Аркадий Адамов - Петля
И протягиваю ему свое удостоверение.
Фоменко внимательно изучает его, прежде чем вернуть. Я замечаю, что настроение у него еще больше портится. Я уже научился улавливать самую разную реакцию самых разных людей на мое удостоверение. Она всегда очень выразительна и вполне определенна. Реакция Фоменко относится к числу тех, которые мне не нравятся и обычно сулят трудный разговор.
— Слушаю вас, — хмуро говорит наконец Фоменко, возвращая удостоверение.
Я повторяю вопрос.
— В Москве я одиннадцать дней. Вот командировка, — и он пытается достать из внутреннего кармана пиджака бумажник.
Но я его останавливаю.
— Она мне пока не нужна. С каким заданием вы прибыли?
— Мне надлежит… — Фоменко откашливается. — Надлежит получить для моего совхоза два токарно-винторезных станка, пилораму и автобус.
— Получили?
— Да, да. Зараз уезжать собираюсь, — как-то слишком уж поспешно отвечает Фоменко.
— Вы не в первый раз приезжаете в Москву?
— Не в первый.
— И уже многих тут в министерстве знаете?
— Многих.
Он отвечает скупо, отрывисто.
Другой бы, между прочим, давно уже спросил, что мне, собственно говоря, надо выяснить. А этот почему-то не спрашивает. Робеет? Нет, это на него не похоже. Догадался? Вот это скорее. Ведь о том, что случилось с Верой, знает уже все министерство. И он, конечно, понимает, что милиция должна этим заниматься. И от этого ему так неуютно сейчас, так тревожно? Черт возьми, неужели именно в него влюбилась Вера? Нет, нет, он не похож на того человека с фотографии, это я сразу отметил про себя, как только Фоменко вошел в комнату к девушкам, и лечиться ему в Тепловодске тоже ни к чему. Но, может быть, именно с ним гуляла Вера в тот вечер, с этим «неистовым поклонником», как назвала его одна из девушек. Какое у него напряженное лицо.
— Вы знали Веру Топилину?
— Ох, так вы о Вере? — с непонятным мне облегчением восклицает Фоменко.
— Вы ее знали?
— А як же! Знал, знал.
— Встречались? Проводили вместе время?
Фоменко, набычившись, хмуро смотрит на меня исподлобья и наконец-то спрашивает:
— Вы, собственно, почему у меня об этом вызнаете?
Он снова враждебен и готов к отпору. Ну, сейчас это как раз понятно.
— Если вы встречались с ней незадолго до ее гибели или даже в тот самый день, те, может быть, чем-то поможете нам.
— Не встречался, — вздыхает Фоменко. — Признаюсь вам, хотел. Сильно хотел. Но… она не схотела.
Со следующим вопросом я медлю. Но задать его все-таки придется. Хотя бы для очистки совести.
Фоменко тоже молча курит, грузно откинувшись на спинку кресла и устремив взгляд в пространство.
— Вспомните, Григорий Маркович, — наконец говорю я, — что вы делали в прошлый понедельник.
Взгляд Фоменко из рассеянного становится вновь настороженным и неприязненным. Словно он ждет от меня какого-то подвоха, ловушки, удара из-за угла. Это очень неприятное чувство. Кажется, я ему не дал для этого оснований.
— Вам что же, весь день надо знать? — сипло спрашивает он.
— Пожалуй, опишите весь день.
— Да разве его запомнишь? Москва же! Крутит, вертит, голова пухнет, ноги гудят. Не, не помню я. Вот, ей-богу, не помню. Подписывал бумаги, ждал приемов, щи где-то в столовой хлебал…
Фоменко вдруг становится разговорчив.
— Ну, а вечером? — спрашиваю я.
— Вечером? — он, словно с разбегу, упирается в стенку. — Що вечером?
— С кем вы были в тот вечер?
— А-а! — почти обрадованно восклицает он. — Так вам що, алиби треба, а? Словом, значит, веры нет?
— Не забывайте, Григорий Маркович, ведь мы официальное расследование ведем.
— Бачу, бачу. Зараз припомню. Так… вечером, значит?.. Ну, так… — Он усиленно трет лоб под чубом, по-прежнему грузно развалившись в кресле и все его заполнив собой от подлокотника до подлокотника, так что и руку уже не втиснишь.
— …Ну да… в кино пошли, значит… — с усилием припоминает наконец Фоменко. — С Миколой и его супругой… Ну, да… На последний, значит, сеанс… А до того чаи, значит, гоняли… Ну да…
Микола оказывается его земляком, недавно переехавшим в Москву, у которого Фоменко в этот раз и остановился.
Что ж, хоть и не очень нравится мне наш разговор, особенно кое-какие отдельные моменты в нем, хоть и сам Фоменко симпатии у меня не вызывает, однако он, видимо, не причастен к трагедии, разыгравшейся в прошлый понедельник вечером на стройплощадке.
