Карло Шефер - Немой свидетель
— Теперь она ушла на пенсию, твоя Броммерша, даже я об этом знаю, — сказал Тойер. — У тебя достаточно денег на карточке, Хафнер? Карточку нужно заряжать в автомате.
— Логично, — буркнул Хафнер. — Да и я не вчера родился.
При взвешивании тарелок выяснилось, что на карточке Хафнера не хватает сорока центов.
— Нет, коллега не может заплатить за вас, сумма уже пробита, — с непроницаемым видом заявила дама на кассе.
— Как пробита? — зашипел Хафнер. — Сейчас я отнесу назад одну порцию маульташе,[17] и вы пробейте еще раз!
— Не пойдет. Оставьте тут тарелку и зарядите карточку внизу в автомате.
— Почему этот идиотский автомат стоит внизу, а не здесь? — заорал Хафнер. — Что это за система? Ведь так неудобно! С этим надо что-то делать!
Дама на кассе явно привыкла к вспышкам раздражения у клиентов, крики Хафнера ее не напугали, к тому же она обладала соответствующей комплекцией. Поэтому она откинула назад свои крашеные рыжие волосы и спокойно ответила:
— Это вы спрашивайте с города. Я часто удивляюсь тому, как тут у вас в Гейдельберге все устроено.
— Вы только послушайте! Нет, это надо же! — Хафнер попытался склонить на свою сторону очередь, которая между тем все увеличивалась. — Сама явно не из Гейдельберга и катит бочку на нашу родину! Словесно оскорбила наш город!
— Хафнер, ступай заряжать карточку, — прошипел Тойер. — Это приказ!
Борец за честь города с большой неохотой удалился, Тойер сунул в щель свою карточку, и на дисплее вместо имеющейся суммы появилось странное сообщение «eF5 — iii».
— Ну вот, опять поломка, вставайте к моей коллеге, вон туда. Давайте, давайте. — Властным жестом сотрудника автоинспекции кассирша направила всех направо к другой кассе.
Вернулся Хафнер:
— Как поломка? Где поломка, послушайте, фрау…
— Гриммель.
— Фрау Гриммель, давайте поступим следующим образом… — Спокойно и сдержанно Хафнер извлек из портмоне старую банкноту в сто марок. — Этой суммы, пожалуй, хватит, за меня и моих троих коллег. Сдачу оставьте себе. Только вам придется съездить в «Бундесбанк», в Берлин. Ха!
Без дальнейших слов он направился со своей тарелкой к свободному столику у окна. Остальные ошеломленно последовали за ним.
— Сыграл я ей марш! — Он сиял. — Мы ведь боевой отряд, а?! Если еще завтра вечером выгорит это дело, тогда мы станем первыми, кто смог использовать зверя как свидетеля!
— Да, — вяло отозвался Тойер. — Должно получиться.
Доктор Хамилькар, в белом костюме, с коричневым шарфом на шее, завязанном бантом, важно вошел в кабинет, эскортируемый Лейдигом, и, привстав на цыпочки, огляделся. Лицом он напоминал одного венского поэта, которого Тойер не любил: острые черты лица, короткие бакенбарды, водянистые голубые глаза. Тойер попытался перебороть зарождавшуюся неприязнь.
— Ну, господа, ваши владения выглядят не лучше, чем у нас в университете.
— Никто и не утверждал, что они лучше. Добрый вечер. — Тойер тяжело поднялся и протянул руку.
— Приветствую вас, господин Тойер! Мы говорили с вами по телефону. А вы, видимо, господин…
— Зенф.
— И вам тоже прекрасного доброго вечера! А вы четвертый в связке, господин…
— Хафнер. Томас Хафнер.
— Хафнер… Теперь мы познакомились. Чудесно!
После пустых фраз о взаимной радости, оттого что группа скоро познакомится с результатами научной деятельности Хамилькара, Тойер представил свой план.
— …Ваше участие ограничится исключительно переводом. Сейчас мне не хотелось бы называть детали, чтобы вы могли без всякого постороннего влияния передать нам, что сообщит Богумил.
— Я правильно вас понял, дражайший господин Тойер, — доктор то и дело вставлял в свою речь недоступные пониманию сыщиков словечки из провинциального австрийского диалекта, — что вы хотите выяснить, не имеет ли какой-нибудь негодяй отношения к убийству? Или к двум убийствам? Либо он, I soags amol soa, невинен как ягненок?
— Да, точно. — Тойер кивнул. — Вы ведь сказали, что гориллы почти такие же сложные, как и мы…
— Ну да. — Хамилькар улыбнулся и свел вместе свои растопыренные пальцы. — Они похожи на нас. Но, господин Тойер, горилла не обладает коммунинетом «этика», вы слишком на многое надеялись, когда ожидали, что Богумил способен как-то вам помочь…
— Теперь, пожалуйста, послушайте вы, — перебил его Тойер, объятый внезапным подозрением. — Ведь мы вас спрашивали, можете ли вы помочь, так? И вы согласились приехать сюда.
