Николай Леонов - Шакалы
Григорий Давидович Котов, высокий, худой и нескладный еврей, который походил на оперативника, как дворничиха на балерину, побывал в обществе Красного Креста. В Комитете матерей, которые вели свою безнадежную борьбу с чиновниками, выяснил, кто курирует госпиталь, сказал, что располагает некоторыми средствами, собранными для раненых воинов, и без особого труда в компании двух женщин, сыновья которых лежали в госпитале, проник через железные ворота и благополучно миновал не шибко назойливых сестер.
Через два дня Григорий Давидович был в госпитале своим человеком. А так как он не клал деньги на неизвестный счет, откуда они отправлялись по неизвестному адресу, а доставал их из кармана и тихо спрашивал: “Чем я конкретно могу помочь?” — то вскоре сестры души в нем не чаяли, а главврач абсолютно игнорировал мелкие нарушения, которые порой допускал оперативник. Он покупал фрукты, сигареты, а на Первое мая принес две бутылки роскошного вишневого ликера. Одну презентовал сестрам, другую “потерял” в палате, где лежал Игорь Смирнов. Притяжение подполковника Фокина именно к данной палате сыщику было выяснить несложно. Котова раненые звали “Давыдович”, любили и считали слегка чокнутым, полагая, что у него в Чечне погиб сын, только человек об этом говорить не хочет.
— Тут еще один ходит, не чета вам, Давидович, не простой, видно, из больших начальников. У него тоже в Грозном сына грохнули, — сказал конопатый сосед Игоря Смирнова.
— Ты, дружок, не ищи вину или корысть в моих поступках, — сказал Котов, мгновенно поняв, что ребят интересует, зачем тут ходит этот длинный худой еврей, что он тут потерял или пытается найти.
— Все просто, у моего друга убили сына под Бамутом. Друзья собрались, сложились, у некоторых деньги имеются, так и организовался наш фонд. А у меня отпуск подошел, друзья говорят, иди, раздай бойцам из рук в руки, чтобы чиновники не разворовали. Вот и хожу, раздаю, но скоро и деньги и отпуск кончаются, распрощаемся.
Столь простое объяснение, казалось бы, загадочного Давыдовича несколько разочаровало ребят. Но глазастый конопатый сосед Игоря задумчиво произнес:
— Нам надо скинуться и Давидовичу туфли купить, у него подметки отваливаются.
Через день, когда Котов сидел в палате и чистил однорукому бойцу апельсин, Игорь Смирнов вдруг завалился на бок, судорожно вытянулся, начал скрипеть зубами и бормотать.
— Звони! Непрерывно звони, он может языком подавиться.
Прибежала сестра, сделала укол, пришел врач. Котов незаметно ретировался. Когда врачи ушли, а Игорь заснул, оперативник вернулся, продолжал чистить апельсин.
— А я гляжу, Давидович, у тебя нервишки в порядке, — уважительно сказал один из раненых.
— Тренировка, — буднично ответил Котов. — А что, с Игорем подобное часто случается?
— Раз в неделю примерно, чаще — редко, это он Бориса убивает.
— Какого Бориса? — не понял сыщик.
— У нас один Борис, который Русью правит. У Игорька так жизнь легла, его роту свои накрыли, мать свои убили, ему был дембель положен, не дали. В общем, кругом двадцать два. У него железка в мозгу застряла, давит, здесь оперировать боятся, а где могут, там мест пока нет. Он же сирота, был бы у него папа генерал либо какой завалящий депутат, место бы вмиг нашлось.
— А что Борис по уши в крови, так факт. Я коммуняк на дух не терплю, но этого жирного кровопийцу снова на трон сажать — пусть у меня рука отсохнет.
— А ты не переживай, кого надо — посадят, нас с тобой не спросят.
— А Игорек двинулся! — конопатый покрутил пальцем у виска. — Убью, говорит, подлюгу, жизни не пожалею, а убью. Чудной, кто ему к Президенту подойти даст? Если бы президентов так просто было убивать, их бы вмиг во всех странах перещелкали. На таком месте человек без крови оказаться не может. Наш-то, продажная шкура и палач, слов нет. Но я уверен, что и американский, и французский либо другой — все не без греха.
* * *Вечером Котов обо всем доложил Гурову.
— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросил Гуров.
— Лев Иванович, там думать нечего, остается плакать, несчастные ребята. Все страшно озлобленные, кто на своих ногах выйдет и кирпич с земли поднять сможет, тот не только Ельцина, но и своего родного угробит.
— Что там Фокин ищет или нашел уже?
— Не знаю, у него сына нет и никогда не было, сентиментальностью он не страдает, а что идет — не пойму.
Напрашивается, ищет исполнителя. Но, на мой взгляд, такое исключено. Фокин человек серьезный, ликвидировать он может тоже человека серьезного. А ребята в госпитале — люди неуравновешенные, плохо управляемые, наполовину психи.
