Николай Леонов - Ультиматум Гурова (сборник)
Подтолкнул Омлета к двери, тот уже высунулся в нее, как вдруг оба услышали громкий кокетливый голос Зажигалки:
— Мужчина, а у вас спички не найдется? Прикурить нечем!
Оба разом вздрогнули. Омлет чуть сумки из рук не выронил, заменжевался в дверном проеме…
— А тебе не рано курить, девочка? — послышался насмешливый мужской голос.
— Да что вы, я уже взрослая, — продолжала Зажигалка. — Могу паспорт показать! Да и… Одиночество ваше скрасить, если что.
Мужчина ничего не ответил, послышался щелчек зажигалки — настоящей, не Ритки, конечно, а следом раздался ее, Риткин, возглас:
— Парни, валим!
Ворон услышал, как взвыл невидимый из квартиры мужик и как Омлет, преодолев страх, наконец-то решился. Рванув из двери и бросив сумки, он, козел, улепетывал вместе с Зажигалкой по лестнице, и до Ворона долетал только грохот их каблуков. Сбежали, гады, бросили его одного!
— Стой, шалава! — послышался мужской голос, но никто, разумеется, не остановился. Шагов погони почему-то не было слышно.
Ворон метнулся к двери. На лестничной площадке, согнувшись пополам, стоял мужик, сжав кулаки внизу живота — Зажигалка, видно, врезала ему промеж ног, это у нее всегда хорошо получалось. Преодолевая стон, он пытался разогнуться. Ворон заметался на пороге, не зная, что делать. С одной стороны, нужно было валить как можно скорее. С другой — мужик явно один, к тому же, покалеченный, а вещи бросать жалко. Зря, что ли, сюда лезли? Он уже не думал о деньгах, лежавших в кармане куртки, — это казалось ему слишком мелкой добычей. И Ворон подхватил сумки, надеясь на бегу припечатать мужику в челюсть. Он уже занес кулак, но мужик, гад, — как только извернулся? — сумел подставить ему подножку, и Ворон, выругавшись, рухнул на выложенный плиткой чистенький подъездный пол. Мужик тут же размахнулся и опустил ему на голову тяжелый кулак, а сам уже вопил во все горло соседям, чтобы вызывали милицию…
Ворона повязали. Зажигалка и Омлет успели ускользнуть. Их, правда, тормознули внизу, потребовали документы, но они в один голос залопотали что-то насчет того, что пришли сюда в гости, но ошиблись адресом и никакого отношения к ограблению квартиры на восьмом этаже не имеют.
Доказательств против них не было. Работали в перчатках, так что Омлет своих пальчиков не оставил, а Зажигалка и вовсе в квартире не была, хотя перед хозяином и засветилась. Но тут уже папаша ее, Зажигалки, подключился. Ворон сразу это понял, когда его же адвокат начал петь ему песни о том, насколько Ворону выгоднее взять все на себя и стоять на том, что он был один. В противном случае ему «групповуха» светит, а за это больший срок. А Зажигалку папа все равно вытащит, так чего ж ему, Ворону, зря страдать? Что касается Омлета, так против него вообще ничего не было. Нет, если постараться, конечно, то и его можно бы было упечь, но никто стараний в этом направлении не предпринимал — тут, конечно, тоже заслуга Зажигалки, повисла на своем папе, поди, слезы по смазливому личику размазывала, умоляла своего «чмурика» спасти от тюрьмы… Только его, Ворона, никто спасать и отмазывать не собирался. Папаша родной — тот вообще, как узнал, что Ворон машину из его гаража угнал, так и заявил на суде:
— Сажайте его, к чертовой матери. Заколебал он. Все равно, не сейчас — так через год посадят. Раньше сядет — раньше выйдет. — И еще добавил тихо, со вздохом: — Хотя лучше б не выходил…
Словом, папаша Зажигалки денег сунул кому надо, и мужик этот, хозяин квартиры, заяву написал как надо — ни про какую Зажигалку там не упоминалось, говорилось лишь, что он, неожиданно вернувшись домой, поскольку у него в тот вечер сломалась машина, лично застал в своей квартире вора, которого быстро поймала и обезвредила оперативно сработавшая милиция — менты, суки, разумеется, себе лавры-то присвоили за такой расклад. Каждый свой интерес имеет, понятное дело…
А Зажигалка с Омлетом пошли как свидетели — как влюбленная парочка, случайно оказавшаяся поблизости. Ворон, cидя в камере, покумекал, да и решил — ему срока все равно не миновать. А Зажигалка… Да пусть на воле остается, хрен с ней! Она ему там даже полезнее будет. Когда Ворон вернется — а время быстро летит, — вот тогда он к ней и наведается. Тогда и рассчитается с ним девочка сполна, за все рассчитается. За его, Ворона, молодость погубленную! А пока пусть денежки папашины копит — папаша за это время много накопить сможет. Вот Ворон и попользуется. Справедливо? Справедливо!
