Анатолий Безуглов - Мафия
— Попробую. — Она достала записную книжку, вырвала несколько чистых листков. — Самое главное — кольцо с черным бриллиантом. Между прочим, не простое, а с секретом. То самое, что мне подарила свекровь. Хрустальная ваза, оправленная в золото. Ну как виноградная лоза… Старинные часы в виде пасхального яйца…
— Пишите, пишите, — попросил я. — Обрисуйте по возможности каждую вещь.
На это ушло еще минут пять. Тут по радио объявили, что заканчивается оформление на ее рейс. Гринберг сунула мне исписанные листки, мы еще раз попрощались, и она поспешила к стойке таможенника.
Мело какой уже день. Холодные колючие снежинки летели почти параллельно земле, образуя при встрече с препятствием угловатые сугробы. На открытом пространстве стоять было невозможно. Урал есть Урал. С крещенскими морозами не пошутишь.
Зона словно вымерла. Лишь на вышках топтались, стараясь согреться, часовые с поднятыми воротниками овчинных тулупов, да несколько заключенных трудились на строительстве здания. Одежка у них была пожиже: ватники, рукавицы, приобретающие на холоде несгибаемость стали. Работать приходилось споро. Не только для того, чтобы не окоченеть, но и потому, что раствор для кладки замерзал почти мгновенно.
Один из каменщиков — бывший оперуполномоченный южноморского ОБХСС Станислав Ларионов. Ловко орудуя мастерком, он клал один за другим кирпичи в ряд, сверяясь с натянутым шнурком. Подносил ему грузный мужчина с обвислыми, как у дога, щеками. Кличка у последнего была Мэр. Впрочем, на свободе он был действительно председателем горисполкома.
Стоило напарнику замешкаться, как на его голову обрушивался беспощадный мат.
— Вконец загонял, — жаловался Мэр, вытирая со лба пот.
— О тебе же забочусь, — зубоскалил Ларионов. — Не будешь шустрить — вмиг окочуришься.
Сам он тоже разгорелся от работы.
Порыв ветра сорвал с Мэра суконную ушанку и покатил по земле. Тот бросился вслед, еле догнал и воротился назад.
— Ну и житуха! В такую погоду хороший хозяин собаку не выгонит из дома, а тут людей…
— Тут ты не человек, — философски заметил Ларионов, шлепая на кладку раствор и одним махом разравнивая.
— А кто же? — обидчиво спросил Мэр.
— Зэк с номером, — раздельно произнес бывший оперуполномоченный.
Он показал на пустое ведро, напарник живо схватил его, бросился вниз по наклонной доске и скоро вернулся, сгибаясь под тяжестью раствора.
— Врешь, я человек, — сказал он, запыхавшись.
— Это на свободе ты был человеком, — упрямо повторил Ларионов.
— И еще каким! — вздохнул Мэр.
— Ну да — машина, кабинет десять на десять, секретарша, — дразнил напарника Ларионов. — И чтобы попасть к тебе, надо было записываться за месяц.
— Вашего брата, милиционера, принимал без всякой очереди…
— Начиная с полковника, — усмехнулся бывший старший лейтенант. — А меня небось даже на порог не пустил бы.
— Я со всей милицией вась-вась. От постового до генерала.
— В натуре? — : снова усмехнулся Ларионов. — Что ж генералы тебя не прикрыли?
— Местные прикрыли, — вздохнул напарник, — но как назло из Киева нагрянули. Да еще народный депутат, будь он неладен, вцепился как клещ. Горком и обком отбивали меня, как могли. А он аж до Москвы достучался, на съезд бумагу подал. Вот я и схлопотал червонец.
— За что ж тебя, милый, так наградили?
— За пяток квартир… А ты как загремел?
— Я сам в сознанку пошел. Добровольно…
— Заливай, заливай, — покачал головой Мэр. — Такого не бывает.
— Не для твоих мозжишек это, — презрительно произнес бывший оперуполномоченный.
— Объясни.
— Вон у тебя шапка улетела. А почему? Ветер, метель. А если пригнешься, — Ларионов на миг спрятался за кладку, — никакой ураган тебе нипочем. Он ведь может не только шапку, но и черепушку сдуть. Усек?
— Не-а, — промычал напарник.
— Неужели все мэры такие тупые? — усмехнулся Ларионов. — Объясняю по буквам. Когда у нас заштормило, накрыло моего босса и меня заодно, я сориентировался: лучше все взять на себя. Тем более что доказали всего один эпизодик. Я и решил залечь на дно. Годик-другой пережду, пока шторм не утихнет, а там — снова родной юг, море, кипарисы. — Он мечтательно посмотрел вдаль. — А какие у нас женщины!..
— Постой, постой, — удивился Мэр, — у тебя же срок: восемь лет!
