Андрей Константинов - Реализация
Тем временем два монолога продолжались.
– Покрышкин, не солидно.
– Не буксуй.
– Не тоскуй.
– Все равно поймаю.
– Все равно обману.
При этом они оба резко разводили руки в стороны. На ускоренной записи можно было подумать, что двое, сидя, репетируют танец в присядку.
– Щас в рыло получишь!
– Привычные… Ты человек казенный, мы промысловые… Так вынимать щи из печки? – намекая на магарыч за беспокойство, спросил Тюлень.
– Я не басурман, – скривился Ильюхин.
– Уважил. Пойдем-ка, зачерпнем водицы, а то нутро пересохло.
– Пойдем, родителей не спросясь, – Ильюхин тут уже согласился.
Павлиныч с завистью проводил их взглядом: «К вечеру ужрутся, будут песни арестантские горланить, перепачкаются. А назавтра вновь друг за дружкой гоняться».
И для чего голова в плечи ввинчена? То ей думаем, то ногами.
Через пару часов Ильюхин с Тюленевым поборолись на руках, разбив салатницу; обсудили порядки в Челябинском централе 1967 года, сделав особый упор на конфликт вора Сама и корпусного прапорщика. Затем Тюлень на спор вынул левый шнурок из ботинка у рядом сидящего нэпмана, а Ильюхин успел прицепиться к официанту: «Чем, пингвин, не доволен?!»
Закончилось все чудом, то есть невозможным событием из сгустков желаний: в четыре ноль две ночи Тюленев, как своему, показал Ильюхину заграничный паспорт и кредитные карты японца. Документы он украл третьего дня у входа в Петропавловскую крепость и хранил их в нычке – в одной из проходных парадных на улице Софьи Ковалевской. Собутыльники приняли единственно возможное в тот момент решение – отдать все иностранцу, после чего Ильюхин установил его номер в гостинице «Москва». Выработал он и легенду чудесного обнаружения, а именно: два дня искали, шесть раз перекуривали, но нашли-таки злодея.
Японец был приятно поражен в пять утра и пригласил всех на зеленый чай с редкими кусочками рыбы. Виски он купил потом – никуда не делся. Литр ячменной водки закончился через двадцать минут. Таксисты-отстойщики в семь утра сказали правду: «Ребята, ну действительно мы вам последних две бутылки продали». Все равно продолжился путаный диалог на сказочном универсальном языке. Тюлень долил в чай что-то со стола, и это что-то оказалось острым соевым соусом. Выпили. Японец зажмурился, а Ильюхин признал: «Вещь!». Наконец туриста угостили из пластмассовой бутылочки освежителем для ванн «Элегия». (В те годы любая пластмассовая бутылочка содержала критерий «вкусно»). Это было уже в закрывающимся валютном баре. Житель острова Хоккайдо согласился – он давно внутренне собрался на тот свет. На неплохом русском островитянин оценил аналог ихнего ацетона: «Ишь!!!» Напоследок он прекратил улыбаться и упал в женском туалете. Если бы он умер, а дело бы при этом происходило в год принятия первого Уголовного кодекса Советской власти (для дилетантов: революционное глобальное правотворчество состоялось в 1922 году), то к оставшимся в живых было бы применено примечание ст. 143 главы V раздела первого, которое гласило: «Убийство, совершенное по настоянию убитого из чувства сострадания, не наказывается».
На утро Ильюхин замер над текстом рапорта, который его буквально заставили написать, потому что положено, в конце концов. Незадолго до этого на утренней сходке начальник ОУР Горчев чертыхался, теребя исписанный листик с красивыми иероглифами: «То жалобы пишет, что обворовывают, то благодарит за содействие, но не может вспомнить кого. Второй раз прочухал свои документы! Пианинное светило, понимаешь ли!» Ильюхин насторожился, порылся во внутреннем кармане пиджака и обнаружил паспорт подданного страны Восходящего солнца.
– Ну, Покрышкин, выручил! А то тут с дирекции филармонии звонили: мол, будьте добры, постарайтесь найти, он у нас к тому же приболел, – порадовался Горчев. – Школа! Учитесь, крупа. Тогда и вам разрешу на работе выпивать чуток.
Секретно
Начальнику ОУР Куйбышевского РУВД майору милиции Горчеву Т. Т.
