Фридрих Незнанский - Операция «Фауст»
Бирюков смотрел на меня как загипнотизированный. Глаза его расширились и уставились в одну точку не мигая.
— Мы взорвем этот мир, разнесем его на куски, как мы взорвали бомбу в московском метро! Мы — будем убивать их, как убили этого предателя — курсантка из Рязани! Пистолет к виску — и нет его! Ножом в спину — рраз! И нет этой девчонки — Ким! Она была против нашего братства! Мы будем убирать всех, кто против «Афганского братства»! Мы будем убивать и грабить! Нам нужны деньги! Деньги — для нашей революции! Мы господа жизни! Мы победим!
Бирюков схватился руками за голову и начал мотать ее из стороны в сторону, подбородок у него трясся, как в лихорадке, на лбу выступили капли пота, Комедия подходила к концу.
— И ты, Валет, ты тоже быдло! — заорал я истошным голосом. — Они тебя в висок — бах! — и нет тебя! Кому ты нужен? Сталину?! Ты не Валет, ты — шестерка! На тебя им и пули будет жалко! Бутылкой по черепу, и хватит с тебя!
Валет взвыл страшно и повалился головой на стол. В дверь вломился Погорелов с каким-то оперативником. Тот держал пистолет на изготовке. Я замахал руками, сам готовый грохнуться в обморок.
Если бы Меркулов видел сотворенный мною спектакль, это были бы мои последние минуты работы в Мосгорпрокуратуре. Для него не существовало понятия «моральный выбор». Недопустимость морального компромисса в повседневной жизни он целиком и полностью переносил в практическую сферу уголовной юстиции и выступал против тактических приемов, основанных на использовании низменных побуждений у допрашиваемого. И то, что я совершил сейчас, было безнравственно и противозаконно, но у меня не было другого выхода. Потому что я знал: если мы найдем истинных преступников и докажем их вину, мы спасем Геворкяна. Но главным для меня было не это: еще ходил по земле другой убийца Ким. И цель — найти его — оправдывала средства.
Погорелов включил магнитофон на запись и слушал Валета, не перебивая. Лишь дважды, меняя кассету, он пытался остановить Бирюкова, но тот не обращал на майора никакого внимания. Обращался он лишь ко мне, своему «брату». Я же внимал ему без остатка — незаметно дирижировал его показаниями — этой симфонией кошмаров, задавая ему наводящие вопросы. Сейчас мне нужно было вытащить из этого безумца информацию об «Афганском братстве» и о деле Морозова, а сведения о двух других убийствах я оставлял на десерт — товарищу Погорелову…
— И в Ленинграде этого нацмена я не убивал. Я стоял на стреме.
— Брат, послушай, а кто для тебя самый главный солдат в нашем братстве? — наводил я его на нужную тему.
— Главный? Брат? Солдат? Да Цезарь — главный. Я вместо него добровольно три раза «закал духа» принимал. Ну, это удары по телу, они — это розги, лучший учитель, закал духа…
— Кто это — Цезарь? Как зовут, какая у него фамилия?
— Цезаря зовут Цезарь. А фамилия у него — Куркин. Валера Куркин, он был мой первый командир… там… в Афганистане. Цезарь меня и в братство привел, и командиром нашей тройки был. И пил со мною первый бокал шампанского… с моей кровью. Мы поклялись тогда, что всегда будем вместе. Вместе добьемся победы над этими… над мыслителями и быдлом.
— Валет! А кто тебя в Москву перевел… из Афганистана? Ты же в обслуге самого Министерства обороны работал перед самой демобилизацией?
— Цезарь перевел. Сначала его самого взяли в академию. Потом он меня в Москву перетащил. Это нелегко. Но он мой брат. Он меня любит!
Мне, конечно, хотелось сказать Бирюкову, что и этот твой «брат» Валерий Куркин, наверное, такой же оболтус, как и ты сам. Небось тоже выступает за уничтожение восьмидесяти процентов населения. Но любая реплика могла сейчас испортить все дело, и я спросил:
— В какой академии учится сейчас Цезарь?
— В академии Дзержинского. Не которая военно-инженерная, а специальная — для разведки и спецназа.
— И на деле он был, Цезарь, когда надо было расправиться с предателем, с Морозовым, — в Рязани? — сказал я и внутренне весь подобрался.
— Ага, был. Он и ухлопал этого дурака, быдло это — курсанта. Он предать хотел наше братство. Цезарь говорил — наш устав хотел обнародовать. А это нельзя, секрет — наш устав.
— А девушка? Что за девушка ездила с вами в Рязань?
— В зеленой косынке которая?
— Ну да.
— Не знаю. С ней имел дело не Цезарь, а наш главный.
— Кто — главный?
— Да ты же знаешь, что мы действуем в тройке. Главный — Малюта Скуратов, потом — Цезарь, потом — я, Валет…
— И ты не знаешь ничего о девушке этой? Кто она? Откуда? Как зовут и где живет?