— Ты не будь умней Соломона, — рассердился Гуров. — Кроме того, в любом деле самое простое — это отрицать. Фокин в госпиталь ездит, факт. Может его интересовать сестра либо врач? Это вряд ли. Он бы изыскал возможность встретиться с ними в другом месте. Значит, его интересуют раненые, и не вообще раненые, а конкретный человек.
— Тогда этот Игорь Смирнов с его навязчивой идеей убить Президента.
— Не будем гадать, сделай на Смирнова установку по дому. Она ничего не даст, но сделать надо.
Зазвонил телефон. Гуров снял трубку, услышал знакомый голос своего начальника, генерал-лейтенанта Орлова:
— Господин полковник, зайдите ко мне. И будьте любезны, прихватите из сейфа пистолет, изъятый на месте ранения Веткина, и все заключения экспертов.
— Слушаюсь, господин генерал-лейтенант, — ответил Гуров и скорчил недоуменную мину. Они были с Орловым на “ты”, называли по имени-отчеству, а генерал полковника просто Левой. Такое обращение предупреждало о крупных неприятностях.
Отпустив Котова, Гуров прошел три двери и оказался в приемной генерала. Верочка скорчила гримаску, которая тоже хорошего не предвещала, кивнула на тяжелые двери:
— Заходите, Лев Иванович, вас ждут.
— Да я сегодня целый день в кабинете, чего меня ждать. Свистнули, я тут! — недовольно сказал Гуров, рванул тяжелую дверь, толкнул вторую, вошел в кабинет.
— Товарищ генерал-лейтенант...
— Отставить! Садись, не торчи у окна, не у тещи на блинах, — недовольно пробурчал Орлов, гримасничая, оттягивал воротник мундира, наличие которого свидетельствовало, что Орлов был в “верхах”.
В стороне, на стульчике, сидел Станислав Крячко, красный, распаренный, словно только из парной. Когда Гуров вошел, Крячко поднялся, но в глаза начальнику не посмотрел.
— Положи свое барахло на стол, и помогите мне стянуть эту чертову шкуру, дайте из шкафа мой пиджачок, может, я добрее стану. А тебе, полковник, ой как надо, чтобы я стал хоть чуть добрее.
— А ты меня не пугай! — огрызнулся Гуров, взглянул другу в глаза, протянул белоснежный платок. — Утритесь, генерал, а то вы на биндюжника смахиваете.
Орлов послушно вытер лицо, швырнул платок Гурову, надел поданный Станиславом пиджак, облегченно вздохнул.
— Ну, Лев Иванович, объясни мне, что это такое? — Орлов указал на лежавший на столе пистолет и акты заключений экспертов.
— Это пистолет, некогда принадлежавший майору СБ Батулину, из которого он стрелял в Гену Веткина. Заключение эксперта, что пуля, изъятая из груди Веткина, была выпущена именно из данного пистолета, и заключение другого эксперта, который обнаружил на пистолете пальцевые отпечатки, полностью идентичные пальцевьш отпечаткам майора Батулина.
Орлов взял акт экспертизы, просмотрел, бросил на стал.
— Пять отпечатков. Он оставил отпечатки всех пяти пальцев. Вы в чем хотите меня убедить, полковник?
— Я? — Гуров прижал ладони к груди. — Петр Николаевич, родненький, да я никого ни в чем не убеждаю! Имеется пистолет, пуля, заключение экспертизы, в конце концов, у нас есть два человека, которые преследовали Батулина. Что есть, то есть, я лично ни в чем никого не убеждаю, для того имеются прокурор и адвокат.
— Ну и как же вы, друзья-неприятели, все это состряпали? Только безумный может поверить во все эти “неоспоримые” факты. Замысел твой, Лев Иванович, прост и для тебя обычен. Ты кого-то разрабатываешь, тебе понадобился агент из окружения, ты спеленал Батулина. Много интересного он тебе сообщил?
— Мало, — признался Гуров. — Я не хочу его давить, пытаюсь сделать из него союзника.
— Чистоплюй, — сорвался Станислав. — Я тебе говорил: воровка никогда не станет прачкой. Следовало его быстренько выжать досуха, вернуть его сраную пушку, дать под зад и работать дальше. Сейчас ты все отдашь задаром, останешься без козырей.
— Я час пытался выжать из этого типа, — Орлов кивнул на Крячко, — хоть слово правды. Но он старый уголовник, знает лишь три слова: “не знаю”, “не видел”, “не участвовал”. Я не хотел видеть твой позор. Лева. Я стремился обойтись малой кровью. Но своим упрямством вы меня загнали в угол. Теперь я вынужден вас загнать в угол. Как друг — я вас прошу, как начальник — приказываю. Немедленно расскажите, как все было на самом деле. Говорить будет Гуров. Конечно, он вдохновитель и организатор этого грязного дела.
