Мика Валтари - Современный финский детектив
— Так: дверь закрыть, Алпио! — приказал я. — Если вам нравится спать на табуретке — пожалуйста, но дверь закройте. Это приказ. Думаю, вы услышите, когда он проснется.
— Да куда ж он отсюда денется? — удивленно спросил Алпио. — Но, конечно, раз это приказ…
Бормоча что-то себе под нос, он закрыл дверь и с великими предосторожностями стал поворачивать ключ в замке — только бы не разбудить спящего ягненочка! Я смягчился:
— Закажите ему еду из столовой, если он захочет. Если попросит, дайте почитать. Можете побеседовать. Вообще пусть он успокоится. Что-что, а успокаивать вы умеете!
Удивительно, но ни один преступник никогда не причинял Алпио никакого вреда, никто даже пальцем не тронул, хотя его простодушие и бесхитростность просто, на мой взгляд, провоцировали людей. Но нет, наоборот, при виде его бородатой физиономии всякая грызня и шум прекращались. При нем даже стеснялись ругаться… Впрочем, это к делу сейчас не относилось.
За мной пришли — меня вызывал начальник полиции. И мы отправились прямо к нему. Он сидел как ни в чем не бывало в своем ярко освещенном кабинете. Я почтительно откозырял, как и положено. А Палму запросто, по-приятельски кивнул. Нельзя сказать, чтоб начальник был не в духе, нет, но все же на меня он воззрился как-то чересчур пристально. Некоторое время он молчал и возился с бумагами на своем столе, перекладывая их с одной стороны на другую. Потом наконец заговорил:
— До меня дошли сведения, полученные, разумеется, строго конфиденциально, что одна — э-э — крупная ежедневная газета намерена завтра дать в качестве передовой статьи крайне — э-э — неприятный материал о деятельности полиции. Уверены ли вы, судья, что в проделанной вами работе не было упущений?
— Насколько это в человеческих силах — не было, — твердо сказал я. — Но я всего лишь человек. Господин начальник, несомненно, учитывает это. Да, я неопытный юрист! — Мой голос зазвенел. — Тем не менее до сих пор я пользовался доверием. Наш начальник отдела сейчас в отпуске, охотится. И ответственность целиком лежит на мне. А я делаю все, что в моих силах. — Я покосился на Палму. Но он только вертел свою трубку. Я продолжил: — Дело фактически расследовано. Конечно, не проведены еще необходимые допросы, проверки, обыски, но, на мой взгляд, все это чистая формальность. Никто не смог бы сделать всего за полдня! Однако если господин начальник прикажет, я охотно передам дело в другие руки. Поскольку виновный уже задержан и находится в тюрьме.
Палму кашлянул.
— Подозреваемый, — машинально поправился я, даже не поглядев в его сторону. — Но подозрения чрезвычайно серьезные. Я уверен в его виновности. Существуют совершенно очевидные косвенные свидетельства, а также собственное признание подозреваемого.
Палму еще раз кашлянул. Уже с раздражением. По-моему, совершенно не обоснованным.
— Я не оказывал нажима и не собираюсь! — заверил я. — Наоборот, я сразу отправил парня в камеру отдыхать, пусть поест, отоспится. Алпио за ним ухаживает. Сопротивления он не оказывал. Собирался даже покончить жизнь самоубийством, хотел прыгнуть под поезд, но его остановили.
Начальник улыбнулся — может быть, несколько странной улыбкой, но взгляд его смягчился.
— Мне только хотелось прояснить ситуацию, — сказал он. — Можете быть спокойны, судья. Вы, наверно, знаете, что ваш начальник все еще сидит на острове и льет горючие слезы, а весь остров вокруг засыпан окровавленными трупами птиц. Он мне тоже звонил и жаловался, что вы с ним не связались. Я, по правде говоря, не совсем понял, чем бы он мог вам помочь оттуда, но вам все же, пожалуй, стоит позвонить ему и успокоить.
Начальник полиции рассеянно постучал ручкой по столу.
— Господин начальник, может быть, вы согласились бы пойти вместе с нами, — с готовностью предложил я. — Мне сейчас надо сделать заявление для журналистов. В двадцать три часа. А то они не успокоятся.
— Нет, благодарю, — отказался он. — Я занят. У нас, у стариков, сегодня вечером в клубе винт. Вы сможете найти меня там, если я понадоблюсь. А губернатору и министру внутренних дел я сам позвоню, так что об этом можете не беспокоиться. Должен же и я как-то отрабатывать свой хлеб!
То ли мне показалось, то ли в самом деле в его голосе прозвучали добрые нотки — не знаю, правда, не знаю, но он заметил каким-то легкомысленным тоном, словно намекая на что-то:
— Жаль, чрезвычайно жаль, что вчерашнюю репетицию хора никто не заснял! Это было бы прекрасной рекламой вашей поездки в Копенгаген, если, конечно, материал попал бы в газеты. Быть может, кого-то это заинтересовало бы: благое дело — поддержать хор и что-нибудь пожертвовать… А то я слышал, из-за недостатка средств многие не смогут поехать, хотя вы и пытаетесь устроить все очень скромно.
