Александра Маринина - Смерть как искусство. Том 1. Маски
– Ты что?! – заполошно воскликнула Ксюша. – Ты что несешь-то? Хочешь сказать, что Боб… что мы с Бобом…
– Вот именно это я и хочу сказать. Отец просил тебя с ним не встречаться? Просил. Велел, чтобы ты порвала с ним всякие отношения? Велел. А ты что творишь, дрянь такая? Продолжаешь тянуть из отца деньги и отдавать своему хахалю, а он на эти деньги наркоту себе покупает. Еще и тебя подсадит, если уже не подсадил. И ты что же, рассчитываешь, что я тебя буду покрывать? Не надейся. И лучше не зли меня, Ксения Львовна.
– С-сука, – прошипела сквозь зубы Ксюша и почти бегом направилась к лифтам.
Елену трясло, в голове продолжали звучать только что сказанные слова, к ним добавлялись новые, еще более горькие упреки и тяжкие обвинения, и она через некоторое время уже перестала понимать, что все-таки произнесла вслух, а о чем только подумала. Может, зря она набросилась на девчонку? Конечно, Ксюша – дура, каких поискать, но неужели она способна на такое зверство по отношению к собственному отцу? Нет, нет, нет! Это Боб, этот наркоман, это он сам решил поквитаться с Левой за тот скандал и за то, что Лева запрещал дочери общаться с сомнительным приятелем, Ксюша тут совершенно ни при чем. Сказать в милиции об этом или промолчать? Если Боб виноват, то и Ксюшу притянут, и Лева этого не вынесет. Лева не вынесет… Если придет в себя. Если выживет. А если нет?
Лев Алексеевич очень любит свою девочку, он после развода постоянно общался и с первой женой, и с дочерью, никогда не устранялся от помощи, оказывал материальную поддержку, вникал во все проблемы, которые то и дело возникали в его бывшей семье, словом, вел себя порядочно. Он давно видел, что Ксюша растет сложным, плохо управляемым ребенком, и его очень беспокоило поведение дочери, Лев Алексеевич переживал, старался выяснять, с кем она общается, знакомился с ее друзьями и приятелями, и этот Боб ему не понравился сразу. Отец категорически запретил Ксюше с ним общаться, но дочь, естественно, не послушалась, и Лев Алексеевич решил сам поговорить с парнем и объяснить ему, что лучше бы Бобу отстать от Ксении Богомоловой. Боб резонов обеспокоенного отца отчего-то не принял, начал грубить и хамить в ответ, и Лев Алексеевич, что называется, разобрался с ним по-мужски, что было несложно, учитывая мощное телосложение Богомолова и ослабленный наркотиками организм молодого человека. Через два дня после этого Лев Алексеевич обнаружил утром свою машину в изрядно поуродованном виде, и ни у него, ни у Елены не было ни малейших сомнений в том, кто это сделал.
Она так и не успела окончательно успокоиться после разговора с Ксюшей, когда открылась дверь реанимационного отделения, и в коридоре появился заведующий. Елена вскочила, бросилась к нему с вопросами, но ничего утешительного и в этот раз не услышала. Опустив плечи и почти волоча ноги, она вернулась на свой стул, второй справа.
– Мне не ложится на язык! – раздраженно заявил актер Никита Колодный после пятой или шестой попытки произнести предписанную текстом реплику. – Это невозможно произнести, Артем, подумай, как это сказать по-другому.
Автор пьесы «Правосудие» Артем Лесогоров сидел на стульчике у стены и, склонив голову, быстро что-то записывал. Он собрался было ответить Колодному, но его опередил режиссер Семен Дудник.
– Никита Михайлович, не валяйте дурака, нормальный текст. Ну что вы опять придумываете?
– Я не придумываю! – с горячностью возразил актер. – Это невозможно сыграть достоверно, я и сам в это не верю, и зритель не поверит. Семен Борисович, ну согласитесь со мной! Мы же с вами это обсуждали, и вы склонялись к тому, чтобы прислушаться ко мне, вспомните! Вся мотивация Зиновьева какая-то картонная, не жизненная. Он произносит свои реплики, а я даже не понимаю, как их отыгрывать.
Играющий того самого пресловутого Зиновьева актер по фамилии Арцеулов, крупный, вальяжный и неторопливый, невозмутимо пожал плечами.
– Меня моя роль вполне устраивает, так что не надо гнать, Никита. И мне в ней все понятно. И рисунок весь мы с Львом Алексеевичем проработали. Что тебя не устраивает?
Лесогоров продолжал что-то писать, не поднимая головы. Настя с любопытством рассматривала журналиста-драматурга. Что он все время пишет? И почему не вступает в дискуссию, тема которой касается непосредственно его?
