Валерий Исхаков - Жизнь ни о чем
Но я не стану оглядываться, мадам, чтобы убедиться в этом. Я не хочу и не буду оглядываться. По крайней мере на вас, мадам.
А может быть, вы и есть та самая, неизвестная мне, но втайне влияющая (в дурную сторону) на мою судьбу женщина, о которой говорила Инна? Может быть. В таком случае катитесь от меня подальше на своей «шестерке» — и пусть ваш тяжелый взгляд вернется к вам, отразившись в зеркальце заднего вида, и придавит, расплющит вас в автомобильном кресле, как лягушку, в то время как я легко и весело пойду-поеду-покачу своей дорогой.
3Странно было вновь оказаться в кабинете Игоря Степановича.
Бессонные ночи и дни, проведенные за мерцающим экраном компьютера, видимо, отразились на моей способности видеть и воспринимать окружающее. Все казалось слишком большим, слишком ярким и слишком объемным в сравнении с унылой голубоватой поверхностью экрана. И сам Игорь Степанович, бывший трое суток для меня плоской, почти придуманной фигурой, случайно занесенной в мои воспоминания со страниц чьих-то чужих мемуаров, Игорь Степанович вдруг ожил, укрупнился, приобрел цвет, объем и прежние привычки: точно так же втягивался и вытягивался на манер подзорной трубы, поглощая при втягивании клубы голубого дыма и выпуская из себя при вытягивании дым серый. Вот он еще раз втянулся — вытянулся и заговорил со мною.
— Что ж, Сергей Владимирович, — сказал он, прихлопывая ребром ладони сколотые листки воспоминаний, словно они могли вспорхнуть и улететь назад, в прошлое, и только его рука удерживала их в настоящем. — Должен признать:
Почему должен? Кому должен? В обычные дни я нечувствителен к бюрократическому жаргону, я пропускаю его сквозь себя, не замечая, но сегодня зубчатые колесики в мозгу никак не цеплялись одно за другое, проворачивались вхолостую и мысли разбредались во все стороны, липли к чему попало. Пришлось хорошенько тряхнуть головой, чтобы колесики сцепились и мозг начал постигать суть того, что говорит человек за начальственным столом, а не шуршать не идущими к делу ассоциациями.
— Должен признать, — продолжил Игорь Степанович, — что вы добросовестно потрудились. Солидный объем, ясность и некая, я бы сказал, артистичность изложения — это впечатляет. К тому же ваш вариант дополняет и подтверждает уже имеющийся у нас текст — о чем я говорил вам, если помните, — и практически ни в чем, за исключением некоторых мелочей, ему не противоречит.
— Естественно: — начал было я, но Игорь Степанович остановил меня руководящим жестом.
— Совершенно естественно, Сергей Владимирович, — внушительно произнес он, — что как раз мелкие противоречия наилучшим образом подтверждают достоверность обоих документов. Если бы вы и: — Тут он слегка помешкал в поисках слова. Словно и впрямь живой человек, а не робот, сконструированный для такого рода переговоров. — :и другой респондент вспоминали события двадцатилетней давности совершенно идентично, я бы предположил, что один из вас списывал у другого, как нерадивый школьник. Увы, человеческая память не только несовершенна — она еще и избирательна. И многое из того, что казалось важным вашему другу, потому что касалось лично его, вам было неинтересно и не запомнилось. Точно так же, как он упустил многие подробности, столь важные и дорогие для вас:
Тут он замолк с таким видом, словно хотел дать мне возможность высказаться. Спасибо, Игорь Степанович, я непременно воспользуюсь.
— Есть еще одна тонкость, — сказал я. — Некоторые подробности просто не могли быть известны другому: респонденту. Скажем, на острове Любви я был с глазу на глаз с Ниной, а в квартире Натальи Васильевны мы часто бывали только вдвоем. Значит, ваш респондент — даже если это не он, а она, одна из этих женщин, мог или могла знать только о том, что происходило между мной и ею, а о чем-то другом догадываться или: — Тут новая возможность пришла мне в голову. — Или она могла писать об этом с чужих слов.
Игорь Степанович внимательно слушал меня, постукивая в такт моим словам пальцами по тощей стопке листков.