— Люди дают срок, люди могут и скостить. — Ларионов постучал по лбу кулаком. — Ей-богу, Мэр, червонец тебе дали правильно: совсем не тумкаешь!
В то время, когда бывший оперуполномоченный вбивал в голову бывшего мэра уголовную науку, к проходной исправительно-трудовой колонии подкатила «Волга» с номером областного города. Из нее выбрался генерал Рунов, придерживая рукой каракулевую папаху. За ним — майор внутренней службы Запорожец. Они быстро зашли в административное здание.
Идя по коридору с зарешеченными окнами, продолжили еще по дороге начатый разговор.
— Я ведь здесь уже десятый год, — рассказывал Запорожец. — И замечаю: за последние годы сильно изменился контингент в колонии.
— В какую сторону? — поинтересовался Рунов.
— Заключенные пошли рангом повыше. Раньше у нас отбывала срок в основном мелочь, а теперь? — Майор остановился у окна, из которого была видна стройка на территории зоны. — Председатель горисполкома… Раздавал квартиры, автомашины направо-налево, словно из своего кармана… Заместитель министра — хапнул миллиончик… Вот мешает раствор полковник госбезопасности: на почве ревности разрядил обойму в жену… Ну а вот тот, что прикуривает, — председатель облсуда, отпетый взяточник.
Они двинулись дальше.
— Да, — с иронией заметил генерал, — собрали, можно сказать, цвет общества.
— Собрали вы, — с улыбкой уточнил Запорожец. — А мы перевоспитываем.
— Удается?
— Приходится нелегко, — почесал затылок майор. — Народ подкованный. Газеты и журналы штудируют от корки и до корки. И такие вопросики подкидывают — сразу и не сориентируешься. Голову академика нужно иметь. Вчера приезжал прокурор по надзору, ну и попотеть ему пришлось!
— Что же спрашивали? — полюбопытствовал Рунов.
— Один говорит: а правда, что после принятия нового Уголовного кодекса педерастам будет лафа?
В смысле, хочешь — люби бабу, хочешь — мужика…
— Актуальный для мест заключения вопрос, — хмыкнул генерал.
— Это — цветочки. Другой поинтересовался, когда же наконец здесь будут встречать великолепную четверку, о которой шла речь на Девятнадцатой партконференции? Вопросик, а?
— На засыпку.
— А третий — прямо в лоб: почему он получил двенадцать лет всего за десять тысяч взятки, а кое-кто из тех, что брал каждый божий день пять раз по десять тысяч, до сих пор на свободе? И вместо персональной камеры имеют персональную пенсию союзного значения. Живут себе припеваючи в столице, в роскошных апартаментах. Где, мол, справедливость?
— И что прокурор?
— Жаловался мне потом: ему, мол, даже не молоко бесплатное положено за вредность, а сливки…
Они вошли к начальнику оперативной части. При появлении генерала хозяин кабинета майор Краснов вытянулся в струнку.
— Здравия желаю, товарищ генерал!
— Здравствуйте, — поздоровался с ним за руку Рунов. — Садитесь. И давайте без чинов.
— Я вам еще нужен? — спросил Запорожец.
— Нет, — ответил Анатолий Филиппович. Тот вышел, а генерал продолжал: — Это я вам звонил по поводу заключенного Ларионова.
— Уже догадался, — кивнул майор. — Что за ним открылось такое, что вы лично приехали?
— История давняя. Подозреваем Ларионова. Приметы вроде сходятся…
Он посвятил начальника оперчасти в историю ограбления Гринберг.
— Из-за этого и приехали? — удивился майор. — Могли бы прислать кого-нибудь из подчиненных. Путь к нам неблизкий. Вы, кажется, поездом?
— Терпеть не могу самолеты, боюсь высоты, — признался генерал. — А почему явился сам — чтобы не утекла информация. Ради этого даже следы путал: сначала заехал в Москву, а потом уже к вам.
— Ясно, — кивнул майор.
— Так как себя ведет Ларионов?
— В камере держится паханом. Утверждает, что был накоротке со Щелоковым и Чурбановым… Врет?
— Накоротке вряд ли, — помедлив, ответил Рунов. — А вот знакомы могли быть. Щелоков и Чурбанов отдыхали у нас неоднократно…
— Уверяет, что кое-кто из его дружков и сейчас сидит высоко. Мол, выжидают, когда перестройка даст дуба — это его выражение. Тогда снова будет рай. Все время твердит о том, что срок получил по собственному желанию…
— Интересно, — вскинул брови генерал. — Что он имеет в виду?
— Когда-де море штормит, лучше отлежаться на дне…
Рунов на некоторое время задумался.
— Чувствую: наши подозрения не напрасны, — наконец произнес он. — Наверняка и другие грешки за душой…