Рапорт
Докладываю, вчера, 21 июня 1989 года, проводя оперативные мероприятия по установлению неизвестного преступника, совершившего хищение личного имущества гр-на Японии Оцу Шитру в доверительной беседе с гр-ном М., подготавливаемым мною к негласному сотрудничеству в качестве доверенного лица, установил, что документы украли его знакомые воры-гастролеры из города Луганска по имени Саша и Сережа. Документы и ценности, кроме валюты, отдали гр-ну М. на хранение. Выработав с кандидатом на негласное сотрудничество легенду, он передал документы и ценности мне для возвращения иностранцу от лица сотрудников милиции. Кандидату на сотрудничество дано задание принять меры к установлению точных данных своих связей.
Паспорт и кредитные карты в количестве четырех штук прилагаю к рапорту.
Младший оперуполномоченный
ОУР Куйбышевского РУВД
лейтенант милиции Ильюхин
В этот миг Тюлень в Пассаже шарахнулся от очередной жертвы, испугавшись своего отражения в витрине. Похмельный мозг, облитый экспериментальным моющим средством «Элегия», этому отражению просто не поверил. «Тюлень» боднул лбом угол стеклянной кассы. Кожа на голове вспухла, а кассиршу пошатнуло на высоком табурете…
…Недели две, встречаясь глазами с разных сторон Невского, им было неудобно друг перед другом. У Ильюхина было чувство – будто он что-то украл. У Тюленя – будто что-то продал.
Штукин (прошлое – сентябрь 1999 года)
Однажды вечером Штукин заглянул в кабинет к оперуполномоченному Жене Радину, у которого обычно собирались те, кого никто не ждал дома. У Радина уже сидели Уринсон и Потемкин. Молодые люди откровенно маялись, всем хотелось выпить, а денег не было совсем. Самое неприятное заключалось в том, что и занять было не у кого, поскольку лимит и доверие дежурной части себя исчерпали. Так называемую «девятку», то есть средства, выделенные на материальную помощь спецаппарату (осведомителям) давным-давно уже списали на кормление понятых, правда, сами понятые об этом и не догадывались.
Достав из смятой пачки «Петровских» последнюю сигарету, Радин неуверенно предложил:
– Может, на «пьяный угол» нагрянем?
– Перебор! Позавчера с убойщиками и так пол-ящика смели у барыг, совесть надо иметь! – возразил Уринсон.
– А чего это убойщики на чужой каравай залезли? – разозлился Радин.
Уринсон постарался защитить убойную группу:
– А ты знаешь точное место, где концентрируются убийцы?
Потемкин вздохнул и уныло выдвинул еще одно предложение:
– Может на рынок к черным?
– В лицо знают – не откроют! – Радин знал, что говорил.
Последний спонтанный набег залегендированный под операцию «Эмигрант» на Андреевский рынок закончился целой делегацией от администрации рынка к начальнику УБЭП района. Шуму было много. Начальник УБЭП пообещал принять меры и таковые попытки действительно предпринял.
– А кто от следствия? – поинтересовался Штукин.
– Маленкова, – криво ухмыльнулся Уринсон.
– М-да… – повесил голову Валера. Маленкова была майором милиции, женщиной с интересной судьбой и богатым жизненным опытом. Безденежных оперов она на своем веку видала и перевидала. Маленкова, если и давала в долг, то только под залог табельного оружия. А у оперов оружия на руках не было, им временно запретили его выдавать, после того как Уринсон в кафе «Бригантина» выстрелил в барабан музыканту Лыскову. Штукин и Радин при этом дико гоготали. Лысков этот был однокурсником Уринсона и в свое время не давал Боре списывать…
Штукин почесал затылок и встрепенулся:
– А может быть, что-нибудь из вещдоков продадим?
Четыре пары глаз начали осматривать кабинет Радина, но ничего ценного, кроме двух треснувших лобовых стекол от «москвичей» и бампера от старой «Волги», не обнаружили. Все тяжело вздохнули. И в этот момент в кабинет через неплотно прикрытую дверь юркнул непонятно откуда взявшийся щенок. Он вперевалочку подбежал к столу, на котором сидел Радин. Опера молча уставились на будущую собаку.
– Дверь в ОУР не заперли, что ли? – предположил Радин.
– Слушайте, а щенок-то породистый! – родился преступный умысел у Уринсона.
– А ты что – собаковед? – съязвил Штукин, хотя и он отлично понял, куда клонит собрат.
– Породистый щенок всегда имеет толстые лапы, толстый живот. Толстую шею… – подняв взор, Потемкин считывал информацию с потолка.
– Это ты породистого колобка описываешь! – засомневался Штукин.
– А в Китае собак едят! – ни с того ни с сего вспомнил Уринсон.
– Ну, ты вообще уже того! – спохватился Штукин. – А еще в Академии госслужбы учился!
– Действительно, где мы его варить-то будем? – удивился Потемкин.
