Луис Гарсиа-Роза - Юго-западный ветер
— А что, если он найдет какой-либо предлог, чтобы не являться?
— Скажи ему, что это важно, что разговор нельзя откладывать. Но не дави на него официально, это только испугает. Он все еще хочет, чтобы кто-то был за него. Скажи ему, что между часом и двумя было бы прекрасно. И, Уэлбер…
— Да?
— Я хочу, чтобы ты тоже присутствовал.
На этот раз они пошли не в кабинет Эспинозы, а в маленький конференц-зал. Габриэл вошел первым, вслед за ним — Эспиноза и Уэлбер. Габриэл сразу заметил, что изменилось с прошлого раза, — теперь на столе лежал пистолет и коробка с патронами.
— Что случилось? — спросил он. И голос, и выражение лица у него теперь были совсем иные, чем в прошлые их встречи.
— Как раз это мы и хотим узнать.
— Что вы имеете в виду?
— Нам стало известно, что ты имел глупость в течение последних нескольких дней гулять по округе с пистолетом.
— Кто вам сказал?
— Неважно. Это не имеет значения.
— Я боялся.
— И поэтому и пришел ко мне за помощью. Однако это вовсе не повод, чтобы ходить по городу с пистолетом, готовясь застрелить любого подозрительного человека, которого встретишь.
— Я ни в кого не стрелял.
— Человеку, который гуляет по улицам с заряженным оружием 38-го калибра, будет тяжеловато убедить меня, что он не собирался ни в кого стрелять.
— Мне только для самообороны.
— Стрелять в людей из самообороны?
— Каждый имеет право защищать себя.
— Только не нося с собой заряженное оружие. Это уже преступление, карающееся тюремным заключением.
— Я ни в кого не стрелял.
— Это то оружие, которое у тебя было с собой?
— Это револьвер отца.
— Да, нам известно. Мы хотим узнать, ты с этим револьвером ходил?
— Да.
— А заряжал в него эти патроны?
— Да… но я ни в кого не стрелял.
— Ты купил их сам?
— Верно.
— Где?
— В магазине, в центре.
— Никто больше об этом не знал?
— Нет.
— Тогда не скажешь ли мне, где отсутствующая пуля?
— Что?
— Пуля. Одной пули не хватает. Где она?
— Не знаю… Не знаю, почему ее не хватает.
— Может быть, ее уже использовали для чего-нибудь?
— Использовали? Как?
— Так, как обычно используют пули тридцать восьмого калибра. Чтобы убить кого-нибудь.
— Убить?
— Ну да, убить. Чилийца, например.
— Вы обвиняете меня в…
— Нет. Я просто привожу пример, как используют пули, и прошу ответить на мой вопрос. Куда делась пуля, которой не хватает?
— Не знаю. Не знаю, куда она делась! Может, я ее уронил где-нибудь на пол.
— А может, она все-таки была использована для того, чтобы кого-нибудь…
На протяжении следующих двух часов Эспиноза и Уэлбер задавали одни и те же вопросы, и Габриэл снова и снова рассказывал, как он провел тот вечер, когда был убит чилиец, начиная с момента, как он ушел с работы, и до того времени, как попал домой. Как именно он нес револьвер — за ремнем или в кармане, вытащил ли он пули из него сразу, когда вернулся домой, или они остались в револьвере, сказал ли он матери, что носит оружие, как скрыл его от коллег по работе. Наконец, Эспиноза завершил разговор словами:
— Мне хотелось бы, чтобы ты завтра пришел сюда снова и дал официальные показания. Сегодня у нас была просто беседа.
Прощались они безо всяких признаков дружелюбия.
— Ну и что ты думаешь? — поинтересовался Уэлбер.
— Думаю, что-то он крутит. Все время, пока мы задавали вопросы, он отвечал как заведенный одно и то же. Как будто заранее отрепетировал. Обычно люди начинают добавлять что-то в показания, изменять детали, вспоминать подробности, а не просто повторять одно и то же. Даже если он не виновен, то что-то скрывает.
В конце рабочего дня Эспиноза, как и обещал, заехал за Ирэн, и они вместе направились в Пейшото. Эспиноза купил хлеба, еды, вина, планируя интимный ужин при холодной погоде, которая за последние дни совсем испортилась.
— Ты действительно думаешь, мне лучше остаться у тебя?
— Мне это приятно.
— Но есть ли в этом необходимость?
— Это не необходимо, но предпочтительно. У меня нет никакой возможности обеспечить тебя полицейской охраной. С официальной точки зрения жалоб не поступало, дела нет, и никакого расследования не велось. Мне будет гораздо спокойней, если ты будешь со мной. Я поставил двух детективов следить за Габриэлом до конца недели. А потом посмотрим.
— И как долго, ты думаешь, это будет продолжаться?
— Думаю, что развязка близка.
— Это звучит как предсказание.
Они остались у его. Радовались еде и вину. Потом забрались в кровать, убаюканные ветром, что бился в оконные рамы. Эспиноза ни о чем не спрашивал, но Ирэн сама рассказала ему о своих отношениях с Ольгой. Она подтвердила то, что подозревал Эспиноза: они были любовницами, когда жили вдвоем в Сан-Пауло.
