Фридрих Незнанский - Финиш для чемпионов
Установив это, Вадим Глазков окончательно пошел на поводу у своей инертности и малообщительности. Купил себе дорогой MP3-плейер с наушниками и теперь уже постоянно — в транспорте, а иногда и на работе — отгораживался от остального мира стеной звуков. Навыки, требующиеся для работы, вошли в плоть и кровь, и больше не приходилось прилагать особенных усилий; даже данные нормы тех показателей, с которыми Вадим обычно работал, он запомнил наизусть. В парикмахерскую сходил лишь тогда, когда папа утром бросил насмешливо, что скоро его сына примут на главную роль в ремейке фильма «Варвара-краса, длинная коса».
— Что за парень у нас вырос? — брюзжал папа, когда был уверен, что сын не слышит его. — В кого он такой тюфяк? Вроде мы с тобой — нормальные люди, и в родне у меня никого похожего не было…
— Прекрати! — обрывала его мама, по привычке защищавшая дорогого ребенка. — Наш сын вырос, он не наркоман, не пьяница какой-нибудь. Что тебе еще от него надо? Ну, пусть тюфяк — не всем же быть президентами!
В президенты Вадим Глазков и не рвался. А зачем ему такая беспокойная должность? Вот если бы от дома до наркологической клиники передвигалась по ускоренному маршруту самоходная печь, такому подарку со стороны обслуживавшей его щуки Вадим, пожалуй, обрадовался бы.
30
Холостяцкая жизнь, к которой настолько прикипел Юрий Гордеев, что не желал никакой другой, имеет свои плюсы и минусы. Главный плюс заключается в том, что ты не обязан никому давать отчет, куда ты отправляешься и что намереваешься делать. Главный минус заключается в оборотной стороне плюса: никто не знает, где ты и чем занимаешься. Следовательно, если с тобой приключится несчастье, тебя долго никто не хватится… Возможно, фатально долго — в ситуации, где счет идет не на дни, а на часы, а то и на минуты.
Первыми спохватились сотрудники десятой юридической консультации на Таганке, когда Гордеев не вышел на работу в назначенный срок. Будучи в курсе, что он забронировал место в пансионате, они подумали, что он решил продлить отпуск: это, конечно, не совсем в его характере, но что только не случается летом с людьми! Эта непрекращающаяся жара всех сводит с ума… Одним словом, беспокойство по поводу исчезновения Юрия Петровича возникло, но умеренное. Градус паники взвинтила Аня Любимова, когда, отчаявшись найти Гордеева по мобильному телефону, позвонила ему на основное место работы и услышала, что на работу он не выходил.
— Как — не выходил? — закричала в трубку Аня, чувствуя, как внутри ее напряженного тела бродят, колются мелкие истерики. — Куда же он пропал?
— Девушка, а почему вы считаете, что он пропал?
— Он велел звонить ему по мобильному… А по мобильному оператор, ну, голос механический, отвечает, что абонент отключен или находится вне зоны действия!
Запаниковать Ане было вовсе не трудно. От природы спокойная, несколько даже равнодушная, она была потрясена до глубины своей уютной души совершившимся на ее глазах убийством мужа. Вот только что, казалось бы, рядом был самый надежный в мире человек, радовал своим присутствием — и вдруг исчез, растворился в небытии. Вот пришел другой человек, немолодой, но тоже надежный и сильный, который прилагал все старания для того, чтобы раскрыть загадку убийства Павла, — и он тоже пропал! Что же это за черная тайна, которая забирает, одного за другим, всех, кто осмелился к ней прикоснуться?
Накал испуга в Анином голосе впечатлил работников десятой юридической консультации. Подробностями дела, которым занимался Гордеев в последнее время и которое причиняло ему столько беспокойства, они не располагали; однако имели возможность предполагать, что гордеевское безмолвное исчезновение могло быть связано с ним. А так как Гордеев по ходу дела немало кооперировался со старшим помощником генерального прокурора, решено было поставить в известность Турецкого.
Александр Борисович отреагировал менее эмоционально и более жестко, нежели слабая женщина Анна Любимова, но и он тоже оказался встревожен. Гордеева он отлично изучил еще с тех полулегендарных времен, когда Турецкий возглавлял следственную бригаду, членом которой состоял Юра. Юрий Петрович — не такой человек, чтобы ни с того ни с сего улетучиться. Наверняка решил тряхнуть стариной, вспомнить будни следователя, и… А что, собственно, «и»?
