Андрей Константинов - Реализация
– Ты на вопрос-то отвечай…
Якушев обвел стол взглядом. Все сидевшие за ним смотрели на него, ждали и улыбались, но не язвительно, а очень по-доброму, можно сказать – по-семейному…
Егора вдруг пробила испарина, так как даже во сне он понял, что это – всего лишь сон. А ему больше всего на свете не хотелось просыпаться…
КОНЕЦ
17 февраля 2004 года
Дополнительные материалы
УВАЖАЕМЫЙ ЧИТАТЕЛЬ!
Если Вы дошли до этих строк, то, стало быть, только что закончили чтение романа «Свой – чужой». Вам судить, каким он получился. Нам, авторам, кажется, что роман закончился не на самой мажорной ноте, а, между тем, хотелось бы, чтобы Вы, Уважаемый Читатель, закрыли книгу с улыбкой. Поэтому мы решили добавить к основному тексту романа несколько эпизодов из жизни главных героев. Предлагаемые Вам истории никак не влияют на основной сюжет романа. Это, так сказать, просто – дополнительные материалы. Знаете, как сейчас принято у киношников – сначала на видеокассетах и ДВД идет фильм. А для желающих – еще и сцены, снятые, но не вошедшие в окончательную версию…
А вообще-то, нам просто самим жалко расставаться с нашими героями. Однако, как ни жаль, а однажды все-таки приходится прощаться…
Андрей Константинов, Евгений Вышенков
5 января 2005 года
Юнгеров (прошлое)
Юнгерову после осуждения в 1993 году не дали досидеть срок в Питере или Ленобласти, и этапировали на Урал. В тюрьме Екатеринбурга он задержался почти на месяц. Там случилась эта история, очень многому его научившая.
…Ночью в этапном помещении Свердловского централа случилось переполнение. Случилось это ровно как происходило и вчера, и позавчера, и со времен постройки тюрьмы при Екатерине Второй. Соответственно выполнять инструкции, гласящие о содержании этапированных в соответствии с режимами, никто и не думал. Нет, женщин и малолеток, конечно, отдельно. А с остальными – «как забьем». Не до хельсинских соглашений.
Посему к первоходам общего режима попадали «строгачи» и даже «полосатые», то есть особо опасные. Народец двигали в разные места: кого в лагерь; кого из лагеря на больничку; а энтого обратно в изолятор города, где нечаянно всплыли его прошлые художества. Всех движений и не перечислишь. Ночная смена подустала, но еще не дошла до остервенения. Шмоны проходили спокойно, скучно: «Давай, давай, мужики! Будем тормозить – пролетите с баней. Тюрьма не резиновая, беда общая, а жалованье наше грошовое.»
Особо опасный рецидивист Бабицкий Моисей Наумович, по прозвищу Чернокнижник был определен в камеру номер два-девять-три, где должен был с неделю ожидать формирования этапа в межобластную тюремную больницу. Диагноз лагерного лепилы[32] – язва желудка – обошелся Чернокнижнику в 230 рублей. Надоело ему, понимаете ли, чалится в Пермских лагерях, хотя, конечно, он и не надрывался. Его знали, а кто не знал, те слыхали. Моисей Наумович был старый вор-карманник и сидел только по статье 144. Шестой раз за одно и тоже – признак ортодоксальности и мастерства. Этим он и гордился. Действительно, подобное встречалось редко.
Был, правда, у старого косячок[33], про который слышали лишь посвященные. Четвертая ходка была искусственная. В ресторане «Универсаль» города Ленинграда, Бабицкий ткнул вилкой официанта. Ткнул глубоко. Мусора углядели повод посадить, так как отчаялись взять на «кармане» с поличным. Чернокнижник понял, что доблатовался и хулиганка может испортить безупречную анкету. Он договорился с операми, что согласен сесть, якобы, за «карман». Искрометная комбинация закончилась тем, что двоюродный брат начальника отдела Главка Ильюхина стал жертвой, у которого «вытащили» кошель в Гостином Дворе. Опера задержали понарошку Чернокнижника с поличным. Понятые из школы милиции удостоверили факт изъятия. Бабицкий выторговал себе возможность отрицать вину. Ну, что за вор, если он сознается хоть в чем-нибудь! Хором уговорили районного следователя. Тот поохал: «Да ради бога!». Ситуацию выправили. Четвертый приговор был точным – за хищение личного имущества граждан, совершенное ранее судимым за аналогичные… Да, с официантом коллеги Чернокнижника утрясли. В конце концов вилкой ткнул – не вилами! Чего визжать?
