Николай Леонов - Потрошитель человеческих душ
— О боже! Преступница?
— Машенька, — мягко, но с нажимом отозвался Гуров. — Ты знаешь правила…
— Хорошо, полковник, перезвони мне через пять минут. Я выясню, не спит ли еще Ветров, и попробую его подготовить. Не волнуйся, я не перестараюсь.
Пять минут тянулись довольно долго. Наконец отведенное на ожидание время прошло, и Гуров снова набрал номер телефона Маши.
— Але, полковник, — дурачась, отозвалась Маша. — Клиент готов, можно брать! Передаю трубку.
Какая все-таки она у меня умница, в который уже раз подумал Гуров. Ведь нашла интонации, нашла образ, чтобы не пугать человека, настроить его на необременительный, но все же серьезный разговор.
— Костя, добрый вечер, — сказал Гуров в трубку, едва услышав мелодичный баритональный тембр голоса Ветрова. — Я могу вас так называть?
— Конечно, Лев Иванович, что за разговор. Мария меня предупредила немного… Чем могу помочь доблестной полиции? О ком речь?
От Гурова не ускользнуло некоторое напряжение в голосе молодого актера. Видимо, он не был на сто процентов уверен, что его молодость и похождения настолько уж невинны и что ничего неприемлемого не всплывет в разговоре с высокопоставленным полицейским. Хорошо, хоть есть гарантия в лице Марии Строевой, что нежелательное останется в определенной тайне.
— Вы помните одну вашу знакомую, которую зовут Алина Игонина?
— Игонина, Алина? Н-ну, да, помню. В основном я ее помню по тем временам, когда мы все были абитуриентами. А потом, потом я с ней, кажется, пересекался раза три-четыре, но только мельком. А что случилось?
— Костя, рассказать я вам о причинах моего интереса пока не могу, а врать не хочется. Просто поверьте, что причина веская, раз я в полночь звоню в другой город и беспокою свою жену, вас. Согласны поверить мне на слово и ответить на мои вопросы?
— Безусловно, Лев Иванович, — с некоторым разочарованием в голосе проговорил Ветров. — Полагаю, что ерундой ваше ведомство не занимается. Так о чем пойдет речь?
— Постарайтесь спокойно выслушать мой вопрос и отреагируйте на него без лишних эмоций, желательно, чтобы окружающие не поняли, о чем идет речь. Хорошо?
— А рядом никого и нет. Я один в номере.
— Отлично. Теперь скажите, Костя, Алина Игонина была вашей любовницей?
— Алинка? — вполне искренне расхохотался актер. — Да вы что? «На абитуре», честно говоря, не до того было. А потом… Потом я ее уже не скоро увидел, да и не в моем она вкусе. Это я вам честно говорю!
— А может, вы слышали, кто с ней имел подобные отношения? Это очень важно, Константин!
— Ну-у, вообще-то, слышал. Только это было год, может, два-три года назад, я точно не помню. Это Максим Валович. Вроде с ним у нее любовь была. Где он сейчас и чем занимается, я не знаю. Он Щукинское окончил на два года раньше меня. Потом, кажется, в паре фильмов снялся и как-то потерялся. Парень был не без таланта, говорили, что его даже Олег Табаков в свою «Табакерку» звал.
— Хорошо, постараюсь найти Максима Валовича. А скажите мне еще, Костя, что вы думаете про Алину. Ну что она за человек, какая у нее душа?
— Душа? Ого, какие ныне вопросы полицию интересуют! Приятно слышать, что вам не чужда забота о человеческих душах, коллега! Вы, наверное, про стихи, которые она на вступительных экзаменах читала? Шумное было выступление, но ее не поняли. Да и стихи, на мой взгляд, несколько мрачноватые.
— Даже так? — насторожился Гуров. — А на память вы ничего не помните?
— Да бог с вами, столько лет прошло. Да и не сторонник я этой «чернухи». Я человек большого позитива.
— Позитивный человек с большой буквы «П»?
— Примерно так. Знаете что, Лев Иванович, если вас ее творчество интересует, разыщите в Щукинском училище Ольгу Евгеньевну Караваеву. Она тогда в приемной комиссии была, слышала эту поэзию. У нее, скорее всего, сохранились. Караваева редко что-то из студенческого творчества выбрасывает. А тут абитуриент блеснул.
Несмотря на то что «Щука», как в обиходе театралы называют Щукинское училище, с 2002 года стала официально именоваться «Театральным институтом имени Бориса Щукина при Государственном академическом театре имени Евг. Вахтангова», она так и осталась Щукинским училищем. Это старое, до боли родное словосочетание не решились удалить из названия. Слишком многое было с ним связано, слишком много великих имен вышло отсюда и покорило сердца миллионов.