Проведенное собственными силами миниатюрное расследование показало, что Юрий Петрович Гордеев в вожделенном пансионате под Наро-Фоминском так и не нарисовался. Что и следовало доказать. Более того, похоже, он и из Москвы-то не выезжал, судя по «опель-корсу», неприкрыто стоящему во дворе гордеевского дома. При этом моложавая соседка, вся в финтифлюшках и розочках, как приторный торт, постоянно следившая за квартирой Гордеева в глазок и строившая в отношении адвоката какие-то фантастические матримониальные планы, заявила, что да, уезжал. Она видела, как он выходил, неся спортивную синюю сумку. Дверь запер на все замки, что с ним случается, только когда отбывает в долгую отлучку.
Какая-то шарада получается! Человек бронирует место в пансионате, но в пансионат не попадает. Он выводит из гаража дорогую машину, но оставляет ее во дворе, а сам уезжает непонятно на каком транспорте неизвестно куда. Все это так причудливо и иррационально… Друзья знали, что Юра Гордеев — холерик, эмоции у него подчас бьют через край, но обрисованный образ действия даже для него казался чуть-чуть слишком диким.
31
Беда никогда не приходит одна! За исчезновением Юры Гордеева посыпались, точно из дырявого мешка, неудачи, неполадки и неурядицы большого и малого калибра. Наименьшей — но, возможно, самой неприятной из них — было то, что Александр Борисович ощутил першение в носоглотке. Как настоящий мужчина, он постарался усилием воли преодолеть начинающуюся хворь. Делать это надо было побыстрее: на завтра наконец-то была назначена встреча с Тихоном Давыдовым. Не хватало еще при таком важном разговоре кашлять и чихать! «Я здоров, — по-буддийски внушал себе Турецкий в перерывах между срочными и неотложными делами, — я совершенно здоров, мое горло не болит, не болит мое горло…» На склоне дня стало ясно, что мантры для работников Генпрокуратуры, очевидно, неэффективны и придется прибегнуть к помощи тривиальных аптечных средств.
— Господи, Саша! — всплеснула руками Ирина Генриховна, открыв мужу дверь. — У тебя что, насморк?
— Нет, это я так, шутки ради в нос говорю, — раздраженно пробубнил Турецкий. — Конечно, насморк, что, не видно, что ли? Почему женщины стремятся все события так дотошно и мелочно облекать в слова? Уж до чего противен насморк в августовскую жару, когда и без него дышать нечем, а если еще родная жена примется драматизировать это событие…
Ирина драматизировать событие не стала: совместная жизнь с Турецким приучила ее встречать грудью неприятности, из которых внезапный летний насморк был далеко не самой серьезной. Молча, обходясь минимумом жестов, она отправила драгоценного супруга в постель, укрыла его шерстяным одеялом, а сама устремилась на кухню, где через некоторое время забулькали всякие травяные отвары. Этой ведьминской фармакопеей вперемежку с купленными Турецким в аптеке таблетками она принялась пичкать больного через каждую, как ему казалось, минуту.
— Ира, отстань! — отплевывался Турецкий. — У меня обыкновенный насморк! Не черная оспа, не чахотка и не чума…
— Ча-хотка или чи-хотка, а лечиться ты у меня как миленький будешь, — Ирина Генриховна оставалась неумолимой. — Ты обязан постоянно находиться в форме, а не пугать сослуживцев своими чихами.
То ли от общей усталости, то ли таково было побочное действие ведьминских отваров, но Александра Борисовича потянуло в сон. Ему еще успела явиться бредовая, но для сна совершенно логичная мысль, что его надежный, бронированный иммунитет подорвало дело, связанное с употреблением анаболиков, — раньше-то ему не случалось хворать среди лета! Как будто запрещенные лекарственные препараты испускают особенные флюиды с дальним прицелом, которые даже через свидетельские показания валят с ног… А дальше потек уже нормальный сон, в виде не мыслей, а картинок, словно кино Турецкому показывали, где он вместе с не виденным в реальности (а потому довольно-таки размытым) Тихоном Давыдовым стоит в центре тарелки огромного крытого стадиона, где с потолка свисают красные полотнища с серпами и молотами, а зрительские сиденья заняты причудливо искаженными разноцветными фигурами, словно сошедшими с полотен живописцев начала ХХ века. «А это спорткомплекс „Русский авангард“, Александр Борисович, — объясняет Тихон Давыдов, обводя противоестественное пространство рукой. — У нас тут еще под Новый год устраиваются хороводы вокруг башни Татлина, крашенной в особый лабораторный цвет, но чтобы ее увидеть, надо принять побольше анаболиков. Хотите?» Турецкий совершенно точно знает, что сейчас никакой не Новый год, и не хочет принимать анаболики. Лучше насморк, чем анаболики! Но он догадывается, что в случае отказа чеченцы не выпустят его из спорткомплекса. А, как на грех, обороняться нечем: при входе у него отобрали даже простенькую «тэтэшку»…