Всего семнадцать страниц, билась в виске не идущая к делу мысль, покуда я автоматически продолжал говорить. Три дня и три ночи погружался я в свое прошлое и был уверен, что загрузил в файл целый роман. Почему-то казалось, что одна история Натальи Васильевны потянет страниц на пятьдесят. Но не потянула. Или я не потянул? Нет, судя по словам Игоря Степановича, я потянул. Оказался на должной высоте. Не обманул, говоря бюрократическим языком, их ожиданий. А вот не обманул ли я себя самого? Может, не стоило с ними связываться? Не стоило продавать собственное прошлое — даже и за десять тысяч долларов? Взять данную авансом тысячу — и привет. Купить билет и не поехать. Именно этого добивался от меня господин Горталов. И я действительно чуть не отказался. Если бы не «Ока» и не швейная машинка. Сидел бы сейчас дома с новеньким сотовым телефоном и пропивал в одиночестве остатки. С сотовым, даже номера которого не знает никто: ни Майя, ни Инна, ни коллеги в академии. Только шофер Наташа. И еще, может быть, Ирина Аркадьевна. Игорь Степанович тоже наверняка знает. Такая у него работа все знать. А больше никто. Даже Инна, которая видела, как я говорю по сотовому, но не спросила номера. Не захотела спросить? Или не догадалась? Скорее всего — не захотела. Не нужен ей номер моего сотового. И я не нужен. Никому я не нужен, даже Ирине Аркадьевне. Которая, между прочим, втянула меня во всю эту историю. Втянула — и бросила, сдала с рук на руки Игорю Степановичу:
Эти второстепенные, не идущие к делу мысли ползли как бы на втором плане, облаками по синему небу, не заслоняя мыслей о главном: о моих собственных воспоминаниях и о воспоминаниях того, другого, о котором я до сих пор ничего не знал. И похоже, так и не узнаю. Напрасно я рассчитывал, что, выслушав мои рассуждения о нем, Игорь Степанович скажет: «Конечно, Сергей Владимирович! Именно так и было! Она (или все-таки он) так и пишет: об этом мне рассказал (или рассказала):» И назовет того, кто писал, и того, кто поведал ему дополнительные подробности. Но ничего подобного Игорь Степанович не произнес. Уловка моя не удалась. Да и коммерция, похоже, тоже. Все так и опустилось во мне, когда Игорь Степанович, помолчав какое-то время, нахмурился и сказал:
— К сожалению, Сергей Владимирович:
Ну конечно! Этого я и ожидал. Их вечного «к сожалению». Сколько раз я с этим сталкивался — не сосчитать. И главное, манера у них, начальников, абсолютно одинаковая: никогда не скажут с порога, что работа ваша, Сергей Владимирович, — говно, и валите себе с богом. Нет! Обязательно сперва признают, что работа замечательная, добросовестная, талантливая и еще какая-нибудь, и только когда дойдет до главного, когда от комплиментов пора перейти к решению судьбы твоей работы — а значит, в каком-то смысле и твоей собственной судьбы, тогда и прозвучит это неизменное «к сожалению».
Есть, однако, в печальном опыте и светлая изнанка. По молодости лет воспринимал я эти неожиданные «к сожалению» как трагедию. Но обламывала меня судьба не раз и не два. И теперь, когда я слышу в свой адрес вежливое «к сожалению», я даже не морщусь — как не морщусь давно после рюмки самой отвратительной водки. Я даже улыбаюсь в ответ, словно это их «к сожалению» не очередная головная боль, а подарок судьбы.
От Игоря Степановича я тоже ждал этого «к сожалению» — и когда услышал, мне и притворяться не пришлось, я вполне естественно улыбнулся, потому что готов был ко всему. К тому, что вернут мои жалкие семнадцать страниц (нет, надо было написать пятьдесят! Пятьдесят мало никому не покажется) и не заплатят денег. Или не вернут — и заплатят меньше, чем обещали, потому что на десять тысяч я не навспоминал. И к тому готов был, что и не заплатят, и не вернут, но попросят добавить, дописать, уточнить что-нибудь, а уж потом:
Однако к тому, что на самом деле сказал Игорь Степанович, я все-таки был не готов.
4— К сожалению, Сергей Владимирович, — сказал Игорь Степанович, — все ваши воспоминания никак не решают стоящей перед нами проблемы. Я понимаю, что вы на это скажете: вы не знали — не могли знать, — в чем сущность нашей проблемы, а потому не в силах были нам помочь. И тут вы совершенно правы. Мы ведь и не скрывали от вас, что надеемся решить проблему без вашего непосредственного участия, используя лишь ваши воспоминания, за которые, кстати, вы можете прямо сейчас получить заранее оговоренную сумму:
Говоря это, он буднично, не пытаясь произвести на меня впечатление, вытащил из ящика стола довольно объемистый конверт и положил перед собой. Однако при этом он не пододвинул конверт ко мне, и я не протянул руку, ждал, пока он закончит свою речь. Видно, еще не пришло время брать деньги и уходить.
— Вы честно заработали эти десять тысяч и можете тратить их в свое удовольствие, не беспокоясь, что кто-то когда-нибудь попрекнет вас этими деньгами. В том числе и те, о ком вы здесь написали. — Он постучал желтым крепким ногтем указательного пальца по моим листочками. — Во-первых, никто из них никогда этого не прочитает. А во-вторых: — Он пожал плечами. — Не знаю, может, с их точки зрения это и не так, но мне представляется, что ничего порочащего ни о ком вы не написали. В любом случае вы имеете право написать книгу воспоминаний, как это модно теперь, и все это предать гласности, и никто не вправе будет вас за это упрекнуть: Правда, — тут он слегка улыбнулся, — десять тысяч долларов за такую книгу вряд ли кто-нибудь заплатит.