Гуров стоял перед старинным зданием в Большом Николопесковском переулке и смотрел на его стены, окна. Гуров не был завзятым театралом, хотя его жена была известной театральной актрисой. Театр он любил, но профессия сыщика не давала возможности посещать спектакли так часто, как иногда хотелось бы. И как-то за долгие годы своей службы Гуров свыкся с этим. Каждому свое.
Здание дышало историей, это Гуров ощущал почти физически. Наверное, это аура величайших талантов, которые тут учились, которые тут преподавали. И сама архитектура здания ощущалась какой-то особенной, несмотря на лаконичный стиль с элементами ар-деко. Высокие окна, декоративный карниз с сухариками, подчеркнуто мощный цоколь — все это придавало монументальность и основательность всему строению. От него веяло непоколебимостью, вечностью театрального искусства. Гуров вздохнул оттого, что пришел сюда по делам своей грубой службы. Это все равно что в грязных сапогах ступить на свеженатертый паркет, да еще паркет векового возраста.
Ольга Евгеньевна Караваева ждала его в деканате. Она оказалась маленькой старушкой с острым носиком и собранными по старинной моде в шишку на затылке седенькими жидкими волосами. Длинное платье с высоким, под горло, воротником, туфли на низком каблуке и неизбежный платок, наброшенный на плечи. Гуров почему-то именно такой платок и ожидал увидеть на женщине. Караваевой было на вид лет восемьдесят, но двигалась и разговаривала она очень живо и эмоционально. Лев еле сдержался, чтобы, поздоровавшись и представившись, не припасть к ручке дамы. Впрочем, это, наверное, здесь показалось бы уместным.
— Так чем же я могу помочь столь бравому полковнику? — осведомилась Караваева, удивив Гурова, что запомнила его звание. Он-то его произнес не очень внятно. — Пойдемте, молодой человек, в эркер в конце коридора. Там мы сможем поговорить без помех.
Он все же не удержался от галантности, предложил старушке руку и буквально сопроводил ее к мягкому дивану в указанном эркере.
— Раньше, помнится, у жандармских полковников была весьма красивая форма, — оправив подол платья, произнесла Ольга Евгеньевна. — Почему вы не в форме?
— Видите ли, я имею честь служить не по жандармскому ведомству, — удивил сам себя Гуров, выдав такую витиеватую фразу. — Я из уголовной полиции.
— Вот как? Кажется, сейчас это называется «сыщик».
— Это всегда так называлось, Ольга Евгеньевна. Вы позволите задать вам несколько вопросов о ваших учениках? Дело весьма серьезное, и я прошу вас отнестись к моим вопросам с пониманием.
— Так задавайте, — поощрила полковника Караваева. — Я вас слушаю.
— Меня интересует некая девица, у которой вы принимали вступительные экзамены несколько лет назад. Это некая Алина Игонина.
— Алина Игонина? Да-да, припоминаю. Такая странная девушка, брюнетка, нервная, как струна. Она не прошла испытаний и не была зачислена.
— А вы помните почему?
— Ну как же, помню. Общеобразовательные дисциплины она сдала вполне удовлетворительно, а вот профессионального призвания мы в ней, видимо, не нашли. И это было не только мое мнение. Хотя что-то в ней было. Но это не для сцены, не для театра.
— А что она читала на прослушивании?
— О! Она читала собственные стихи. Не скажу, что это были шедевры, но поработать в этом направлении мы Игониной посоветовали. Вполне допускаю, что из нее могла получиться приличная поэтесса. А что с ней? Что из нее получилось?
— Нынче она под следствием, Ольга Евгеньевна. Простите, если я вас этим огорчил.
— Как же так! — всплеснула бледными старческими ручками Караваева. — Она девушка была странная, но не до такой же степени, не злодейка. Решительно отказываюсь понимать современную жизнь и современную молодежь. Удивительно просто, непередаваемо удивительно! Мир так прекрасен, в нем столько чудных оттенков человеческого общения, человеческих эмоций. Его хочется созерцать, впитывать, а они… тяжелая у вас профессия, господин полковник, я вам сочувствую. И что же она натворила такого, что попала в руки уголовной полиции?
— Ольга Евгеньевна, вы простите меня, но в нашей профессии есть определенные правила. Нельзя рассказывать всего, что пока еще находится в стадии изучения, проверки. Согласитесь, существует информация, которая может бросить тень на порядочного человека, скомпрометировать его в глазах окружающих. Вы — женщина проницательная, опытный педагог, но и вам я не могу сказать большего. Простите.