— Не-е… Не знаю я. И не положено, а я устав соблюдаю. Тогда меня тоже главным назначат, в другую тройку.
— А что ты знаешь про Малюту Скуратова? Кто он?
— Ничего не знаю.
— А уколы тебе делали — в Афганистане?
— От трусости? Чтобы храбрый был? Делали! Я же в гражданке трусливый был — факт. Крови очень боялся, плакал, когда ребята в нашем совхозе кошку били или собаку. В Афганистане таким быть нельзя. Там смелые люди нужны. Поэтому нам и уколы сделали…
— И что? После уколов — ты смелым стал?
— Спрашиваешь! Конечно!
У него появилась улыбочка, как тогда у Ивонина.
— Я всю дорогу тренировался. Все нормы сдал, у нас в братстве для того, чтобы звание получить «солдат доблести и чести», — надо проползти 36 метров за 25 секунд, попасть в десятку из пистолета, поразить мишень «в сердце», кидая нож.
— А ты в метро был, когда в вагон бомбу подложили? — спросил я, нервно почесывая подбородок.
Бирюков хмыкнул и покачал головой.
— Цезарь там был. А меня не взяли. Там были специалисты по взрыву.
— Тогда откуда ты знаешь, что ваша работа, если ты не был? — спросил я, оторвавшись от блокнота, в который записывал основные факты из показаний Бирюкова.
— Нам объявили…
Бирюков осекся, потому что, видимо, не хотел говорить о сборищах братства.
— Скажи, брат, а где вы собирались? Я имею в виду собрания «Афганского братства».
— Точно не знаю… В каких-то катакомбах, под землей. Я приезжал на платформу «Москворечье». Там меня ждал Цезарь. Он усаживал меня в машину, надевал повязку и вез куда-то. Нужна конспирация. Это потом, когда победим, мы выйдем из подполья. А сейчас — конспирация. Мы в катакомбах сидели в темноте, чтобы не видеть друг дружку.
— И что, говорили вам в катакомбах? Когда Сталин отдаст свой самый главный приказ?
— Сказали, что скоро отдаст! Может, даже в этом месяце отдаст!
— О чем приказ? Что вы должны будете делать? Конкретно?!
— Конкретно — не знаю! Знаю, что будем убивать быдло и мыслителей! Совершать революцию! А конкретно приказ Сталина объявят нашим тройкам накануне! Накануне нашей революции!
Я в упор смотрел на Бирюкова, крикнул:
— Брат! Смотри мне в глаза!
— Я смотрю!
— Отвечай! Отвечай! Честно, только честно, как солдат! Когда Сталин отдаст приказ «Афганскому братству»? Отвечай!
— Не знаю! Не знаю я!
— Врешь!
— Нет. Не вру! Я не знаю. Все тогда взлетит на воздух и придет наше время. Придет наш час! Больше я ничего не знаю.
— Хорошо. Успокойся. Я тебе верю. Скажи, кому вы отдали инкассаторскую сумку с деньгами?
— Я не знаю его клички. После Преображенки мы пересели в мой «Москвич» — бросили ихнюю «Волгу». Потом я доехал с братьями до метро «Варшавская», и Малюта отнес чемоданчик (мы переложили деньги в чемоданчик, а инкассаторскую сумку выбросили по дороге) какому-то мужику, Я не видел его лица, клянусь! Мужик этот взял чемоданчик и понес к «Запорожцу».
— Что за мужик? Какие у него были приметы? Только не ври!
— Шел он странно, как пьяный. Больше ничего не запомнил.
— Почему ты решил, что он пьяный?
— Качался из стороны в сторону, но равномерно как-то. Чудно.
— Последний вопрос. — Я напрягся и смотрел в его глаза с расширенными, словно от белладонны, зрачками. — Кто убил Ким!
— Ким?! Я не знаю такой клички! Я его не убивал! Я не знаю!
— Ты был в доме «Тысяча мелочей» с Ивониным, в ночь с 13-го на 14-е июня. И один из вас ударил ножом девушку по имени Ким.
— Я не знаю Ивонина! Я никогда не был в этом доме!
— Вспомни, где ты был и что делал в ночь с 13-го на 14-е, с четверга на пятницу.
— Я не знаю! Я так не могу! Я не помню!
— Успокойся, брат. Это было десять дней тому назад. Вспомни!
— Я был в Ленинграде! Мы приехали туда 12-го ночью, 13-го напали на инкассатора и рванули в Москву ночной «Стрелой»!
— Так, Валет, — примирительно сказал я. — Сейчас объявим перерыв на обед — тебя накормят. А потом ты подробно, слышишь, подробно, расскажешь обо всем товарищу Погорелову.
— Чего мне будет? Расстреляют?
Я ответил серьезно.
— Если ты во всех делах был шестеркой и на тебе нет крови инкассаторов и их шоферов, если ты не убивал. Морозова, как говоришь, ты не умрешь, будешь жить!