Эта ночь была другой. Не лучше или хуже, чем предыдущие ночи. Просто другая.
9На следующий день, в тот час, на который было назначено свидание с Габриэлом, дона Алзира поднялась по ступенькам участка и на минуту остановилась в небольшом коридорчике, что вел к кабинету Эспинозы. Она еще раз осмотрела свою одежду (темная и скромная, как раз подходящая к случаю) и пригладила волосы. Она стояла в коридоре и ждала, будто на автобусной остановке, пока ее не заметил какой-то проходящий мимо полицейский.
— Я могу вам помочь, сеньора?
— Я хотела бы увидеться к комиссаром Эспинозой.
— По какому делу?
— Я пришла дать показания.
— Вас вызывали для дачи показаний?
— Конечно, нет.
— Тогда вы не могли бы все же мне сообщить, по какому делу? Комиссар сейчас на совещании.
— Просто скажите ему, что пришла мать Габриэла.
Оглядев стул, на который детектив предложил ей присесть, она поблагодарила его и осталась стоять. Несколько минут спустя открылась дверь кабинета Эспинозы, и оттуда вышли двое. Одного из них она узнала. За ними шел комиссар Эспиноза.
— Дона Алзира, чему обязан вашим визитом?
— Это не визит. Я пришла дать показания вместо сына.
— Сеньора, вы не можете этого сделать! Нам нужен он, а не вы.
— Понимаю, комиссар, но мои показания прояснят те события, в которых замешан мой сын.
— Дона Алзира, мы ценим вашу помощь, но в данный момент заинтересованы в показаниях вашего сына, а не в ваших.
— Но вам придется меня выслушать, комиссар. Габриэл не имеет ничего общего с этими смертями, он просто оказался восприимчив к чужому злу.
— Дона Алзира, это решать полиции, замешан он в этом или нет.
— Вы совершенно правы, комиссар, но думаю, вы измените свое мнение, когда услышите, что я вам скажу.
— Если вы хотите дать показания, то вам надо посоветоваться с адвокатом.
— Присутствие или отсутствие адвоката ни на йоту не изменит моих показаний.
— Хорошо, дона Алзира я вас выслушаю, но хочу сразу поставить вас в известность, что это ни в коем случае не означает, будто ваш сын освобождается от дачи показаний.
Он позвал Уэлбера, закрыл дверь в кабинет и предупредил, чтобы их не прерывали.
— Какие события вы имели в виду сеньора, когда сказали, что ваш сын не имел к ним никакого отношения?
— Я имела в виду смерть той девицы и того иностранца.
— Почему вы считаете, что ваш сын не имеет к ним никакого отношения?
— Я не говорю, что он не имеет к ним самим никакого отношения, действительно, он представлял собой исходный толчок всех событий — или, вернее, не он сам, а предсказание этого иностранца. Мой сын является всего лишь жертвой.
— Имеются серьезные указания на связь вашего сына с этими смертями.
— Он никого не убивал.
— Почему вы так уверены в этом, сеньора?
— Потому что это сделала я.
Эспиноза и Уэлбер одновременно наклонились к доне Алзире, как люди, которые сомневаются в том, что они верно услышали сказанное.
— Что вы сказали, дона Алзира?
— То, что слышали. Я убила их.
Ее голос был ровным и спокойным. В нем звучал не гнев: в нем была надменная горделивость, будто она ожидала похвалы за то, в чем призналась. Дона Алзира продолжала сидеть ровно, она и пальцем не шевельнула, руки ее покоились на замке дамской сумочки.
— Сеньора, вы сознаете последствия того, что вы сейчас сказали?
— Конечно. Я призналась в двух убийствах, хотя и не считаю, что это убийства.
— Вы действовали так, чтобы защитить себя?
— Смотря в каком смысле. Я защищала не себя, а своего сына.
— Вы можете рассказать, как именно вам удалось их убить?
— Конечно. Но это потребует некоторого времени.
— Об этом можете не беспокоиться! Мы готовы внимательно слушать вас, независимо от того, сколько для этого понадобится времени.
— Хорошо, хотя трудно точно сказать, когда именно это началось. Я бы сказала, это связано с тем, что падре Кризостомо отказался мне помочь в битве со злом. Я поняла, что он постарел и потерял силу духа, что была свойственна старым христианским подвижникам, а он слишком погряз в благополучном существовании. Когда-то он, как тигр, сражался со злом, верил, что бесов надо изгонять, а теперь вот превратился в сытого ленивого кота. Я пожаловалась ему, что моего Габриэла одолели злые демоны, что надо срочно делать что-то, пока они не разрушили его душу, но падре Кризостомо не придал моим словам никакого значения. Он сказал, что Габриэлу нужно жениться и завести собственную семью — как будто он не имеет семью сейчас, как будто бы меня вообще нет, как будто он нуждается в какой-то другой женщине, чтобы заполнить эту пустоту! Мужчины не понимают, что значит, когда ты кого-то родишь, кого-то, кто является частью тебя, и остается частью тебя и позже. Вы никогда не понимаете, что такое быть матерью.