Они с Антоном Сташисом попросили у режиссера Дудника разрешения поприсутствовать на репетиции, объяснив свое желание банальной любознательностью. На самом деле Настя и Антон услышали за первые два дня пребывания в театре множество аргументов в пользу того, что Дудник заинтересован в устранении Богомолова, и пришли к выводу, что надо бы присмотреться к Семену Борисовичу повнимательнее. А где удобнее всего это сделать, если не в процессе работы? Нельзя сказать, что Дудник пришел в восторг от их просьбы, он долго объяснял, что присутствие посторонних на репетиции вообще-то не приветствуется, это мешает работе, отвлекает актеров, не дает им сосредоточиться, но в конце концов согласился.
На этой репетиции были заняты три актера: Никита Колодный, игравший некоего Юрия, Арцеулов, исполнявший роль Зиновьева, и та самая Людмила Наймушина, которую завтруппой рекомендовала как человека со всеми дружащего и обо всем сведущего. Наймушина оказалась невероятной красоты женщиной лет тридцати пяти, которую Настя моментально узнала, едва увидев ее точеное лицо. Это лицо частенько мелькало на телеэкране в разных сериалах, которые Настя не особо смотрела, однако была в курсе, потому как телевизор у нее дома был включен постоянно, но без звука, и изображение то и дело попадало в поле ее зрения. Собственно, разговор с Наймушиной был у Насти запланирован именно на сегодня, она собиралась встретиться с актрисой сразу после репетиции.
Кроме режиссера Дудника, автора пьесы Лесогорова и трех актеров, здесь присутствовали помреж Федотов и художник по костюмам, экстравагантно одетая и затейливо укутанная в яркий платок худощавая дама, почему-то, несмотря на несомненную красоту наряда, вызывавшая у Насти ассоциации с Бабой-ягой. Сама репетиция произвела на Настю довольно странное впечатление. Ей казалось, что репетиция – это такое мероприятие, когда что-то, поначалу совсем сырое, разрозненное, невнятное, постепенно становится выпуклым, четким и последовательным. Оказалось, что это не совсем так. Или даже совсем не так. Прошел уже час с того момента, как прозвенел звонок, возвещавший начало процесса, и никакого движения вперед Настя так и не уловила. Все будто застопорилось, Колодный без конца цеплялся к репликам и к несчастному Зиновьеву, апеллировал к режиссеру, обращался к автору, сердился, доказывал, режиссер раздражался и нервничал, а автор иногда отрывался от своих записей и предлагал какие-то варианты, которые, как правило, Колодного не устраивали. Если же Колодному, автору пьесы и режиссеру удавалось достичь хоть какого-нибудь консенсуса и утвердить реплику, устраивающую всех, помреж Федотов тут же вносил изменения в распечатанный текст, лежащий перед ним на столе. Художник по костюмам наблюдала, делала карандашные наброски на плотной бумаге, то и дело обращалась с какими-то короткими вопросами к режиссеру Дуднику, и в целом вся обстановка репетиции напоминала Насте Каменской плохо подготовленное комсомольское собрание времен ее школьной юности.
Ей показалось не то странным, не то забавным, что Дудник обращался к актерам по имени-отчеству и на «вы». Ну, Арцеулов – еще можно понять, ему хорошо за сорок, то есть он явно старше режиссера, но Наймушина примерно ровесница Дудника, а Колодный вообще намного моложе. Интересно, так принято в театральном мире или это персональный стиль Семена Борисовича? Может, это и есть проявление того самого «правильного» отношения к артистам, о котором говорила Евгения Федоровна Арбенина?
Она снова остановила взгляд на Артеме Лесогорове, наблюдая за тем, как он пишет, и вдруг ей показалось, что что-то не так. Что-то в движениях руки автора пьесы было неправильным. Даже нет, не неправильным, а непривычным. Настя зажмурилась на секунду, попыталась отвлечься и снова посмотрела на Лесогорова. Испытанный многократно прием помог и в этот раз: она поняла, что Артем пишет не кириллицей, а стенографирует. Надо же! Она-то думала, что с повсеместным распространением диктофонов и разных навороченных компьютерных программ искусство стенографии давно ушло в прошлое и не пользуется популярностью, особенно среди молодых мужчин. Занятный парень этот журналист-драматург.
– Я не понимаю, – снова прервал на полуслове очередную реплику Колодный и обратился к режиссеру, – как нормальный человек может реагировать на такую чушь! Я не понимаю, как должен реагировать мой герой, когда ему предлагают такие обстоятельства. Семен Борисович…
– Никита, хватит уже, – примирительно произнесла Наймушина, – всем все понятно. Не беспокойся, тебя хорошо видно и отлично слышно, у тебя большая яркая роль, тебе есть что играть и где себя показать. Давай не будем тормозить, надо идти дальше, а из-за твоих придирок у нас сплошные остановки.
