Фридрих Незнанский - Убийство за кулисами
Риммочка собственноручно провела Строганова через несколько комнат, выстроившихся анфиладой, в богато обставленную гостиную и, представив «папочке», бесшумно исчезла, словно растворилась в воздухе.
Поняв, что разглядывать и дальше хозяина этой огромной квартиры столь беззастенчиво просто неприлично, Строганов вновь сосредоточил свои усилия на том, что говорит Катаев.
— Я Марку дал тогда единственно разумный совет. — Михаил Семенович шевельнулся в широком, явно антикварном полукресле, составлявшем часть гарнитура гостиной, отчего то жалобно скрипнуло, — встретиться с этими людьми, поговорить, потянуть время… А там — видно будет!.. Платить или не платить — это один вопрос. Сколько платить — это совсем другой… Выгадать время — необходимое условие для того, чтобы решить проблему… Вы, Юрий Валерьевич, сколько лет провели за границей?.. То-то! А следовательно, в наших здешних делах и делишках разбираетесь ничуть не лучше, чем мой пятилетний внук Борька!
— Вы хотите сказать, — мрачно предположил Строганов, — что платить этим подонкам все равно придется, если… если я хочу здесь выжить?..
— Необязательно! Но для того чтобы ускользнуть от этого, есть разные пути. Очень разные!
— И вы — в случае, если согласитесь работать у меня, — беретесь эти пути найти? Гарантируете, что театр и студию оставят в покое?
— Гарантий в наше время, уважаемый Юрий Валерьевич, даже Небесная контора не выдает, — усмехнулся толстяк. — Вон глядите, что делается: вчера жара под тридцать, как сообщили синоптики, выше июньской нормы. Сегодня — холодрыга, по словам все тех же синоптиков, ниже ноябрьской… Так что о гарантиях речь не идет. Но попытаться можно!
Строганов с тоской поглядел в окно, куда только что указал палец Катаева. За ним действительно стояла упомянутая ноябрьская слякоть, абсолютно не сочетающаяся с календарем, утверждающим, что на дворе — разгар летнего месяца… «Вот она, Россия-матушка… — почему-то подумалось ему. — На кой черт ты, Юрка, сюда приехал? Что ты теперь, гражданин цивилизованного мира, во всем творящемся на твоей, так сказать, исторической родине понимаешь?.. Этот ушлый толстяк с умнющими глазами — вот он точно понимает. И прокурорский следователь, кажется, из тех, кого здесь называют „важняками“, тоже понимает… И наверняка, как и Катаев, держит тебя за наивного идиота, случайно расшалившегося и нечаянно поломавшего… Нет, не игрушки — жизни людские…»
Михаил Семенович терпеливо ждал, когда Юрий заговорит. Полагал, должно быть, что тот обдумывает его слова. А что тут было думать? Радоваться надо, что нашелся человек, собирающийся помочь ему, Строганову, в его не только рисковом, но и опасном деле… Радоваться, а не тянуть с окончательными словами, после которых уже ничего не поменяешь. Хотелось бы знать, что именно мешает Юрию радоваться этой удаче?..
— Вы, наверное, знаете, — сказал Строганов вслух, — что идет следствие, связанное с театром?
— Конечно! Насколько понимаю, лично с вас подозрения в этом ужасном убийстве сняты?
— Ну, значит, вы знаете больше моего, — слабо улыбнулся Юрий. — Мне об этом никто не говорил, и моя подписка о невыезде все еще действительна…
— Будем надеяться, обойдется, — как бы между прочим сказал Катаев. — Но вот если вы надеетесь, что наши органы сумеют помочь вам избавиться от бандитов, то очень сильно ошибаетесь, уважаемый Юрий Валерьевич! Российская правоохранительная система — фантом, мираж в Каракумской пустыне! Реальна исключительно издали и ровно до того момента, пока с ней не соприкоснешься!
«Скорее всего, он прав, — вновь подумал Строганов, припомнив следователя Мосгорпрокуратуры Никонова. — Скорее всего…»
— Ну так что — будем работать или как? — поинтересовался Михаил Семенович, которому, видимо, надоело ждать и хотелось заняться делом немедленно. Для своей комплекции он производил впечатление удивительно активного человека.
— Меня сейчас в первую очередь тревожит студия, — вздохнул Юрий. — Представить не могу, как можно этих людей заставить действительно работать, а не вымогать деньги… Если бы они придерживались оговоренных сроков, мы могли бы успеть заново изготовить хотя бы часть дисков, предусмотренных сорванным контрактом, и неустойка соответственно сократилась бы…
— Так в чем же дело? — Глаза Катаева вспыхнули снисходительной искоркой. — Во-первых, что касается дисков: пока то да се, студию, где их можно сделать, я найду вам за пару дней! Главное, что оригиналы сохранились!..