Розыску тоже корм. «Хулиганки» в статистику попадают, но на них не обращают внимания: во-первых, очевидные преступления, и потом – чего здесь особенного: ну погонял орелик топором пол-улицы… Опера и наверх доложили – самого Чернокнижника взяли. Все начальникам какая никакая радость.
Все при интересе.
Вот с законностью – нелады чуток. Скрыли хулиганство – раз преступление; совершили подлог в десяти местах и дали ложные показания; заявление – еще десяток формальных преступлений; привлекли, кстати, заведомо невиновного. В общем, лет пятнадцать в общей сложности накрутили. Теоретически. Видите ли – жизнь штука витиеватая, к закону, как правило, отношение имеющая слабое.
Но об этой истории в России знали лишь избранные, а избранные всегда соблюдают правила игры.
Итак, два-девять-три – обычное сводчатое, смрадное этапное помещение, где ютилось уже шестнадцать первоходов. Первоход первоходу не товарищ и брат, а рознь. Кто за жену-алкоголичку, зарубленную топориком, отсиживает, а кому только соучастие в одном разбое доказали. А ежели задуматься, что такому могли не доказать?!
Чернокнижник зашел тихонько, с ленинским хитроватым прищуром. Увидел, как народный артист на бенефисе, всех зрителей поименно, и присел с краешку. Напоминал он сказочного деда – странника в заколдованной чащобе. Выдавала серо-белая полосатая роба «особика». Первоходы, они – впечатлительные, мозги часто их набиты соломенными мифами. Перешептались, уважительно пригласили к столу. За столом сидело арестанта четыре из бандитов. Антураж выдавал. Не хватало только золотых цепей. Ну и жуликоватая молодежь присоседилась к ним на равных правах.
Последние научились лазить по чужим квартирам и готовились дойти до элиты преступного мира, не предполагая, во что это обходится. Остальные являлись пролетариатом и с интересом свои хари свешивали со шконок и высовывали из-под них же.
– Зовут меня Моисей Наумович, в простонародье Чернокнижник. Кому выговорить сложно – можно по отечески, дядя Миша, – представился наш герой, с той неуловимой интонацией, которая специально подчеркивала нарочитую скромность авторитета.
– Помыться не желаешь с дороги? – уважительно осведомился не малый уже годами и телом парень, державший себя за старшего.
– Благодарю покорно, но вертухаи мне баньку уже организовали. Чай не в первый раз через эти места кочую.
– Заноза, завари гостю! – приказал другой горе-спортсмен.
Паренек был еще не в конец испорченный, но сильно заигрался в братву на воле. Воля решила отдохнуть от него на четыре с половиной года, обозвав вымогателем. Это соответствовало действительности. Действительность занималась поборами на центральном рынке в городе Челябинске. Поборы оказались непомерными и мешали рентабельности. Рентабельность решила платить «красным», но вдвое меньше и только им. Опричники за свой кусок хлеба с маслом упаковали конкурентов на законных основаниях.
Зрители выяснили в незатейливом разговоре, откуда и куда бредет старый каторжанин. Коснулись мнения воров о политике рэкета. Обсудили смурные порядки в некоторых богоугодных колониях. В целом поговорили о «погоде».
Поняв, что перед ними «еврей»[34], знающий «тору на зубок»[35], смиренно попросили разрешить витавший вторые сутки по камере спор. Выслушав суть вопроса, Чернокнижник уклончиво отстранился, мотивируя это тем, что юрисдикция его права не может распространяться на мужиков, которые сидят не за идею, не за образ жизни, а за кусок колбасы к столу.
Довод не приняли, так как спорящие причисляли себя к лику стремящихся к блатной жизни, что приравнивалось к кандидатам в члены партии, а, следовательно, они должны были подчиняться уставу.
Что-то смущало Моисея Наумовича. Ну, нужен ему был этот детский сад, с которым он расстанется через пару дней навсегда?
– Тебя же Александром зовут? – обратился к единственному взрослому «дядя Миша».
– Отца Сергеем назвали, – согласился солидный парень в хорошем спортивном костюме.
– Кличут? – уточнил Чернокнижник.
– Юнкерсом…, но это не важно. Это наши дела, – корректно отмахнулся Юнгеров, но прозвище назвал. А как же: на воле закон ментовский, в тюрьме воровской.
Молодежь напирала. Когда еще «раввин» в деревню заглянет? Ему подсовывали хорошие сигареты, нашлись и не раздавленные этапом карамельки. И уже подарили от всех тюбик зубной пасты, ненадеванный. Короче, шантрапа уговорила.
