Фридрих Незнанский - Иногда Карлсоны возвращаются
Вот тогда-то ей и потребовался подзабытый поклонник. Который не требовал от нее невозможного. Который не изводил ее своим чувством юмора (возможно, оно у него отсутствовало – тем лучше!). На фоне которого она всегда ощущала себя королевой…
– Не убивал я его, Оль! – Вопреки тому, что Ольге хотелось бы видеть его убийцей, Жора вынужденно придерживался истины. – Ты ж мне всегда запрещала… Ну разве я бы тебя ослушался?
Жора устало махнул рукой:
– А-а, хрен с ним! Виноват не виноват, это убийство на меня повесят. Зуб даю!
– Почему, Жорик? – встревожилась Ольга.
– Да тут хрень такая получилась… С аэродромом… С заказчиком… Сам не пойму: кто ко мне прикопался? Кому это надо? Знаю одно: если пленку из камеры слежения изъяли, мне капец… Ох, прости, Оль!
Извиняться не стоило: Ольга пропустила вольное мужицкое словцо мимо ушей. Точнее, она восприняла его прямой смысл: Жоре грозит опасность.
Кирилла больше нет. Теперь ее мужчина – Жора. Жора, которым она столько времени пренебрегала, а он получал из-за нее синяки и подзатыльники… Теперь ее очередь подставить себя под удар ради него. Если для него представляет опасность запись камеры слежения, Ольга ее добудет. И сделает это так ловко и изящно, как способна только красивая и совсем неглупая женщина…
Турецкий поморщился, потер лоб. Но его терзала не головная боль, которая все не отпускала, а то, что с экрана на него смотрела Ольга. Точно такая же, какой он ее видел меньше часа назад: вся в белом, сладкая и соблазнительная. Только вместо Турецкого рядом с Ольгой импортная техника запечатлела Жору-Технаря. Так они вдвоем и смотрят прямо в камеру, обращаясь к тем, кому адресовали свое послание. Свой, как говорится, прощальный поклон…
– Ты уже включил? – буднично спросила Ольга.
– Да. – Дальше Жора принялся рубить слова четко, точно диктор. – Так, первое. Ее мужа не я убивал. На мне одиннадцать эпизодов за последние три года, но он – не на мне. За день до этой всей истории мне на мобильник позвонили… не знаю, кто, но кто-то шифр мой знал…
– Я знала его шифр, – вмешалась Ольга. – Записала в старом блокноте. Среди телефонов, незаметно. Потом выучила. А недавно стала искать тот блокнот – не нашла.
– Оль, не переживай теперь… Позвонили, сказали – есть работа, встреча с заказчиком у входа на аэродром. Проторчал там полчаса. Засветился перед камерой слежения. Дурак, конечно… Оль, теперь ты…
Ольга нервно переглотнула. Кажется, она покраснела. А может, просто подставила свою нежную щеку солнечному свету, падавшему из окна?
– Саша! Извини, я тебя использовала… Мне нужно было знать, нашли ту запись с камеры слежения или нет.
– Твое счастье, Турецкий, – перебил Жора, – что ты тогда ночью от нее ушел ни с чем. Если б вы свет погасили – я бы тебя там же… Ну, понятно…
– Я еще хочу сказать, – Ольга посмотрела на Жору так откровенно, что Турецкому захотелось зажмуриться: каким же я был идиотом! – Я его знаю с пяти лет. Я ему отказывала три раза…
– Отказывала женой стать! – Жора напористо подчеркнул слово «женой».
– Да. Я его последние восемь лет видеть не хотела… из-за его работы… – словно пыталась оправдаться Ольга.
– Оль, ну чего ты перед ними? – Технарь взял ее за нежное запястье. – Пойдем уже…
– Нет, – спокойно, но настойчиво возразила красавица-блондинка, – я договорю. Это важно для меня. Но сейчас… он говорит, что он не будет больше… Он обещал мне бросить работу.
– Если ТЕБЕ обещал – значит, брошу, – подтвердил Жора.
Он помахал перед камерой билетами и какими-то документами в плотном конверте:
– Через полчаса нас не будет в этой стране. Имена будут другие, все другое… Мой вам совет, сыскари: аккуратнее работайте. Такой парень, как Легейдо…
Ольга бросила на него красноречивый взгляд.
– Такой парень, как Легейдо, не мог вот так просто помереть, – договорил Жора-Технарь. – Если я его не убил за все годы, что она за ним замужем была, – вряд ли его кто-то еще убить мог… Короче, шевелите мозгами. Ваш Жора…
По экрану пошла рябь.
