Рут Ренделл - Застигнутый врасплох
— Конечно не было. Это непреднамеренное убийство.
— Да, тут ты прав — как и во многом другом, — сказал Вексфорд и сделал неожиданное признание: — Знаешь, я уже начал думать, что ты прав во всем. А я становлюсь старым.
— Перестаньте, сэр, — искренне запротестовал Берден. — Это ерунда.
— Вот именно, ерунда! — рявкнул старший инспектор. — Глаза у меня еще на месте. И интуиция. Мы что, собираемся тут стоять весь день? Нам нужно арестовать преступника.
Вероятно, кто-то другой стоял на кафедре и призывал мальчиков возвысить свои сердца и голоса, поскольку Дэнис Виллерс был дома.
— Взял выходной, — объяснил он Вексфорду. — Неважно себя чувствую.
— Выглядите больным, мистер Виллерс, — сказал Вексфорд и пристально посмотрел в глаза собеседнику. — Впрочем, как всегда.
— Неужели? Да, наверное.
— Похоже, вам неинтересна цель нашего визита.
— Мне — нет. Я знаю, зачем вы явились.
— Я бы хотел увидеть вашу жену.
— И об этом я тоже догадался. Или я должен думать, что вы захватили женщину-полицейского только ради приятной компании? Вы недооцениваете противника, мистер Вексфорд.
— Как и вы.
На лице Виллерса мелькнула болезненная улыбка.
— Да, мы с вами презирали друг друга. — Он подошел к двери спальни. — Джорджина!
Она вышла — плечи сгорблены, голова опущена. Вексфорд всего раз в жизни видел, чтобы кто-то так переступал порог комнаты, — тогда это был отец, два дня продержавший на мушке собственных детей. В конце концов его убедили бросить оружие и выйти; он шагнул навстречу ждавшим его полицейским и рухнул в объятия жены.
Джорджина упала в объятия мужа.
Он крепко прижал ее к себе и погладил по волосам. Вексфорд услышал, как она что-то шепчет, умоляет не покидать ее. Украшений на ней не было, только два кольца — подаренное на помолвку и обручальное.
На них было больно смотреть, и Вексфорд никак не мог заставить себя произнести слова обвинения. Он неловко топтался на месте и негромко кашлянул, прочищая горло, — этот звук был похож на тот, который издала она, когда заперлась в ванной. Внезапно Джорджина посмотрела на них поверх плеча мужа. По ее веснушчатым щекам текли слезы.
— Да, я убила Элизабет, — хрипло сказала она. — Фонарь лежал на земле. Я подняла фонарь и убила ее. Я рада, что сделала это. — Дэнис Виллерс вздрогнул, не разжимая объятий. — Если бы я знала раньше, то раньше бы и убила. Я убила, как только узнала.
Вексфорд тихим голосом зачитал обвинение.
— Мне все равно, что там у вас написано. Я сделала это потому, что хотела сохранить мужа. Он мой, он принадлежит мне. Мне еще никогда никто не принадлежал. У нее было все, а у меня — только он.
Виллерс слушал; лицо его было спокойным и решительным.
— Можно мне поехать с ней? — спросил он.
Вексфорд не ожидал от него такого смиренного тона.
— Разумеется, можно.
Женщина-полицейский повела Джорджину к машине, положив ей руку на плечи. Рука предназначалась для поддержки, чтобы Джорджина не споткнулась, но со стороны это выглядело как сочувственное, сестринское объятие. За ними шел Берден, медленно и напряженно, как на похоронах.
Виллерс посмотрел на Вексфорда, и старший инспектор не стал отводить взгляд.
— Много она вам не расскажет, — произнес Виллерс. — Я единственный из живых людей, кто знает все.
— Да, мистер Виллерс, нам потребуются ваши показания.
— Я уже кое-что написал. Другие люди говорят или держат все в себе, но писатели доверяют мысли бумаге. Я писал это ночами. Не мог заснуть. Вообще не спал.
Конверт ждал на столике в коридоре, прислоненный к вазе. Взяв его в руки, Вексфорд заметил, что письмо адресовано ему и снабжено маркой.
— Если бы вы не пришли сегодня утром, я отправил бы письмо почтой. Ожидание стало невыносимым. Теперь, когда оно у вас, я, наверное, смогу заснуть.
— Тогда пошли, — сказал Вексфорд.
Виллерс сидел в машине Бердена, рядом с ним. Все молчали. Когда они въехали в Кингсмаркхэм, Вексфорд вскрыл конверт и пробежал глазами лист с машинописным текстом. Затем машина свернула во двор полицейского участка.
Вексфорд вышел и открыл переднюю пассажирскую дверь. Виллерс не пошевелился. Коснувшись его плеча и намереваясь сказать, что они приехали, Вексфорд увидел, что Виллерс крепко спит, — и впервые ощутил внезапный прилив сочувствия к этому человеку.
