Уильям Лэндей - Мишн-Флэтс
– О нет, только брошюрки.
Кэролайн дружелюбно улыбнулась.
– Ну, прав я или нет? Ведь здесь нет «вторичного привлечения к ответственности»?
– Вы правы. Да только если Данцигер и впрямь хотел возобновить дело, все равно это тупиковый вариант. Никаких новых улик не всплыло, а прежние навсегда забракованы судом. Помню, там в деле был стукач, Рамон или Рагон...
– Рауль.
– Ну да, Рауль. Никто его так в глаза и не видел. Словом, Данцигер если что и затевал, то впустую.
– А может, он нашел какие-то новые доказательства?
– Сомнительно. Видите ли, Бен, такие гнусные истории часто происходят – из-за формальной придирки дело рассыпается, и матерый преступник остается на свободе. Издержки нашей судебной системы. Каждый раз рвать на себе волосы и посыпать голову пеплом – быстро облысеешь. Данцигер был тертый калач, и он знал, что в некоторых случаях лучше наплевать и забыть.
– Но тут случай особый. Траделл был его другом. Помните, как они стоят вместе на фото! Сразу видно – не-разлей-вода! Данцигер не мог смириться с тем, что убийца Артура Траделла гуляет на свободе. Не мог просто «наплевать и забыть». Сколько бы времени ни прошло.
– Что бы вы ни говорили, не было и нет никакого основания возобновлять дело.
– А если Данцигер считал иначе? Вдруг он придумал какой-то хитрый ход?
– Какой именно?
– Не знаю. А если Данцигер верил, что Рауль все-таки реальное лицо? Если доказать, что Вега не лгал, тогда ордер на обыск выписан правильно, и забракованные улики снова становятся весомыми уликами! Брекстона можно если не на электрический стул посадить, то хотя бы пожизненно упечь.
– Бен, если Рауль был реальным лицом, полицейские землю бы рыли, но его нашли бы. Когда на одной чаше весов приговор убийце копа, а на другой безопасность информатора – можете не сомневаться, что перевесит в глазах полицейских!
– Хулио Вега в своем докладе писал: информатор не найден, потому что сбежал от страха.
– Хулио Вега был отпетый лгун.
– Возможно, Данцигер придерживался другого мнения.
– Возможно. Но в таких делах обычно самое простое объяснение – самое правильное.
– И все-таки я хочу поговорить лично с Вегой.
– Понятия не имею, где его найти.
– Наверняка в департаменте полиции знают его адрес. Он заработал полицейскую пенсию. Стало быть, куда-то ему деньги посылают. Вы мне поможете?
– Этот Хулио Вега...
– Кэролайн, ну пожалуйста! Очень прошу!
Она насмешливо закатила глаза.
– Ладно, ладно. Беды большой не будет, если вы с ним переговорите.
20
На следующее утро мы с Келли наконец воссоединились.
Я посетовал, что Келли не имел возможности полистать интересные дела, чем я был занят весь вчерашний день.
Келли упрек в моем голосе пропустил мимо ушей, а спрашивать прямо, чем он занимался весь вчерашний день, я не стал.
Кэролайн добыла нам последний адрес Хулио Веги, и мы поехали в Дорчестер.
Нужный нам дом оказался скромным строеньицем – скорее дачный домик. Рядом, явно стесняясь соседа, стояли двух-трехэтажные красавцы.
– С ним будешь говорить ты, Трумэн, – сказал Келли. – Я гляну на задний двор.
Я постучал в дверь. Раз, другой. Только минуты через две внутри раздались шаги, и дверь распахнулась.
Из-за рамы с сеткой на меня смотрел смуглолицый мужчина в тенниске и тренировочных штанах. Босой. Бледная одутловатая физиономия, пузо, жир на боках.
Ничего похожего на того молодого подтянутого усатого красавца, которого я видел на фотографии в офисе Данцигера!
Этот типичный забулдыга молча окинул меня взглядом с ног до головы.
– Добрый день, – сказал я. – Я разыскиваю человека по имени Хулио Вега.
– Кто вы такой? Репортер?
– Нет, полицейский.
– Не заливайте. Вы не похожи на полицейского.
Я вынул бумажник с жетоном. Мужчина протянул руку из-за сетки, взял мой жетон и подверг его пристальному изучению – поворачивая то так, то этак, чтобы на него падало больше света.
– Вы Хулио Вега? – начиная медленно закипать, спросил я.
– Дружок, тут целый квартал этих Хулио.
Он поднес жетон почти к своему носу и, покачиваясь и близоруко щурясь, спросил:
– Версаль, Мэн. Это что за чудеса такие?
– Вы Хулио Вега? – упрямо стоял я на своем.
– Кто вас ко мне послал?
– Никто меня не посылал. Я обнаружил ваше имя в досье Роберта Данцигера.