— Вы это серьезно?! — Строганов поразился, почему ему самому не пришла в голову столь простая мысль — поискать студию, которая за умеренную плату возьмется за горящий контракт. Хотя где именно следует таковую искать, с чего начать поиски и т. д., он представлял себе весьма смутно.
Юрий взглянул на Катаева с уважением: надо же — вот так, с ходу! А тот между тем продолжил. Причем в руках Михаила Семеновича словно из воздуха материализовался пухленький синий блокнотик и серебристая крохотная ручка, почти невидимая в его толстых пальцах.
— Конечно, серьезно! — усмехнулся он. — Теперь — относительно ремонта. Деньги, говорите, вымогают? Уволить немедленно, по причине несоблюдения оговоренных сроков, то бишь нарушения контракта! Рабочие у меня есть — молдавская бригада: отличные мастера, за полцены пашут так, словно речь идет о спасении души… У них сейчас как раз будет «окно» в парочку недель.
Строганов не верил своим ушам: неужели все решается так просто, как утверждает Катаев? Если это так…
— Ну-с, а что касается всего остального, — сказал Михаил Семенович таким тоном, словно речь шла о решенном деле, — платить мне будете так же, как Марку: деньги меня не слишком интересуют… Будьте любезны, Юрий Валерьевич, адрес вашей пострадавшей студии…
Анечка Матвеева была самым мелким и низкооплачиваемым сотрудником министерства, к тому же и должность занимала ненадежную, почти иллюзорную: в министерстве никак не могли окончательно решить, нужен или нет помощнику замминистра в приемной еще и курьер, помимо секретаря-референта? По этой причине Анечкина работа и висела на волоске непосредственно с того момента, как ее сюда приняли.
И конечно же девушка ужасно обрадовалась, когда ей предложили целый месяц посидеть в архиве — вместо ушедшего в отпуск сотрудника. Не за ее микроскопическую зарплату, а за более-менее нормальные деньги. За год, прошедший после окончания Анечкой школы и последовавшего вскоре провала на экзаменах в МГУ на журфак, она успела убедиться, что найти работу в Москве вовсе не так просто, как кажется. Особенно если тебе едва исполнилось восемнадцать.
Буквально все специализированные журналы, предлагавшие рабочие места, оказались под завязку нашпигованы объявлениями если и не фальшивых, то «левых» фирм, не желавших платить твердые оклады, совсем не желающих заводить на юных претендентов трудовые книжки, а порой и просто «кидавших» не в меру доверчивых вчерашних школяров.
Фирмы посолиднее заранее оговаривали в своих приглашениях возраст сотрудников — «от двадцати и выше» и непременный стаж работы не менее трех лет… Получался замкнутый круг: при таком раскладе нарабатывать стаж — негде. А без стажа не возьмут туда, где этот стаж идет. Анечка и по сей день моталась бы без работы, к огорчению своей мамы, которая «тянула» дочку одна на свои восемь тысяч корректорских, если бы не добросердечие соседки тети Шуры, проработавшей в системе культуры всю жизнь и, несмотря на пенсию, пока еще не растерявшей всех прежних связей окончательно…
Новое рабочее место, пусть и временное, девушке понравилось. Правда, оказалось, что в отпуск ушел не один сотрудник, а все скопом: последняя из них на скорую руку объяснила Анечке, где что хранится в каком-то просто безразмерном подвале, уставленном уходящими в бесконечность стеллажами с одинаковыми папками, потом сунула девушке в руки брошюру, основательно потрепанную, сказав, что все инструкции в ней, и поскольку Аня «сама грамотная», а делать здесь все равно нечего, то вполне может изучить свои обязанности самостоятельно.
Подвал с архивами располагался рядом с крошечным кабинетиком, предоставленным Анечке на грядущий месяц. И девушка очень огорчилась, услышав, что и здесь делать ей тоже будет нечего. В приемной помощника, если не нужно было куда-то ехать и отвозить документы, можно было пообщаться, на худой конец, переброситься парой слов о погоде. Здесь же, в архивном коридоре, похоже, кроме Анечки, никого не было вообще, сплошные запертые двери да мертвенный свет старинных ламп со светящимися белыми стержнями.
Сотрудница, спешившая в отпуск, ушла. Некоторое время Анечка прислушивалась к ее каблучкам, стук которых постепенно затухал, а после того, как заскрипели двери старинного, с захлопывающимися дверями лифта, стих окончательно. В кабинетике было душно, пусто и по-казенному тоскливо.