Александра Маринина - Личные мотивы. Том 1
– Можно, – великодушно разрешил Чистяков. – Их снимать – можно. Только в руки не бери.
Парни поймали Настин взгляд, поняли, что речь идет о них, и тут же подскочили.
– Фото с обезьяной и попугаем вам на память! Не хотите?
– Сколько? – спросила Настя.
– Двести за кадр.
– А если я сама буду снимать своей камерой?
– Тогда сто. Но только животных. Если будете снимать мужа, то сто пятьдесят.
– Нет, только животных, – заверила Настя. – Муж сниматься не будет.
– Муж пойдет пить пиво, – сказал Чистяков, – он не желает присутствовать при этом безумии. Аська, когда закончишь, найдешь меня вон в том заведении.
Настя достала камеру и начала снимать сначала попугая, потом обезьянку, и как-то так получилось – она даже сама не поняла как, – что она уже стояла с обезьянкой в руках, а парень усердно фотографировал ее, щелкая ее же собственной камерой.
– А теперь встаньте так, – командовал он.
– А теперь вытяните руку, – и сажал попугая ей на ладонь.
– Теперь стойте ровно и не бойтесь, – и обезьяна оказывалась у нее на плече, а попугай – на голове.
– А теперь вытяните руки в стороны ладонями вверх…
Настя послушно выполняла все указания парня, она не очень хорошо понимала, что происходит, потому что отвлеклась на ощущение маленькой кожаной теплой ладошки обезьянки у себя в руке. Ладошка была шоколадно-коричневой, с тоненькими пальчиками и такими же коричневыми ноготками, прямо как у человечка, и Настю охватило какое-то непонятное умиление и нежность к этому порабощенному покорному существу, которому, наверное, смертельно надоело перекочевывать из рук в руки и изображать из себя модель и которое так доверчиво прижимается к ее шее мягкой ухоженной шерсткой. «Как странно, – подумала она, – от попугая у меня нет вообще никаких ощущений, кроме его острых когтей, хотя он изумительно красивый, с красной головой, зеленым телом и синим хвостом, а эту невзрачную обезьянку я словно всем своим существом чувствую».
Она опомнилась:
– Достаточно, спасибо. Сколько я вам должна?
Юноши забрали у нее животных и начали щелкать кнопкой просмотра, чтобы посчитать количество кадров.
– Тридцать три кадра по двести рублей… – задумчиво произнес хозяин обезьянки.
– Шесть шестьсот, – тут же посчитала Настя и обомлела.
Ничего себе! Она и ахнуть не успела, как ее развели на такую сумму. Неужели она так увлеклась собственными новыми ощущениями? Идиотка!
– И еще ваших десять кадров, когда вы сами снимали. Еще тысяча.
Лешка точно убьет ее, и будет прав.
Или не прав?
Она отдала деньги и спросила:
– Как зовут ваших зверей?
– Это Геракл, – гордо объявил хозяин обезьянки. – А попугай у нас Тимоха.
Настя сунула кошелек и камеру в сумку и отправилась в бар, где Чистяков, сидя за стойкой, потягивал пиво и болтал с девушкой-официанткой. Едва увидев Настино удрученное лицо, он сразу обо всем догадался.
– Сколько? – только и спросил он.
– Семь с половиной. Леш, я невероятная дура, ты меня прости.
– Да брось ты, – улыбнулся Алексей. – Ты хотя бы удовольствие-то получила?
– Я не знаю, – призналась она. – Это было не удовольствие, а какое-то другое чувство… Впрочем, не знаю, может, это и есть удовольствие. Я впервые в жизни держала в руках живую обезьянку. И попугая тоже впервые держала.
– Ну и ладно, такие впечатления тоже денег стоят, – философски изрек Чистяков. – Не расстраивайся.
И Настя в этот момент поймала себя на том, что и не расстраивается вовсе. Она и сама не понимала, почему чувствует себя такой счастливой, вроде и обмануть себя дала, и деньги потеряла, а все равно на душе было хорошо. Надо же, дожила до пятидесяти лет и только сейчас впервые в жизни сфотографировалась с обезьянкой и с попугаем, а ведь в Москве, наверное, тоже есть такие фотографы, она их даже, кажется, видела на Старом Арбате, что ли, или в каком-то парке. И почему ей в голову никогда прежде не приходило сделать такую фотографию или просто подержать животное в руках? Оказывается, это ужасно приятно. Наверное, она и впрямь жила слишком серьезно и целеустремленно, лишая себя маленьких милых радостей и таких чудесных ярких и теплых впечатлений.
* * *Утро следующего дня началось с хорошей новости: во время завтрака к Насте подошел Николай Степанович Бессонов и сообщил, что Фридманы сегодня возвращаются в Южноморск.