Мы прощаемся без особой теплоты, а Фоменко, кроме того, с явным облегчением и даже заметно повеселевший. Определенно, он ждал каких-то неприятностей от нашего разговора. Непонятно только каких. Вот теперь радуется. И через минуту готов будет уже снова балагурить с девушками. А зайти он к ним должен, он у них в комнате оставил портфель. Ну, и, конечно, задержится там, как же иначе.
За это время наш сотрудник уже побывает по указанному им адресу, у неведомого нам Миколы и его супруги. Так уж, для верности, чтобы «закрыть вопрос».
…А утром у меня новая встреча.
На этот раз с долговязым, широкоплечим латышом Освальдом Струлисом. Прямые светлые волосы, чуть не до плеч, ему к лицу. Тяжелый, выдвинутый вперед подбородок, глаза то серые, то голубые, по-моему, в зависимости от настроения. Сейчас у Освальда настроение угрюмо-спокойное и глаза совсем серые. «Как и его море в таком же состоянии», — неожиданно думаю я.
Мы сидим в том же кабинете, где вчера я беседовал с Фоменко. Только сегодня перед Струлисом сюда ненадолго заглянул Меншутин. Он действительно очень переживает гибель Веры. Но его присутствие я все же с трудом выношу. Как его выносят другие? Ведь он же, наверное, не только меня, но и всех поучает и перед всеми красуется своей эрудицией, которой грош цена, своей величественной осанкой и эдаким снисходительным, даже слегка покровительственным вниманием. Что за тип! Интересно хоть одним глазом подсмотреть, как он ведет себя с начальством. Тоже поучает или все-таки заставляет себя выслушивать поучения? Нет, по-моему, его невозможно выдержать даже в качестве подчиненного. А со мной он по-прежнему держится, как профессор со студентом, и благоглупости так и прут из него.
Поэтому молчаливый, сдержанный Освальд приносит мне в первый момент даже некоторое облегчение.
Памятуя вчерашнюю встречу с Фоменко, я с самого начала представляюсь Струлису и показываю свое удостоверение. После этого он становится еще угрюмее.
Надо вам сказать, что вчера вечером, после разговора с Фоменко, я все-таки не выдержал и заехал на работу. И позвонил в Ригу своему дружку Арнольду Риманису. Он работает в республиканском уголовном розыске. Отличный парень и талантливый сыщик. Мы знаем друг друга не понаслышке. Арнольду достаточно дать в руки лишь одно, даже самое тоненькое и слабое звено, и он медленно и терпеливо вытянет всю цепочку. И пунктуален он, как хронометр. «Завтра звоню тебе в девять тридцать», — сказал он мне. И действительно позвонил сегодня утром в это самое время и кое-что сообщил дополнительно об Освальде Струлисе. Оказывается, при всех своих отрицательных качествах, за которые его выгоняли с работы из двух колхозов, и несмотря на его бесконечные ссоры с женой, он обожает ее и сына, а ссоры происходят только на почве его слепой и неугомонной ревности, которая тоже может любую женщину свести с ума. Хотя в определенных дозах это каждой приятно, лукаво добавляет Арнольд. Словом, ни о каком романе в Москве, даже о попытке его завести, речи быть не может. И если в этом убежден Арнольд Риманис, то сомневаться не приходится. Однако молоденькие сотрудницы министерства заметили, что Струлис ухаживал за Верой. Ошиблись? Ну, нет. В таких вещах эти особы не ошибаются. Что же тогда? Может быть, это было, так сказать, деловое ухаживание? Какая-то помощь требовалась Струлису от Веры? Он же отменный хитрец, ловкач и доставала. И его угрюмая внешность весьма обманчива. Да, вот это и надо проверить в первую очередь. Ну, и, конечно, тот злосчастный понедельник, особенно вечер того дня.
— Когда вы приехали в Москву? — спрашиваю я.
— В воскресенье, — хмуро цедит Струлис. — Не это, а то.
— Вы приехали в командировку?
— Да. Командировка.
— С какой целью?
— Получить два автомобиля, один автобус.
— Вам это легко удалось?
Струлис бросает на меня исподлобья быстрый, подозрительный взгляд.
— Вполне законный порядок.
В разговоре с таким сдержанным, немногословным человеком надо быть особенно внимательным, чтобы суметь уловить еле заметные оттенки настроений и интонаций. Сейчас я чувствую, что Струлис нервничает. Ему явно не нравятся мои вопросы, относящиеся к его служебным делам здесь, в Москве. Небось что-то крутит, ловчит к мухлюет. Но Вера вряд ли помогла ему тут, несмотря на все круги, которые он вокруг нее делал. Не таким человеком была Вера.
