Оса Ларссон - Кровь среди лета
— Не возьму. Я жду вас снаружи.
Она чуть было не сказала, что не может позволить себе иметь собаку, потому что много работает.
Потом они копали картошку. Сиввинг отбрасывал ботву здоровой рукой, Ребекка шла за ним с лопатой.
— Копать — как раз то, чего я делать не могу, — говорил Сиввинг. — Если б не ты, я попросил бы Лену, она приедет сюда на выходные со своими мальчиками.
Леной звали его дочь.
— Охотно помогу вам, — ответила Ребекка.
Лопата легко входила в песчаную землю. Ребекка выкапывала клубни миндального картофеля, отделяла их от ботвы и оставляла в земле.
Винни бегал со щенками по траве с глухариным пером на веревочке. Время от времени Ребекка и Сиввинг поглядывали в его сторону. Невозможно было удержаться от смеха, глядя, как юноша размахивает над головой своей игрушкой, высоко вскидывая колени, а щенки носятся за ним, словно свора охотничьих псов. Белла в стороне грелась на солнце. Иногда она поднимала голову, чтобы отогнать надоедливого слепня или взглянуть на малышей.
«Конечно, я ненормальная, — думала Ребекка. — Я не нахожу общего языка со своими сверстниками и коллегами, зато в компании старика и умственно отсталого юноши чувствую себя вполне комфортно».
— Я помню, — сказала она, — что после сбора картошки взрослые всегда разжигали костер и мы, дети, запекали в углях оставшиеся клубни.
— Они были черными и обожженными снаружи и сырыми внутри, — подхватил Сиввинг. — А вы с головы до пят покрывались землей и сажей.
Ребекка улыбнулась. Костер — дело серьезное. Обычно детям не доверяли смотреть за ним, но после уборки картофеля делали исключение. В этот вечер огонь принадлежал им: ей самой, ее двоюродным братьям, а также Матсу и Лене, сыну и дочери Сиввинга. Они садились вокруг, смотрели на пламя, тыкали в него ветками и чувствовали себя маленькими индейцами.
Домой возвращались между десятью и одиннадцатью часами, в их понимании это была глубокая ночь. Взрослые к тому времени уже давно успевали вымыться и сесть за стол. Бабушка и дядя, жена дяди Аффе Инга-Лиль и жена Сиввинга Майя-Лиза пили чай. В доме пахло кипяченым молоком.
Сиввинг и дядя Аффе сидели с банками пива «Туборг». Ребекка запомнила этикетку с веселыми старичками. У детей хватало ума оставаться в прихожей, а не тащить грязь на кухню.
— Ого, готтентоты пожаловали, — смеялся Сиввинг. — Я не вижу, сколько их, потому что в прихожей темно, как в могиле, а они черные. Ну-ка, улыбнитесь, так я смогу пересчитать вас по зубам!
И они смеялись. А потом, взяв у бабушки полотенца, бежали к бане на берегу. Вода в реке была еще теплой.
~~~
Когда Анна-Мария Мелла подъехала к дому Торнбьёрна Илитало, тот пилил дрова. Инспектор вышла из машины. Хозяин стоял к ней спиной, одетый в красный плащ с надвинутым почти на самые глаза капюшоном, и поэтому не слышал, как она приблизилась.
Анна-Мария огляделась. Она заметила аккуратные горшки с геранью на окнах, занавешенных клетчатыми гардинами. «Вероятно, женат», — подумала она. Клумбы во дворе выглядели ухоженными, газоны — вычищенными. Штакетник выкрашен в красный цвет с белой полосой поверху. Анна-Мария вспомнила свой собственный забор цвета гниющих водорослей и облупившуюся краску на южном торце дома. «Летом обязательно покрашу», — решила она.
Разве эта мысль уже не приходила ей в голову прошлой осенью?
Пила с пронзительным визгом вгрызалась в дерево. Когда, расправившись с очередным поленом, Торнбьёрн Илитало потянулся за следующим, инспектор поспешила его окликнуть.
Хозяин оглянулся, откинул капюшон и снял плащ. На вид ему перевалило за шестьдесят. Мужиковат, но, во всяком случае, хорошо сложен. Оставшиеся на голове волосы под цвет седой, аккуратно подстриженной бороды. Убрав с лица защитную маску, он распахнул синюю спецовку и достал из внутреннего кармана изящные очки без дужек. Водрузив их на свой крупный нос, Торнбьёрн стал похож на футбольного тренера Свена-Йёрана Эрикссона.
Его загорелое и обветренное лицо контрастировало с белой шеей, мочки ушей напоминали кожаные заплатки. Однако Анна-Мария заметила, что Торнбьёрн Илитало не пренебрегает бритвой.
«Он совсем не похож на Свена-Эрика», — заметила про себя инспектор.
Из ушей хозяина торчали пучки волос.