«Больше я ее не увижу. – Турецкий подумал об этом с какой-то долей облегчения. – Нечего сказать, способная дамочка. Ей бы в киноактрисы пойти: и на экране смотрится отлично, и притворяться умеет будь здоров…
А у меня из-за этой притворялы, кажется, рухнула семейная жизнь… Да-а, разыграл ты, Сашка, шахматную комбинацию…»
Когда пленка закончилась, Меркулов и Плетнев переглянулись. Что касается Турецкого, то он не мог поднять голову – и совсем не по причине удара, которым его так ловко вырубил Жора… Главный удар был нанесен не по шее, а по самолюбию. Александр Борисович предвидел, что дорогие друзья и сотрудники не простят ему провала. Так оно и вышло.
– Да-а-а, Саня… – протянул Костя Меркулов, старательно добивая лежачего. – Нет слов! Молодец ты, нечего сказать…
– Сам понимаю, – Турецкий мучительно пытался вложить в свой тон хоть какие-то отголоски юмора. – Мне харакири сделать?
– Совещание! – внезапно взвыл Антон Плетнев, посмотрев на часы. – Через полчаса, у рекламистов… Ролик, французы, Савельев! Все, я поехал!
– Нет, Антон, это я поехал. – Турецкий, неожиданно для всех, резко встал. Травмированное тело откликнулось тошнотой и головокружением, однако то и другое было в рамках переносимого, ему не привыкать. Лучше хоть как-то действовать, участвовать в следственных мероприятиях, чем остаться наедине с Меркуловым и выслушивать его поучения! Саша любил своего друга Костю, но отлично знал, что по мере увеличения возраста и служебного положения занудность у него возросла, а тактичность уменьшилась…
Испрашивая взглядом разрешения, Турецкий молча посмотрел на Антона. Тот индифферентно пожал плечами:
– Командир – ты…
Дело Степана Кулакова. Сумасшедший поезд
Порядок внесения выкупа за похищенного Степана оказался прост, но отличался неопределенностью. Игорю Кулакову предписывалось явиться на Ярославский вокзал и сесть на поезд «Москва – Архангельск», №16, отправляющийся в одиннадцать часов пятьдесят минут. В поезде его будут ждать дальнейшие инструкции.
– Игорь Анатольевич, – настаивал Кротов, – мы не можем брать на себя всю полноту ответственности. Мы обязаны поставить в известность милицию.
Кулаков за одну ночь постарел на десять лет. Он выглядел пассивным и податливым. Но предложение привлечь к делу милицию заставило его вернуться к прежнему тону:
– Да вы что? А если он что-то сделает Степану? Он же велел, чтобы никаких ментов!
– Если он захочет, – спокойно возразил Кротов, – то сделает. Если уже не сделал. Андрей Мащенко очень на вас зол, так ведь?
В сущности, Кротов выходил за пределы профессиональной этики, разговаривая так с клиентом своего агентства. Но ему до смерти надоело, что клиент только и делает, что врет, изворачивается и вместо того, чтобы способствовать освобождению собственного сына, препятствует поимке преступника.
Кулаков испытующе взглянул на Кротова: кажется, сам не помнил, называл он фамилию Мащенко или нет. Вспомнил, что точно не называл, и снова сник.
– Так как же насчет милиции? – скорее не спросил, а потребовал Кротов.
Кулаков бессильно кивнул:
– Привлекайте кого угодно. Только делайте что-нибудь, прошу вас, делайте! Я себе не прощу…
Чего не простит себе Кулаков – давнего преступления или возможной гибели сына – так и осталось невыясненным.
Возглавляющий МУР генерал Владимир Яковлев не нуждался в том, чтобы ему представляли агентство «Глория». А агентство «Глория» не нуждалось в том, чтобы ему представляли молодых, но уже опытных оперативников – Володю Яковлева, сына генерала, и Галину Романову. В помощь этим перспективным сотрудникам выделили группу захвата. Предположительно, у Андрея Мащенко мог быть сообщник… Взять его или самого Мащенко было бы удачей. Случается ведь, что преступники, похищающие детей богатых родителей, так и остаются безнаказанными и пользуются плодами своих неправедных трудов… А тут дело еще осложнялось личными мотивами. Откровенно говоря, мало шансов, что удастся вернуть мальчика живым.
Естественно, отцу об этом не говорили. Кулаков и так был деморализован – страхом за сына, напряжением, недосыпанием, сознанием, что теперь некоторые неблаговидные моменты его прошлого могут стать известны не только ему одному. Он был деморализован даже Ярославским вокзалом, на который вся компания прибыла заблаговременно, – и в ожидании поезда Кулаков шарахался то от бомжей, то от старух с тележками, то от хозяйственных мужиков, волокущих какие-то железные и деревянные громоздкие предметы в направлении пригородных электричек.
«Совсем наш буржуин от народа оторвался, – подумал Филипп Кузьмич. – Так вот при каких болезненных обстоятельствах происходит, высокопарно выражаясь, возвращение к великой сермяжной правде».
