Пер Валё - Смеющийся полицейский
Банковский счет? Непохоже на Ёранссона. Вероятнее всего, это все-таки человек. Рённ заглянул в свой блокнот, однако ни у кого из тех, с кем он беседовал или кто упоминался в связи с Ёранссоном, не было таких инициалов.
Рснн отнес картонную коробу и счет в прихожую. Счет он спрятал в папку. Потом он лег и принялся размышлять над тем, где Ёранссон брал деньги.
XXVII
В четверг утром, двадцать первого декабря, те, кто служил в полиции, испытывали не очень приятные ощущения. Накануне вечером целая армия полицейских в униформе и штатском в центре города, в самый разгар рождественской истерии вступила в скандальную безобразную схватку с толпой рабочих и служащих, которые высыпали на улицу из Народного дома, где состоялось собрание. Мнения относительно того, что, собственно, произошло, разделились, как и следовало ожидать, однако трудно было увидеть улыбающегося полицейского н то хмурое, морозное утро.
Единственным человеком, которому этот инцидент доставил хоть немного удовольствия, был Монссон. Он неосторожно сказал, что ему нечем заняться, и его немедленно отправили поддерживать порядок. Начал он с того, что укрылся и тени кирки Адольфа Фредрика на Свеавеген в надежде, что возможные беспорядки не докатятся сюда. Однако полиция напирала со всех сторон, совершенно без всякой системы, и демонстранты, которым нужно было все же куда-то деваться, начали отходить в сторону Монссона. Он с максимально возможной скоростью отступил в северном направлении, добрался до какого-то ресторана на Свеавеген и заскочил туда, чтобы согреться и что-нибудь разнюхать. Выходя, он взял со стола зубочистку. Она была завернута в папиросную бумагу и пахла ментолом.
Возможно, он был единственным полицейским, который радовался в то несчастное утро. Потому что он уже позвонил в ресторан и узнал адрес поставщика.
Рённ, напротив, никакого удовольствия не испытывал. Сильно дуло, а он стоял на Рингвеген и смотрел на дыру в земле, брезентовое полотнище и несколько расставленных вокруг барьерчиков. В дыре явно никого не было, чего нельзя было сказать о ремонтном фургоне стоявшем на удалении пятидесяти метров. Рённ знал четырех человек, которые сидят в автомобиле и потихоньку манипулируют термосами. Поэтому он кратко сказал:
— Привет.
— Привет и закрой побыстрее дверь. Но если это ты ударил моего парня дубинкой по голове вчера вечером на Барнхусгатан, то я вообще не хочу с тобой разговаривать.
— Нет, — сказал Рённ. — Это не мог быть я. Я сидел дома и смотрел телевизор. Жена уехала в Норланд.
— Тогда садись. Кофе хочешь?
— Да. С удовольствием выпью.
Через минуту раздался вопрос:
— А что тебя, собственно, интересует?
— Шверин. Он ведь родился в Америке. Можно ли было догадаться об этом по его произношению?
— Еще бы! Он запинался, как Анита Экберг. А когда напивался, говорил по-английски.
— Когда напивался?
— Да. И еще, когда злился. И вообще, когда выходил из себя и забывал слова.
Рённ автобусом № 54 вернулся на Кунгсхольмен. Это был красный двухэтажный автобус типа «Лейланд-Атлантиан», с верхним этажом, выкрашенным в кремовый цвет, и с лакированной серой крышей. Вопреки утверждению Эка, что двухэтажные автобусы берут столько пассажиров, сколько в них мест для сидения, автобус был переполнен людьми, нагруженными пакетами и сетками.
На протяжении всего пути до управления Рённ размышлял. Войдя в кабинет, он уселся за свой письменный стол, потом вышел в соседнюю комнату и спросил:
— Ребята, как будет по-английски: «Я не узнал его»?
— Didn't recognize him, — ответил Колльберг, не отрываясь от своих бумаг.
— Я знал, что прав, — сказал Рённ и вышел.
— Этот уже тоже свихнулся, — констатировал Гюнвальд Ларссон.
— Погоди-ка, — сказал Мартин Бек. — По-моему, он что-то раскопал.
Он пошел к Рённу. Кабинет оказался пустым. Плащ и шляпа исчезли.
Спустя полчаса Рённ снова открыл дверцу ремонтного фургона на Рингвеген. Мужчины, которые были коллегами Шверина, сидели на тех же местах, что и раньше. К дыре на проезжей части, судя по всему, еще не притронулась рука человека.
— Вот черт, ты напугал меня, — сказал один из рабочих. — Я подумал, что это Ольсон.
— Ольсон?
— Да. Или Альсон. Альф так произносил его фамилию.
Рённ доложил о своих результатах только назавтра, за два дня до Рождества.
Мартин Бек выключил магнитофон и сказал:
— Значит, тебе кажется, что это звучало следующим образом. Ты спрашиваешь: «Кто стрелял?», а он отвечает по-английски: “Didn't recognize him”.
— Да.
— А потом ты говоришь: «Как он выглядел?», а Шверин отвечает: «Как Ольсон».
— Да. А потом он умер.
— Хорошо, Эйнар, — сказал Мартин Бек.
— А кто же такой этот Ольсон, черт бы его побрал? — спросил Гюнвальд Ларссон.
— Контролер. Он проверяет, как работают дорожные ремонтники.