Я был вынужден посмотреть на Палму, так как не мог понять, насмехается начальник надо мной или вправду сочувствует нам. Но лица обоих были одинаково непроницаемы.
Так или иначе, но начальник поднялся из-за стола, подошел к нам и дружески положил нам на плечи руки, а затем подтолкнул к выходу. Сначала Палму, потом меня. Значит, мы были в фаворе. Оба. Палму тоже. Почему и он — этого я понять не мог. Быть может, начальнику просто хотелось ободрить стареющего работника.
Итак, мы направились в мой кабинет, но настроение у меня почему-то совсем упало. Хотя времени было еще достаточно. К тому же я вспомнил, что в спешке оставил на столе документы Нордберга, и мне стало стыдно. Конечно, никто их взять не мог, но все же… В приемной околачивались пятеро полицейских в ожидании указаний; среди них был и Тяхтинен. То есть они, конечно, не околачивались, а находились в состоянии боевой готовности, что и продемонстрировали, энергично и дружно вскочив при моем появлении; на лицах всех была написана решимость.
Но я даже не удостоил их взглядом, сразу прошел в кабинет и устало попросил Палму:
— Будь добр, положи эти бумаги в сейф. А остальное убери, все это теперь никому не нужно. Я сейчас позвоню начальнику, а потом попробую сляпать хоть какое-то заявление для прессы. Думаю, лучше написать его, чтобы чувствовать себя увереннее. И чтобы зря не трепать языком — как ты говоришь!
Последние слова я произнес с горечью. Внутри у меня все ныло от тоскливых предчувствий, я ощущал усталость и разочарование. Почему? Почему именно теперь, в момент моего торжества, моего фавора?
Палму дружелюбно посмотрел на меня, повертел в руках трубку и ободряюще сказал:
— Так и действуй… Да, знаешь, если ты не против, я пока займу этих лодырей делом, просто чтобы заштопать кое-какие наши прорехи. Хоть это и формальности, но все-таки их нужно исполнить.
— Ну конечно, — рассеянно согласился я, мысленно прикидывая, что сказать журналистам. — Делай, как считаешь нужным. Я тебе полностью доверяю. Тем более в таких делах — ты же опытнее меня! Впрочем, это твоя должность. Разыщешь квартиру Вилле, ну и все прочее. В общем, понятно. Можешь идти.
А я стал звонить начальнику отдела. По нашей связи. Коротко доложил ситуацию и объяснил, что все были очень заняты из-за срочности дела. Я совершенно успокоил его. Он даже сказал под конец, что напрасно забросил охоту: небо как раз расчистилось и ветер стих.
— Ну, молодец! — на прощание похвалил он. — А то я тут совсем было психанул. Я ведь не знал, что Палму там… Ну ладно, всех благ!
Обойтись без этого последнего укола он, конечно, не мог! Ну да ладно. Я вытащил пишущую машинку и, сжав зубы, принялся печатать. Текст пошел быстро. Я начал второй лист. Потом темп замедлился. Снова зашевелился холодный клубок у меня внутри. Неужели простуда?! В ужасе я попробовал голос, взял несколько нот. Нет, голосовые связки в порядке. А прорвавшаяся пару раз хрипотца была просто следствием волнения.
Я скомкал напечатанные страницы и выбросил их в мусорную корзину. Немного посидел, подумал. И стал составлять другое заявление, покороче. Я думал о Вилле, о девушке. О старике Нордберге, верившем в человеческую доброту. Смотрел на телескоп, возвышавшийся посреди комнаты, и на пустую урну из парка. И многое вдруг показалось мне мелким и вздорным. Писать было легко. Легко было писать коротко.
Потом в приемной послышался шум, голоса. Без пяти одиннадцать раздался деликатный стук в дверь, и в кабинет тихо вошел Палму.
— Вот так так! — Брови Палму изумленно полезли вверх. — А где же наш вдохновенный дар? Я думал, что тут уже страниц десять готово…
У меня в руках был один листок, исписанный едва до половины. Я, конечно, мог дать его Палму, чтобы он просмотрел текст. Для этого он, наверно, и зашел, подумал я. Но я не дал.
— Скажи, чтоб заходили, — попросил я.
Теснясь, в кабинет стали набиваться галдящие газетчики, фоторепортеры высоко поднимали камеры. Сверкнуло несколько вспышек. Я стоял за своим столом. Понемногу все угомонились, стало тихо. Взгляды обратились ко мне. И на этот раз я не пытался придать своему лицу какое-то особенное выражение. Я был естествен. Я думал о Вилле.
