Мика Валтари - Звезды расскажут, комиссар Палму!
— Вот хоть режьте! — и он провел ребром ладони по горлу. — Дядя Фредрик один-единственный ко мне здорово относился. Кроме Саары, конечно. Сроду я его не огорчал и вообще… Но в тот раз он так ужасно рассердился, жуть просто… Мы разругались, и я несколько дней дулся на него, потому что мне ведь тоже было не по себе… Ну вот, а в тот вечер я встретился с ним на холме, и мы все выяснили, и он обещал мне отдать телескоп. Насовсем отдать, подарить то есть.
Вилле с надеждой поглядел на нас. Но Палму сидел с непроницаемой физиономией и только кивнул, чтобы тот продолжал. Но пыл Вилле заметно угас.
— Вы что, не верите?! — жалобно спросил он. — Но у меня, правда, не было ни гроша, а мне надо было зайти за Саарой в кафе. И потом, меня все-таки мучила совесть из-за дяди Фредрика. Ну, я и пошел на Обсерваторский холм, подумал, что он уж точно придет в последний раз посмотреть на звезды. Перед переездом то есть. Небо, правда, было в облаках, но он в самом деле стоял там.
— Когда это было? — спросил Палму.
— У меня ж нет часов, — спокойно сказал Вилле как о само собой разумеющемся. — Около десяти, наверно. Но дядя Фредрик был на своем обычном месте. Он надеялся, что небо еще расчистится. Сказал, что побудет до двенадцати. Понимаете, от его нового дома ходить было б далеко. А он жаловался на одышку. И руки у него дрожали, и еще он сосал нитро… нитро… в общем, какой-то нитро, то есть клал таблетку под язык. Он боялся, что у него сердце схватит. Поэтому он и сказал, что больше не сможет таскать телескоп, и обещал отдать его мне, если я сам приду и заберу его после двенадцати. Чтобы ему больше не носить его домой. — Вилле втянул носом воздух и уставился в пол. — А потом дядя дал мне двести марок и велел купить мороженое. Он бы дал еще, но у него не было больше в бумажнике. И показал мне марку с типографским браком, «Цеппелина» — может, знаете? Она жутко дорогая, и дядя страшно гордился ею. Он ее только что, вечером, выменял у одного такого… у Кеттунена. Он сказал, что теперь все пойдет отлично и что предсказания звезд для него благоприятные. Вот. А что они знали, эти звезды…
Вилле заплакал. Н-да, нервный парень. Мы сделали вид, что не замечаем его слез. Громко высморкавшись в носовой платок, он продолжил:
— Я, честное слово, собирался подождать Саару в кафе, а потом вместе с ней пойти на холм за телескопом. Хотя папаша ее жутко ярится, когда Саара приходит поздно… Ну и ладно, что на него обращать внимание, раз она переедет к дяде! А ей можно будет теперь переехать? Дядя ведь умер… Дядя говорил, что написал завещание — чтобы все оставить Сааре. Ведь завещание — это такая бумага, в которой объявляют последнюю волю, а внизу подписываются свидетели, да?
— В общих чертах да, — подтвердил я как юрист — он как будто хотел юридической консультации.
— Ну вот! — удовлетворенно заметил Вилле, но опять помрачнел. — Нет, ничего эти звезды не знают… Потому что с этого момента все и покатилось. Я налетел на Арску, а он придумал подразнить этого гада, этого злобного индюка, вышибалу их. Налил в бутылку воды, сунул ее в карман, ну и мы как будто пили — ведь этот гад приставал к Сааре, а что я могу ему сделать, когда он бывший боксер! А потом еще окно разлетелось… Меня запихнули в «воронок»… Но в отделении было ничего, у меня только имя спросили и адрес… Комиссар попался хороший мужик. Даже не ругал. Но меня все равно зло взяло — ведь придется платить за эту дурацкую витрину! Двадцать или тридцать тысяч! Арска-то, конечно, смылся с Кайей… Но ничего, зато он как верный друг ждал на улице, когда меня выпустят. Ну, он и спросил, не хочу ли я с ними прокатиться или, мол, в штаны наложу, как сопливый пацан… Он уже и «мерседес» присмотрел, прямо новехонький. Ох, ну и здорово же он шел, мотора вообще не слыхать! Хозяин там щелку оставил, в окне, ну а Арске открыть дверцу — плевое дело… А дальше вы сами знаете…
— Так ты забрал телескоп возле Памятника? — спросил я. — И больше дядю Фредрика не видел?
— Нет, — твердо ответил Вилле. — Я прямо обалдел, как это телескоп стоит, а дяди нет. Но я даже и не подумал смотреть в кустах, я решил, что он мне его оставил — знал, что я за ним приду, а самому ему было тяжело тащить телескоп домой. Времени-то уже было много, к часу наверно.
— А зачем ты приволок телескоп в Пассаж? — с любопытством спросил Палму.