Для инспектора Вексфорда
Вряд ли я вхожу в число ваших любимых писателей и поэтому постараюсь сделать это заявление по возможности кратким. Я пишу это ночью, пока моя жена спит. Да, она может спать, как спит невинный человек — просто мститель.
Когда вы процитировали Байрона, я был уверен, что вы знаете почему, даже если не знаете как. Но с тех пор я все время задаю себе вопрос: знали ли вы? Понимали ли, что говорите? Я смотрел на вас не отрываясь. Ждал, что вы арестуете мою жену, и мое лицо должно было сказать вам, чего я боялся: чтобы напугать меня и вырвать признание, вы процитировали слова человека, который — это известно всему миру — был любовником своей сестры.
Тогда я думал, что выдал себя. Определенно выдал, когда дал вам свою книгу. Но потом решил, что вы слишком невежественны, тупы и медлительны, чтобы соотнести короткий отрывок из моей книги с моей собственной жизнью. Теперь, когда занимается заря и в ее лучах я смотрю на вещи холодно и бесстрастно, когда вспоминаю свою намеренную грубость и вашу цивилизованную терпимость, вспоминаю вашу восприимчивость, то понимаю, что ошибался. Вы прочтете и поймете, «мудрец, читающий глубоко»[39].
Это написал Вордсворт, мистер Вексфорд. Как вам известно, он тоже был влюблен в собственную сестру, но, повинуясь долгу (суровому сыну гласа Божьего), оставил ее. Вам больше нет нужды спрашивать, что привлекло меня в Вордсворте, в чем сходство между нами. Дороти появляется в моей книге лишь как интерлюдия между Аннет и Мэри, но вы должны были заметить параллели; вы должны были понять, что привлекло меня в этом поэте, когда в молодости я искал предмет, которому мог бы посвятить свою жизнь. Помимо всего прочего, конечно. Я считаю, что Вордсворт уступает только Мильтону, и полностью согласен с Кольриджем, который сказал: «Вордсворт великий человек, единственный, рядом с которым я всегда и во всех отношениях чувствую себя нижестоящим».
Конечно, я мог бы выбрать лорда Байрона. Но очевидность такого выбора оттолкнула меня. Кроме того, я не хотел растрачивать свой талант на того, кого считал поверхностным и напыщенным, кем-то вроде сумасбродной поп-звезды, прославившейся просто из-за инцеста (возможного) с Августой Лей. Но Байрон — потому что он был больше известен своей кровосмесительной связью, чем стихами, — всегда оказывал на меня странное действие; одно лишь упоминание его имени, цитирование его стихов приводили меня на грань нервного срыва.
Но я забываю о своем обещании быть кратким.
В детстве я не любил свою сестру. Мы вечно ссорились, а разлука нас совсем не опечалила. Увиделись мы, только когда я учился на последнем курсе Оксфорда.
Мы столкнулись на дне рождения одного моего университетского знакомого; ему исполнялся двадцать один год. Его отец познакомил меня со своей секретаршей, девушкой по имени Элизабет Лангэм. Мы ушли с вечеринки вместе и вскоре стали любовниками.
Я говорил вам, что умею лгать, но теперь говорю чистую правду: я понятия не имел, кто она и что мы встречались прежде. Ведь прошло девять лет, и мы очень изменились. Я сделал ей предложение, и тогда она мне все рассказала. Два месяца я был любовником собственной сестры.
Все эти годы она следила за моей судьбой — из зависти и от обиды на несправедливость того, как с нами обошлись. Она сбежала в Лондон с человеком по фамилии Лангэм, который оплатил ей секретарские курсы, потом нашла работу у отца моего приятеля, узнав, что мы с его сыном вместе учимся в Оксфорде. Она явилась на вечеринку из любопытства, желая увидеть меня, а ушла вместе со мной, вынашивая план мести. Но ситуация вышла из-под ее контроля. Элизабет знала, кто я, но все равно влюбилась в меня. Беспокоило ли ее это? Не думаю. Она уже давно преступила границы общепринятой морали, и этот шаг казался ей особенно дерзким вызовом обществу.
Мы расстались: она уехала в Америку со своим работодателем, я остался в Оксфорде. Не буду описывать свои тогдашние чувства. Вы чуткий человек и сами можете их представить.
Я женился сразу после окончания университета, не по любви — я никого никогда не любил, кроме Элизабет, — а ради безопасности, чтобы чувствовать себя нормальным. В двадцать один год я перестал получать содержание от дяди и, понимая, что не смогу зарабатывать на жизнь стихами или книгами о поэзии, устроился преподавателем в Королевскую школу.
Рисковал ли я, возвращаясь в Кингсмаркхэм? Элизабет говорила, что ненавидит это место. Я думал, что нашел единственный город на земле, где точно не встречу свою сестру.
