Фридрих Незнанский - Самоубийство по заказу
Леночка очень расстроилась. Она была уверена, что Андрею, который самостоятельно компьютеры собирает, уж как-нибудь в армейских условиях всегда привилегия найдется. В каком веке-то живем?! А тут какие-то бесконечные сортиры… Нет, она должна сама полететь в Москву, вот в первые же студенческие каникулы слетает, встретится, поговорит и посмотрит. И эта ее уверенность очень обрадовала скорбную Полину Захаровну, передалась ей. Значит, еще не все потеряно. А то уж совсем расстроилась, увидев, какой тяжкий жребий вытянул себе единственный ее мальчик…
Глава пятнадцатая ДЕДОВ
Дедов казался Андрею подлинным чудовищем. Сержант теперь постоянно называл его только Соплей, а с его «легкой руки» даже и прапорщик Соловейко частенько «оговаривался»: «А где этот… Сопля который?», и всем было весело. Другие тоже пробовали «ошибаться», но, видя, какой бессильной звериной злобой загорались глаза Хлебородова, тушевались. Не то чтобы пугались его ярости, однако не считали нужным связываться, всем и так было известно, что у салаги есть свой «дед», которому все позволено, а они при этом – вольные зрители. Ну, разве что подначить маленько, так это же шутка, допустимо…
Но, в конце концов, скорее, мечтал, нежели был уверен Андрей, не вся ведь жизнь пройдет в этой, сильно напоминающей лагерную зону, компании, настанет конец мучениям, только бы перетерпеть… дотерпеть. А этот мерзкий Дедов со своими прихвостнями, словно чувствовал змеиным своим чутьем, о чем думает и мечтает рядовой Хлебородов, типичный маменькин сынок, позорящий звание нормального мужика. И он, похоже было, решил лично извести недоумка Соплю, придумывая, для самоутверждения самого себя и увеселения остальных, все новые издевательства.
Однажды, незадолго до отбоя, солдатики, как их с «небрежной теплотой» в голосе обычно называли офицеры, собрались в «курилке». Это была своеобразная, но довольно типичная солдатская «пепельница» – обрезанный молочный бидон, врытый в землю, – чистить которую как раз чаще всего и приходилось именно Хлебородову, по-прежнему не вылезавшему из нарядов. И сержант Дедов, с презрительной насмешкой глядя на курившего в стороне Хлебородова, – у того был «бычок», оставленный кем-то из товарищей, на свои сигареты денег не было, – громко, чтоб все слышали, сделал заявление. Смысл речи, перебиваемой дружным, язвительным смехом остальных, сводился к следующему.
Рядовой Хлебородов, – уж лучше б на свет такой урод не родился, – который даже наряд толком выполнить не может, позорит всю роту. И, поскольку на него не действуют наставления и даже наказания старших командиров, он, Дедов, сам снова принимается за его воспитание. То есть, его надо было понимать так, что он якобы брал отныне на себя все функции командиров, вплоть до назначения наказаний. И обещал либо воспитать, либо урыть его в землю, чтоб по ней больше не таскался такой мудак. А он, как известно, если за что-то брался, обязательно исполнял.
Дедов повторялся, он уже брался за «личное воспитание», еще в первый день пугал, но повторение, говорят, мать учения.
Сказано это было, между прочим, в адрес не одного только Андрея Хлебородова, но и по поводу некоторых других молодых солдат, пришедшие по осеннему призыву. Глядя на этого урода, они тоже отбиваются от рук. Дерзят, отказываются выполнять указания старших товарищей, а там, глядишь, и доносчики появятся! И какая ж тогда армия? Позор это сплошной, а не армия…
Судя по реакции «стариков», поддержка начинанию Дедова была обеспечена полностью. Исключительно, разумеется, в воспитательных целях, что приветствуют и взводный, и ротный, и сам прапорщик Соловейко. Тем, кстати, и сильны были устойчивые традиции данной, конкретной воинской части, где отдельные гражданские лица уже пытались поломать давно сложившиеся порядки, но эти частные попытки ни к каким кардинальным изменениям не привели. В смысле, несколькими приговорами, да общими разговорами все и закончилось.
Говоря об «отдельных гражданских лицах», Дедов, возможно, был в курсе того, что в последние годы атмосфера в части резко изменилась в худшую сторону. Упала дисциплина. Увеличилось количество преступлений, совершенных военнослужащими. Было возбуждено военной прокуратурой несколько уголовных дел относительно офицеров и рядовых. А воровство, наркомания, постоянные насилия над личностью, – ставшие, как показало то же расследование, привычными явлениями в данной воинской части, как нельзя лучше и правдивее показали, словно через увеличительное стекло, общее состояние всего российского общества.