– Я только что разговаривал с Яшкой по телефону, они уже в пути, планируют быть в городе часа в три. Как только они приедут, он мне позвонит, и я вам объясню, где их искать. Вы только оставьте мне свой номер телефона, чтобы я мог вам перезвонить.
Настя обрадовалась, она почему-то многого ждала от разговора с Фридманами. На двенадцать часов у нее была назначена встреча с Уваровым, которая, как она надеялась, тоже принесет новую информацию.
Но Уваров ее разочаровал. Бизнес Евгения Евтеева чист, как слеза младенца, и никакие криминальные группировки его не трогают, потому что ему покровительствуют милицейские чины. И денег у Евтеева столько, что даже немалое отцовское наследство по сравнению с его состоянием – капля в море, не стал бы он из-за таких сумм убивать.
Да, ничего интересного. Но возникают все новые и новые вопросы. Например, почему, имея такого богатого сына, доктор Евтеев оказался исключительно на попечении дочери, когда заболел? Почему он не жил вместе с Евгением и его семьей? И если Дмитрий Васильевич был резок и груб с коллегами, то каким он был в кругу семьи? О том, что он был привязан к своей жене, говорила Галина Симонян, а вот как складывались его отношения с детьми? Галина искренне считала, что дети у Евтеевых «получились удачными» и, соответственно, отношения в семье были идиллическими. А так ли это на самом деле? Настя очень рассчитывала на жену Фридмана, потому что мужчины (и беседы с Бессоновым ее в этом лишний раз убедили) в отношениях между людьми не очень-то разбираются, просто потому, что не особенно наблюдательны и не замечают нюансов, которые обязательно заметят женщины. Жена Бессонова от четы Евтеевых дистанцировалась, а вот на жену Фридмана Настя возлагала большие надежды. Кроме того, она думала о том, что с Бессоновым отношения у Евтеева были все-таки не самыми близкими, поэтому Николай Степанович мог чего-то и не знать, Симонян, с которым доктора сближали профессиональные вопросы, умер, а вот Фридман, знавший Дмитрия Васильевича дольше, чем хозяин гостиницы, был Евтееву явно ближе. Все-таки соседи, да и страсть к рыбалке – они много времени проводили вместе.
Николай Степанович позвонил, когда Настя с Лешей бесцельно бродили по улицам, рассматривая город. Пока она разговаривала с Бессоновым, Чистяков вытащил из сумки справочник с картой, и они тут же нашли нужную улицу, на которой теперь жили супруги Фридман.
– А вы говорили, что они с Евтеевыми в одном доме жили, – удивилась Настя, увидев на карте, что искомый адрес находится в районе частных домов, а вовсе не многоэтажных зданий.
– Так они переехали, им дети коттедж построили, – объяснил Бессонов. – В общем, вы идите, они вас уже ждут.
Дом Фридманов они нашли быстро, их участок утопал в свежей зелени, а цветущие деревья черешни, слив и яблонь делали его пушистым и бело-розовым. Коттедж оказался небольшим и очень симпатичным. Сам Яков Наумович Фридман был маленьким, кругленьким, пухленьким, совсем лысым, очень живым и смешливым, а его жена Раиса Соломоновна, такая же маленькая и живая, была, напротив, худенькой и даже какой-то сухонькой. Оба сразу, едва встретив гостей, начали извиняться за то, что в доме нет угощенья – они только-только вернулись с Дона, ничего не успели ни купить, ни приготовить.
– Но вы не беспокойтесь, – быстро тараторил Яков Наумович, – Раечка сейчас все устроит.
– Да нет, это вы не беспокойтесь, – уверял его Чистяков, – нас не нужно кормить, мы же не в гости пришли, мы по делу. Нам бы о Дмитрии Васильевиче поговорить.
– Ничего не хочу слышать, – отмахнулся Фридман. – Для нас с Раечкой принять людей за накрытым столом – вопрос привычки и образа жизни. Иначе никакого разговора не получится.
– Я сейчас сбегаю на базар, – подхватила Раиса Соломоновна, – все куплю и быстро приготовлю.
Яков Наумович неожиданно нахмурился.
– Ты еще скажи, что пойдешь на Привоз, – недовольно проговорил он. – Сколько раз тебе повторять: надо говорить «на рынок», а не «на базар».
Его жена вздернула брови, неожиданно уперла руки в бока и заговорила с неподражаемым, но легко узнаваемым местечковым акцентом:
– На ринок?
Она так и сказала: на ринок, через «и».
– Еще же ж не все знают, шо я с Одессы! Так ты же ж уже всем расскажи, шоб все знали!
Настя прыснула, Чистяков открыто рассмеялся, а Фридман почему-то смутился. Раиса Соломоновна расхохоталась звонко и упоенно, даже слезы на глазах выступили.