— Ну и как же он выглядит? — поинтересовался Гюнвальд Ларссон.
— Он стоит в моем кабинете — робко сказал Рённ.
Мартин Бек и Гюнвальд Ларссон пошли взглянуть на Ольсона.
Гюнвальд Ларссон смотрел только десять секунд, потом сказал: «Ага!» и вышел.
Ольсон изумленно посмотрел ему вслед.
Мартин Бек задержался еще на полминуты и сказал:
— Полагаю, необходимые данные у тебя уже имеются?
— Конечно, — ответил Рённ.
— Благодарю вас, герр Ольсон.
Мартин Бек вышел, а Ольсон выглядел еще более изумленным, чем раньше.
Когда Мартин Бек вернулся с обеда, во время которого ему удалось заставить себя съесть два кусочка сыра и выпить стакан молока и чашечку кофе, Рённ положил ему на стол лист бумаги, на котором сверху было краткое название: «Ольсон».
«Ольсон — 46 лет, инспектор дорожных работ.
Рост 183 см, вес 77 кг, без одежды, в голом, виде.
Волосы светлые, глаза серые.
Лицо худощавое, вытянутое, с крупными чертами; нос длинный, немного искривленный; рот большой, губы тонкие, зубы здоровые.
Номер обуви: 43.
Кожа смуглая, что, по его словам, связано с профессией, которая вынуждает часто находиться на свежем воздухе.
Одевается аккуратно: серый костюм, белая рубашка, галстук, черные ботинки. Во время работы, когда находится вне помещения, носит непромокаемый плащ до колен, очень просторный, серого цвета. У него есть два таких плаща. Зимой постоянно ходит в одном из них. На голове носит черную кожаную шляпу с узкими полями. Ботинки из толстой кожи, черные, на рифленой резиновой подошве. Когда идет дождь или снег, носит резиновые сапоги до колен.
На вечер 13 ноября у Ольсона имеется алиби. Между 22 и 24 часами находился в клубе игроков в бридж, членом которого он является. Участвовал в розыгрыше первенства по бриджу, его присутствие там подтверждается тремя остальными игроками в бридж и протоколом соревнований.
Ольсон говорит, что Альфонс (Альф) Шверин был разговорчив, но ленив и любил выпить».
— Как ты думаешь, Рённ раздевал его догола, когда взвешивал? — спросил Гюнвальд Ларссон. Мартин Бек ничего не ответил.
— Необычайно тонкие и логичные выводы, — продолжил Гюнвальд Ларссон. — На голове у него была шляпа, а на нотах ботинки. Нос длинный, а плащ он носит один, а не два сразу. И что там у него немного искривленное? Нос или рот? Что ты собираешься делать со всем этим?
— Не знаю. Это своего рода опознавательные знаки.
— Конечно. Присущие только Ольсону.
— А как там дела с Асарсоном?
— Я только что разговаривал с Якобсоном, — сказал Гюнвальл Ларссон. — Важная птица.
— Кто? Якобсон?
— Ага, и он тоже. Ходит с кислым видом из-за того, что не они раскрыли это дело и мы должны выполнять их работу.
— Не мы, а ты
— Даже Якобсон признает, что Асарсон самый крупный оптовик в этой области из тех, кого им когда-либо удавалось схватить. Эти братья, должно быть, загребали колоссальные деньги.
— А кто тот, другой? Иностранец?
— Всего лишь связной. Грек. Загвоздка в том, что у него дипломатический паспорт. Он тоже наркоман.
Асарсон считает, что это связной его выдал. Говорит, что нет большей опасности, чем довериться шпику. Он в бешенстве. Наверное, потому, что в свое время не избавился от этого связного самым простым способом. — Он помолчал. — Тот Ёранссон в автобусе тоже был наркоманом. Возможно… — Гюнвальд Ларссон не закончил фразу, однако Мартин Бек понял его.
Колльберг корпел над списком, но старался не подавать виду, что ему трудно. Он начинал все лучше и лучше понимать, как чувствовал себя Стенстрём, когда занялся этим старым делом. Мартин Бек совершенно справедливо утверждал, что тех, кто расследовал дело Терезы, упрекнуть не в чем. Какой-то неисправимый формалист написал даже резюме: «С технической стороны дело следует считать законченным. Расследование является образцом прекрасной работы полиции».
Работа над списком людей, которые знали Терезу, была нелегкой. Просто удивительно, сколько людей могут умереть, эмигрировать или сменить фамилию за шестнадцать лет. Другие оказывались смертельно больными и ожидали своего конца в какой-нибудь лечебнице. Либо сидели в тюрьме, стали алкоголиками, были высланы из страны. Многие попросту исчезали, плавали на море или давно перебрались в отдаленные уголки страны, где создали совершенно новую жизнь себе и своим близким, и бóльшую часть из них нельзя было немедленно проверить. В результате в списке Колльберга оказалось двадцать восемь фамилий. Это были люди, которые находились на свободе и жили в Стокгольме или близлежащих городах. Пока что у него имелись лишь краткие сведения о них. Их возраст, профессия, адрес, гражданское состояние. Список фамилий под номерами от одного до двадцати восьми, расположенных в алфавитном порядке, выглядел следующим образом[14]:
![Пер Валё - В тупике [= Смеющийся полицейский] (журнальный вариант)](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
