пальцами. – Спишь на ходу?

Он встрепенулся.

– Я просто… пива не дашь? Вдруг станет легче.

– От тебя и так пахнет, как будто ты из бара. – Хихикая, она обнюхала его и скорчила рожицу. – Пепельница! Тебе бокал нужен?

– И в банке сойдет.

Йеппе сел на диван, а она ушла на кухню. От ее шуточек веяло неким покоем. Пепельница. Так могут назвать друг друга любящие люди.

Она вернулась в гостиную с пивом и села рядом на диване, закинув ноги ему на колени.

– Как твой день?

Йеппе открыл пиво и стал пить. Самочувствие сразу улучшилось, и его стало еще сильнее клонить в сон.

– Противный. Бесконечный. А у тебя?

– Удачный, по-моему. Я даже удивилась: Ларсен будет очень приличным следователем. Он сообразительный.

– Да? Раньше тебе так не казалось.

Она задумалась и глотнула пива.

– Возможно, я ошибалась. Он и в финансовых делах разбирается. Он умный, просто, может, у нас тут все слишком быстро меняется, но работает он внимательно, и с ним очень весело. Мы отлично ладим.

Йеппе не смог придумать ответ, который не показался бы ребяческим или неподходящим, поэтому ничего не сказал. Они пили пиво молча.

Если Йеппе когда-то и умел любить, то он этого не помнил. Для него период до взаимных обещаний любви – время, для описания которого романтики пользуются такими выражениями, как «бабочки в животе» или «падающие звезды», – всегда было тернистым путем, на котором неожиданно попадаются ямы. Его тревожило, что он точно не знает, пара они с Сарой или нет. Ему не хотелось ревновать, когда она хорошо отзывается о другом мужчине. Он не такой человек.

Йеппе опустошил банку и, довольно вздохнув, улегся затылком на спинку дивана. Если он полежит с закрытыми глазами десять секунд, то поймет, что сказать.

– Йеппе. Йеппе! Тебе нельзя тут спать.

Йеппе очнулся, ничего не понимая, – над ним стояла Сара. Она снисходительно улыбалась.

– Кажется, ты слишком устал – тебе надо поспать. Поезжай домой и ложись в постель.

– Все нормально, я не устал.

– Ты храпел двадцать минут, друг мой. – Она поцеловала его в щеку. – Пошли, одевайся и садись на велосипед. Нам всем завтра рано вставать.

Йеппе, словно зомби, вышел в прихожую. Плащ, прощальный поцелуй – и вот он уже стоит на улице рядом с велосипедом. Под дождем. С мучительным чувством, что его выгнала девушка. Ну или как ее еще назвать. Она даже не спросила про красивую сотрудницу музея, которой он явно интересен.

Он поехал на велосипеде к Книппельсбро. Дул ветер, небо расчерчивали суетливые молнии. Его мысли метались между молодым человеком, страдающим шизофренией, и красивой женщиной – сотрудницей полиции родом из Туниса. Один сбежал ночью из отделения больницы в Биспебьерге, вторая держала его на расстоянии вытянутой руки – попеременно то любила, то испытывала непредсказуемыми потоками тепла и холода.

Ни то ни другое не имело значения; и то и другое погружало его в состояние бессилия и растерянности.

Йеппе миновал одну из многочисленных патрульных машин, наводнивших Копенгаген и ищущих душевнобольных юношей и грузовые велосипеды. Оставалось надеяться, что завтра его найдут и все прояснится.

Йеппе тревожило то, что Сара тоже поддалась искушению и автоматически стала подозревать больного человека. Благодаря диагнозу будет просто объяснить то, что мы не хотим считать обычным человеческим поступком.

Но оставались вопросы, на которые Йеппе не мог найти ответы, когда пытался представить, что преступник – семнадцатилетний пациент психиатрического отделения.

Где он убивал жертв? Каким образом убеждал пойти с ним? Где оставлял грузовой велосипед, на котором перевозил тела?

Йеппе давил на педали, замечая, как в висках стучит пульс. Проще тыкать пальцем, чем искать ответы.

Когда он переехал Эстервольд, то вдруг осознал, что поступает точно так же с Сарой. Тычет пальцем. Потому что проще обвинять ее в том, что у него нечеткий статус, чем признаться в наличии у себя сомнений. Медлит не она, а он сам – боится погружаться в жизнь семьи с двумя детьми, которых совсем не знает. Он уже обжегся. А еще есть Моники Кирксков – они откидывают волосы и посылают сигналы, опуская веки. С женщинами, у которых нет требований и есть любовь, необременительно и легко. Легкость – разве не этого ему хотелось больше всего?

Порыв ветра чуть не сшиб его с велосипеда – Йеппе закачался, чуть было не упав. Над озерами сверкнула синеватая молния.

Завтра все прояснится. Надо надеяться.

Когда Трина Бремен накормила семью, сложила выстиранное белье, уложила детей и наплакалась в туалете, она сказала мужу, что у нее болит голова и она сходит прогуляться. Клаус – человек понимающий, ну или же он просто испытал облегчение от того, что сможет спокойно посмотреть футбол, – точно не скажешь. Иногда казалось, что он к ней равнодушен и не понимает, что его безразличие – составляющая проблемы.

Трина вышла под дождь. Он даже не спросил, взяла ли она зонт.

Она пошла к воде и двинулась вдоль пристани. Их квартирка на Фредерисиягаде тесная, зато все близко. Они часто обсуждали переезд за город, где за те же деньги можно иметь больше: место, плодовые деревья, сад с батутом для детей, но так ни на что и не решились.

На самом деле скорее Трина боялась того, что с ней сотворит спокойная жизнь за городом. Даже на пристани тишина была неприятной, огромной, давала простор нежелательным мыслям, ходившим в голове по кругу. Тяжело оставаться наедине с ними. Она пожалела, что не захватила наушники – можно было послушать музыку и заглушить рассуждения в голове о том, какая она неудачница. От успокоительного она располнела и покрылась прыщами, но требуемого эффекта от него уже не было. Трина чувствовала, как все ближе подступает неконтролируемая тревога.

Она бросила взгляд на воду, вытерла глаза – слезы в них, видимо, никогда не иссякнут – и миновала патрульную машину, медленно ехавшую по Нюхавну. Полицейские даже не удостоили взглядом молодую женщину с длинными волосами и большими голубыми глазами. Неужели она и правда настолько непривлекательна?

Трина перешла велосипедный мост. На работе надо срочно что-то делать. Со временем обстановка накалялась – у нее начинал болеть живот, едва она переступала порог Королевской больницы.