Мужчина исподлобья оглядел улицу за моей спиной, приоткрыл раму с сеткой и высунул руку с моим бумажником. Как только я забрал жетон, рама тут же вернулась на прежнее место.
– Нечего мне вам сказать, шериф.
– А если я приду с повесткой в суд? – произнес я с металлом в голосе. Получилось клево, как в фильме. – Есть намерение собрать большое жюри. Которое, возможно, пожелает вас послушать.
Мужчина презрительно фыркнул и захлопнул дверь.
Я как дурак потоптался какое-то время на крыльце.
В итоге получилось не очень клево.
Возможно, он сейчас, похихикивая, наблюдает откуда-нибудь за моей растерянной обиженной рожей.
Я привел лицо в порядок. И снова постучал.
На сей раз забулдыга вышел со стаканом виски в руке. Мое подозрение подтвердилось. Он был сильно под мухой.
– Что, дружок, слабо тебе дверь высадить?
– Не вздумайте опять запираться перед моим носом!
– Где же твоя повестка, умник?
– Понадобится – привезу.
– Привози, привози. Задницу ею подотру.
Он опять захлопнул дверь. Я мог только злиться и ломать голову, где я допустил ошибку, почему не смог установить с ним контакт.
Из-за угла дома появился Келли.
– Ну, как дела?
– Он не изъявил желания беседовать со мной.
– Так прямо и сказал: не желаю?
– Прямо, криво – один черт. Не хочет.
Келли взошел на крыльцо, снял с пояса деревянную дубинку и постучал ею в дверь.
Когда та открылась, Келли с высоты своего роста посмотрел на Вегу и вежливо произнес:
– Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, детектив Вега. Это не займет много времени.
Вега пожал плечами, хмыкнул и, оставив дверь открытой, скрылся в доме.
– Заходите, – бросил он через плечо.
Келли повернулся ко мне и глазами спросил: ну и что тут сложного?
Мы прошли за Вегой в темноватую неприбранную комнату.
Немытые тарелки на столе, кучи пожелтевших газет на комодах. Картины и фотографии на стенах под слоем пыли, которую годами не тревожили. Истрепанная и в пятнах обивка кресел. Словом, малоприглядное жилище.
Вега сел на стул напротив телевизора. Одним глотком опустошив стакан, он взял окурок подлиннее из переполненной пепельницы, щелкнул зажигалкой и закурил.
– Шериф, – сказал он, – позвольте заметить вам: вы полицейский, но и я полицейский. Надо знать, с кем как обращаться. Уважение нужно всем. А уж с копом нельзя разговаривать как с последней уличной шушерой. Какого черта вы мне стали ввинчивать про большое жюри, про повестку в суд? Эти штучки оставьте для «плохих парней» – их стращайте. Я требую к себе уважения. Я его заслужил. Спросите своего друга – заслужил я уважение или не заслужил? – Он указал окурком сигареты на Келли.
– Вы правы, – сказал я. – Извините.
– Пятнадцать лет я оттрубил в полиции, Я заслужил уважение... да, юноша, заслужил.
– Вы правы, я сморозил глупость.
– Ты коп, я коп. Только поэтому я тебя в свой дом пустил. Уважение – в жизни главное.
Он подлил себе виски. Мы с Келли, не дождавшись приглашения, сели. Для этого пришлось освободить два стула от наваленной на них одежды.
Не очень обращая внимание на то, что мы делали, Вега продолжал бурчать:
– Достойный человек и с людьми умеет достойно обращаться. Ты меня уважаешь, и я тебя уважаю. Мы оба друг Друга уважаем.
Келли тем временем оглядывал комнату.
Вега забыл про нас и уставился на телевизионный экран. Передавали футбольные новости.
– Вы любите футбол, детектив Вега? – спросил я, желая наконец установить доверительные отношения.
– Люблю Берри Сандерса. Поглядите, какой у него пас!
– Да, замечательный пас. Детектив, можно спросить вас насчет Боба Данцигера? Меня удивило, почему дело, по которому вы проходили свидетелем много лет назад, лежало на столе у Данцигера.
– Да мало ли по каким делам я свидетелем проходил! Всего не упомнишь.
– Вы знаете, почему Данцигер интересовался вами?
– Эх ты, салага. Кто же так вопросы задает? Хороший детектив как от чумы бегает от лобовых вопросов – да или нет. Чтобы человека разговорить, надо ему свободу дать. Да – нет, да – нет. Так далеко не уедешь.
Говоря это пьяной растяжечкой, с паузами, Вега смотрел телевизор. Или делал вид, что смотрит.
Он то ли преувеличивал свою «пьяность», то ли достиг той промежуточной точки, когда пьяные становятся красноречивыми – перед тем как совершенно вырубиться.
– Пока ты сам говоришь, ты не слушаешь. А надо, чтоб он говорил, а ты слушал. Я разве не прав?