Считалось, что главной причиной этих изменений явилась, как и многое другое в нашей жизни, война в Чечне. Через ее неправедный огонь прошло слишком много молодых людей, неустойчивая психика которых, естественно, дала сбой. А так называемый героизм, проявленный в войне против своего же народа, сыграл негативную роль и оказал плохую услугу не только отдельным лицам, но и целым сообществам. Жестокость, доходящая до зверства, оправдывалась тем, что противная сторона тоже проявляет эти отвратительные качества. Те убивают, отрезают головы, насилуют, а мы – что? Они – наших, а мы – за это – ихних! И пошло-поехало… Эскалация насилия, одним словом… И так как это происходило не когда-то, на памяти прошлых поколений, а вчера и с нами, то и отношение к насилию оказалось соответствующим: оно необходимо, как воспитательная мера по отношению к тому, кто «нормальных» слов не понимает…
Рядовой Хлебородов относился именно к тем, кто не только не понимает «нормальных» слов, ну, пусть, порой, и через «мать-перемать», но и просто не желает их понимать в силу своего исключительно блядского, интеллигентского характера. Ничего, сломаем… Ради чего – этот вопрос изначально и не ставился, и никого не занимал, – ни рядовых, ни сержантов, ни офицеров. Ломать – это ведь один из главных, можно сказать, основополагающих принципов нашего общества, квинтэссенция более чем семидесятилетнего опыта.
Но кто давал право именно сержанту Дедову – дважды судимому за кражу и участие в вооруженном грабеже, пусть и «отмазанному» подельниками, брать на себя «воспитание» военнослужащих по призыву? От кого исходило такое указание? От прапорщика Соловейко, для которого мертвая тишина в казарме и пустота в тумбочке являлись наивысшей оценкой качества воспитания молодого бойца? От капитана Андрющенко, искренне «болевшего» за высокие качественные показатели своей роты в боевой и физической подготовке? От кого? Может, от комбата, командира полка или от самого генерала, командира прославленной дивизии, из личного состава которой военная прокуратура время от времени «выдергивала» барыг и продавцов в погонах, распространителей наркотической «дури» среди подчиненных и своих же товарищей? Нет, прямого указания никто из них дать не мог, но… Но даже невысказанное слово витало в воздухе, отравляя атмосферу.
Это как в тюремной камере, где обязательно появляется свой пахан, диктующий всем остальным «сидельцам» законы собственной справедливости. И тюремная охрана, так называемые «контролеры», обычно приветствуют такое благодатное для себя решение: отныне они могут избавиться от беспокойства за порядок и дисциплину в камере. Если что, пахан сам наведет полный порядок. Но… Вот именно, как нетрудно догадаться, за это ему положены и особые привилегии. И первая из них – решать самостоятельно любые вопросы, касающиеся внутреннего распорядка. Высокая политика ему не нужна, ею на зоне Кум занимается. И тот же кум, либо сам Хозяин, всегда помнит, что без толкового пахана – в тюремной камере или в бараке на зоне, – ему никуда не деться. Вот так и устанавливается своеобразный криминальный паритет между тюремщиком и вором в законе, между, к примеру, участковым милиционером и уголовным авторитетом, между командиром и «дедом». А пресловутая «дедовщина» в армии – это всего лишь удобный инструмент управления и подчинения. Ну, а когда с инструментом случается неладное, – срывается с резьбы, ломается, выскальзывая из рук, – вот тут очень важно не упустить момент управления. А то бывает поздно – такое сотворится, что сходу и не расхлебаешь, хоть прокурора вызывай. Правда, последнего ни один начальник не любит – по определению. Особенно, в армии, где прямое и непосредственное подчинение – главный конек, без которого ее просто не существует.
Короче говоря, настал «исторический» момент, когда рядовой Андрей Иванович Хлебородов – сын интеллигентных, на свою беду, родителей, – убедился, что все прежние его мучения были действительно обыкновенными шутками веселящихся над его тупой нерадивостью товарищей… И понял это не он один.
Изучение курса молодого бойца благополучно завершилось, и началась, без всяких прикрас и снисхождений действительно суровая солдатская служба… Отныне над каждым из них висел тяжкий крест «торжественной присяги», нарушение которой грозило трибуналом, возвращенной к жизни и обыденной армейской практике «губой», то есть гауптвахтой, дисциплинарным батальоном и прочими «мужскими» «страшилками», включая вполне возможное и тюремное заключение…