— А я им очень гордился, — бесхитростно ответил Вилле. — У меня ж никогда ничего своего не было, совсем своего. Даже вот тряпок. Я только старье донашиваю. А мне хотелось, чтоб все чуваки видели… И это было по пути — я ведь шел Сааре помогать, вещи носить, в общем, переезжать. И случайно у киоска заглянул в газету, а там про аварию… Ну, я и перетрухнул. Даже про телескоп забыл. Так сильно перетрухнул.
Говорить больше было не о чем. Подавленный, я тоже закурил. Палму по-прежнему дымил своей трубкой. Все молчали. Наконец я раскрыл рот, но Палму опередил меня:
— Не пугайся, Вилле, но ты наверняка понимаешь, что убийство вашего дяди Фредрика — дело серьезное. И вот наш начальник придумал такой ход — очень хитрый! Ты пару деньков еще пробудешь здесь, воспользуешься, так сказать, нашим гостеприимством. Кстати, придешь в норму, Алпио за тобой поухаживает. И Саара будет тебя каждый день навещать, а потом ты сможешь выходить во двор, поможешь патрульным машины мыть. — Лицо Вилле просияло. А Палму безмятежно продолжал, не глядя в мою сторону: — Понимаешь, этот убийца дяди Фредрика очень осторожный и хитрый. И когда он узнает, что — гм — подозревают тебя, что ты задержан и тебе будет предъявлено обвинение, тогда он почувствует себя в безопасности.
— Но я не… — растерянно начал Вилле.
— Ну, разумеется, нет, — успокоил его Палму. — Но наш начальник решил, что будет лучше, если газеты напишут именно так. Не волнуйся: твое имя нигде не упоминается, фотографий тоже нет, поскольку ты несовершеннолетний, но я думаю, что для твоего — гм — душевного спокойствия тебе лучше пока газеты не читать. Потом как-нибудь прочтешь, когда все будет позади.
Я решил внести и свою лепту.
— У тебя, Вилле, завтра день рождения, так что жди именинный пирог, — пообещал я. — А вот когда вся эта черт… проклятая история закончится, ты сможешь добровольцем пойти в армию. Тогда многие твои проблемы будут решены. Знаешь что, устрою-ка я тебя в автобатальон! Ты сможешь остаться в Хельсинки и почаще видеться с Саарой — как только служба позволит. А после армии получишь шоферские права!
Горящий взор Вилле уже устремился в прекрасное будущее, но вдруг какая-то мысль заставила его помрачнеть.
— Да нет, ничего, наверно, не выйдет, — с сомнением заметил он. — Туда ведь тоже много желающих!
— У добровольцев есть преимущественное право, — поспешно сказал я. — Я сам… ну или наш начальник отдела — он, конечно же, лично знает командира автобатальона. И тот безусловно поможет, если мы попросим. И если ты, со своей стороны, поможешь нам.
Вилле обдумывал предложение. Я напряженно ждал, не сводя с него взгляда. Наконец он проговорил с кислой миной:
— Вот не пойму — что им, трудно напечатать мою фотографию?! Тогда уж все увидели бы, какой я крепкий чувак!
В это мгновение я услышал стук каблуков, торопливо цокающих по коридору, а в следующее их владелица тигрицей влетела в камеру, хлопнув с размаху дверью, готовая одновременно испепелить нас взглядом и разорвать на части. Это была, конечно же, она — попечительница несовершеннолетних! На какую-то долю секунды она опешила, застав столь мирную картину, но тут же обрела боевую форму и набросилась на меня.
— Больничная камера! — воскликнула она дрожащим от негодования голосом. — Разумеется! Довели мальчика, вытягивая у него признание! Посмотрите, какой он худой, какой бледный! — Она погладила Вилле по голове, потрепала по щеке и успокоительным тоном проговорила: — Ну что, все теперь в порядке? Ты мне только скажи, если они будут плохо с тобой обращаться! Я уж разберусь с этим судьей. Давно, давно пора! Он у меня узнает, как издеваться над детьми!
Вилле совсем смутился и боялся рот раскрыть. Но в коридоре снова послышались шаги, уже более легкие, и в двери нерешительно показалась Саара Похъянвуори в сопровождении Алпио. И если бы яркий дневной свет не заливал всю камеру, то ее осветила бы лучезарная улыбка девушки. Правда, когда она заметила меня, улыбка на ее лице погасла.
— Как вам не стыдно, разве Вилле психопат! — возбужденно проговорила она.
— Психопат! — заявила тигрица, прикрывая подопечного грудью. — Вилле безусловно психопат! У нас будут бумаги, подтверждающие…
Силы мои иссякли. Я встал.
— Пойдем, — сказал я Палму. — Нам пора заняться другими делами.
И мы оставили женщин выяснять вопрос душевного здоровья Вилле и его природных склонностей. Алпио тоже куда-то испарился — притом без моего разрешения. Мы же двинулись в путь по коридорам, полным печали и рухнувших надежд. На этот раз моих.