Они прошли на кухню. Анна-Мария не отказалась от предложенной чашечки кофе.
Торнбьёрн Илитало включил кофеварку и полез в морозильник. Однако, когда гостья заверила, что совсем не хочет есть, на лице его проступило заметное облегчение.
— Вы взяли отпуск перед сезоном охоты на лося? — спросила она.
— Нет, но вы знаете, что у меня много свободного времени.
— Мм… Вы церковный лесничий?
— Да.
— И председатель охотничьего клуба?
Торнбьёрн кивнул. Они поговорили об охоте и сборе ягод в лесу. Потом Анна-Мария достала блокнот и ручку из внутреннего кармана куртки, которую до того сняла и повесила на стул.
— Я хочу поговорить с вами о Мильдред Нильссон, — сказала она. — Слышала, вы плохо ладили с ней?
Торнбьёрн поднял глаза. Лицо его оставалось серьезным. Он сделал глоток кофе и не спеша поставил чашку на стол.
— От кого вы это слышали?
— Так это правда?
— Не хочу плохо говорить о мертвой, но эта женщина натворила в поселке немало бед.
— Что вы имеете в виду?
— Отвечу прямо: она была мужененавистницей. Я думаю, она действительно задалась целью развести всех местных женщин с их мужьями и немало сделала для этого.
— Вы женаты?
— Да.
— И она пыталась разрушить вашу семью?
— Мою — нет, я говорю о других.
— Но из-за чего именно вы с ней не поладили?
— Из-за ее дурацких идей насчет членства женщин в охотничьем клубе. Еще кофе?
Анна-Мария покачала головой.
— Она предлагала ввести квоту на количество женщин и делала это условием продления аренды.
— А вы считаете эту идею неудачной?
— Только одна она и находила ее удачной. — До сих пор Торнбьёрн Илитало говорил вяло, теперь в его голосе послышались твердые нотки. — Я не женоненавистник, но так вам скажу. За места в правлениях ли компаний, в риксдаге или в нашем охотничьем клубе должна быть конкуренция. И если женщина получит место только потому, что она женщина, — это будет дискриминация. Да и как к ней будут там после этого относиться? Кроме того, охоту надо оставить мужчинам. Иногда мне кажется, что это наш последний рубеж. Я ведь не претендую на место в ее женской группе по изучению Библии.
— То есть вы не поладили на этой почве?
— Поладили или не поладили, теперь вы знаете, что я обо всем этом думаю.
— Магнус Линдмарк говорил, что вы с удовольствием вставили бы ствол ей в глотку.
На мгновение Анна-Мария задумалась, стоило ли передавать слова психа, отрубившего головы котятам. Однако Торнбьёрн Илитало, похоже, даже развеселился. На губах его мелькнула усталая, чуть заметная улыбка.
— Магнус говорил скорее о самом себе. Однако ее убил не он и не я.
Анна-Мария не ответила.
— Если бы мне пришло в голову расправиться с ней, — продолжал Илитало, — я бы наверняка застрелил ее, а тело бросил бы куда-нибудь в трясину.
— А вы знаете, что она предлагала вообще не продлевать вам аренду?
— Да, но в церковном совете это предложение не имело никакой поддержки, поэтому ничего не значило.
Торнбьёрн Илитало поднялся.
— Если у вас больше нет вопросов, мне хотелось бы закончить с дровами.
Анна-Мария встала и направилась к выходу. Краем глаза она видела, как хозяин дома ставит чашки в мойку, а кофейник с еще горячим кофе — в холодильник, но не стала вмешиваться.
Торнбьёрн Илитало вышел проводить ее во двор.
Теперь инспектор Мелла направлялась к Эрику Нильссону. Она решила спросить у него насчет того рисунка с повешенной Мильдред.
Анна-Мария припарковалась во дворе дома священника в Пойкки-ярви. Она сразу заметила, что почтовый ящик переполнен. А если пойдет дождь? Газеты, рекламные брошюры и счета вмиг превратятся в папье-маше. Такое уже случалось в ее практике: ящик набит до отказа, соседи звонят, полиция приезжает — и в доме обязательно находят труп.
Анна-Мария перевела дыхание. Сначала нужно проверить дверь. Если муж Мильдред Нильссон лежит в доме мертвый, она, скорее всего, не заперта. Если же дверь открыть не удастся, нужно будет заглянуть в окна.
Инспектор взошла на крыльцо. Полюбовалась деревянной резьбой, выкрашенной в белый цвет, как и расставленные здесь плетеные стулья; обратила внимание на синие цветочные горшки, земля в которых затвердела до состояния цемента, а от растений остались сухие черные стебли.
Однако стоило Анне-Марии ступить на порог, как дверь открылась изнутри. Инспектор не закричала, должно быть, она даже не изменилась в лице, однако вся похолодела от ужаса.