— Да-да, но… вы постарайтесь вспомнить точно, что я вам сказал, господин комиссар… Вы спросили, могу ли я при попытке коммуникации с моим Богумилом помочь вам в раскрытии преступления, и я сказал «да».
— Так мы только этого и хотим. — Лейдиг привстал и схватился за сердце.
— Ну… — Хамилькар потупился. — Определенный обмен на общем уровне…
Тойер почуял недоброе.
— Ах так, — устало проговорил он. — Вы думали, что мы зададим общие вопросы, и вы просто сообщите, что горилла сделала то или иное многозначительное замечание. Что-то вроде: я видел сознавшегося убийцу, он действительно похож на злодея… Чтобы и нам понравилось, и внимание прессы на вас обратило! Тогда вы снова сможете привлечь ее на сторону своего проекта.
— Да нет же! — фальшиво воскликнул Хамилькар. — Но я все-таки должен немножко представлять, что вы хотите услышать от обезьяны.
Не успел Тойер осознать масштабы катастрофы, грозившей перерасти в публичный скандал, как открылась дверь.
В кабинет вошла Ильдирим в сопровождении молодой блондинки. Ах, да что там! — она грозно вступила в него, как вступает полководец в захваченный город, отдавая приказ — пленных не щадить.
— Добрый вечер, господа. Тойер, не смотри так обалдело, тебе это не идет, верни свой обычный, пустой и идиотский взгляд. Ты хитро придумал — разместить за свой счет гостя, о приезде которого не хочешь объявлять официально. И очень хорошо, что ты дал в отеле свой домашний телефон на случай возможных проблем. Хорошо, но уже не так хитро!
— Это Зенф, — простонал самый несчастный из гаупткомиссаров. — Зенф, ты дурак!
— Я ведь давал номер вашего мобильного… нет, пожалуй, все-таки домашнего.
У Тойера промелькнула мысль, что Зенф уже год с лишним работает вместе с ними, и только теперь совершил свою первую действительно глупейшую ошибку. После этого гаупткомиссар предпочел опять ни о чем не думать — по возможности абсолютно ни о чем.
— Увы, господин Хамилькар, — продолжала Ильдирим, — «Белый бык» просит прощения, там нет ни одного номера с окнами во двор. Придется вам ночевать на улице.
Хамилькар изобразил легкий поклон и ответил: это ничего, он благодарит фройляйн, однако по его лицу разлилась бледность, не благородная, а скорее восковая. Он вновь и вновь бросал украдкой испуганные взгляды на ее спутницу.
— Это Мария Весселс, — сообщила Ильдирим. — Ты помнишь, Йокельхен, на той единственной прогулке на море, когда мы почувствовали нечто похожее на отпускное настроение, я рассказывала тебе про нее? Что молчишь? Ты вообще-то помнишь, кто я такая? А?
Тойер кивнул:
— Ты Ильдирим, а мне ты рассказывала про…
— Глухую, — договорила за него Весселс. — Я читаю по вашим губам, не удивляйтесь.
Ее речь звучала чуточку жестче, чем надо, иногда она не выговаривала шипящие, но все легко ее понимали. К сожалению для Хамилькара. Весселс работала учителем в школе для слабослышащих и глухих в Нойенгейме, кроме того, вела курс языка жестов в Педагогическом институте. Свои обширные знания в этой области она и изложила теперь в краткой лекции.
Тойер и его коллеги узнали о давнем конфликте между оралистами и мануалистами, о злосчастном Миланском конгрессе, который много лет назад изгнал жесты из педагогики, лишив примерно один процент глухих, у которых даже частично нельзя восстановить слух, возможности общения.
Весселс зло сверкнула глазами на Хамилькара — тот в легкой истерике теребил бахрому на шарфе.
— Мы с вами ведь уже знакомы, господин Хамилькар?
— Да, весьма возможно, четыре года назад или…
— На Миланском конгрессе вы были самым слабым «жестовиком» и своим непрофессионализмом навредили нашей репутации.
Она перешла на язык жестов. Тойер воспринимал их разговор как непонятную игру пальцев, ладоней и рук. Хамилькар отвечал медленно и неуклюже.
— Жестовый сленг, — презрительно констатировала Весселс. — Представьте себе, вы спрашиваете у кого-нибудь, который час, а он называет вам день недели. Белиберду с коммунинетом он тогда и выдумал, чтобы выдать за язык то, что показывали его гориллы.
— Между прочим, я благодаря…
— Говорите в мою сторону, тогда я смогу понимать вас по губам.