Суд дал Ворону четыре года, хотя адвокат и плел, что можно условным сроком отделаться. Не отделался… Адвокат же бесплатный, государством выделенный — понятно, что он тоже в доле! Сдался ему Ворон бескопеечный, чтобы защищать его как надо! Ну а дальше, как говорится, — по тундре, по железной дороге… Зажигалка, стерва, даже попрощаться не пришла. И на последнем заседании не была, не слышала, как приговор выносили. И на «маляву» его, что с зоны отправил, не ответила. Папаша в спешном порядке ее на какой-то курорт крутой отправил — нервы подлечить. А лошок ее и вовсе везучим оказался — без всякого адвоката выкрутился! Без бабок, без ничего! Откуда у него, голодранца нищего, бабки? Мать одна больная, а он в своем кулинарном техникуме на стипендию еле-еле концы с концами сводил, вечно самый нищий был, даром что морда смазливая. И что Зажигалка в нем нашла? Тьфу! Ну, каждый выбирает свое. Она — выбрала…
— О всех этих событиях я знаю со слов Маргариты, — напомнил Конышев. — Хотя боюсь, что она рассказала мне не всю правду. Она клялась, что понятия не имела о том, зачем Ворон лез в квартиру. Он якобы сказал, что это квартира его знакомого, который просил что-то там взять.
— И вы поверили? — усмехнулся Гуров.
Конышев не ответил на этот вопрос. Он мрачно смотрел перед собой и выглядел совсем потерянно и жалко.
— Скажите, у вас есть дети? — неожиданно спросил Виктор Станиславович.
— Нет, — просто ответил Гуров.
— Тогда мы, возможно, говорим с вами на разных языках. Поймите, для родителя его чадо — самое лучшее в мире. Потому что любимое. И что бы оно, это чадо, ни сотворило, родители будут видеть не его проступок, а только хорошее, чего, возможно, кроме них, не видит никто. Когда я смотрел на все дурные поступки Маргариты, я видел ее другой. Вспоминал ее маленькой девочкой, которую забирали из детского сада последней, и она сидела в кабинете заведующей на стульчике, рисуя какие-то каракули, потому что других детей уже разбирали к этому моменту и воспитатели расходились по домам. А ее отец был на работе, мама задерживалась в салоне красоты или кафе, полагая, что если детский сад официально работает до семи, то можно не спешить… Я видел, что Маргарита груба с учителями — и тут же говорил себе, что зато она душа компании, любимица друзей и подруг. Знал, что она способна на обман — и при этом очень добрая и отзывчивая. И меня удивляло, почему другие не видят, не замечают этого, а в глаза им бросается только плохое!
Конышев говорил эмоционально, в каждом его слове сквозила неприкрытая любовь к дочери, и Гуров не стал его перебивать, хотя знал, что тот, как и любой любящий человек, необъективен. А Конышев продолжал:
— Знаете, она вообще была удивительно доброй девочкой! Только проявлялось это у нее порой своеобразно, может быть, поэтому это качество и не бросалось в глаза другим. Например, всегда помогала своим друзьям, чем могла. Раздаривала вещи, которые я ей покупал, покупала на всех сладости… У нее было остро развито чувство дружбы и семьи, как бы странно это ни прозвучало. Даже, может быть, не столько семьи, сколько родственных отношений — ну, этим она явно пошла в меня. Да что там далеко ходить — есть у нее, к примеру, двоюродный брат, мой племянник, сын родной сестры. Сестра, к сожалению, умерла рано, с отцом Антона она давно развелась, так что остался мальчишка один. Ну, по юности накосячил, конечно, покуролесил — всякое бывало. И вся родня привыкла его костерить, но при этом ничем не помогала. Так вот, Маргарита была единственной, кто всегда заступался за него. И не только на словах — она не раз просила меня выручить, когда Антон влипал в очередную передрягу. А он часто в них влетал раньше: в девятнадцать лет бросил театральное училище — а ведь в Щукинское поступил, сам, без всякого блата! — какое-то время мотался по свету, то там осядет, то здесь… И как очередная проблема возникнет — звонил моей Рите! А она тут же мчалась ко мне, просила выручить… Я, хоть и нехотя, признаюсь, а давал деньги. Маргарита сама ему их пересылала. Защищала его, говорила, что парню просто нужно время и поддержка, тогда он обязательно встанет на ноги. И что в итоге? Оказалось, что из всех родственников и знакомых права была одна моя дочь! Прошло время, Антон действительно остепенился, живет сейчас в Сургуте, возглавляет какую-то компанию, связанную с нефтью… Уже не он, а я к нему могу за помощью обращаться! А никто в него не верил, кроме моей Риты! — Конышев вдруг погрустнел, вздохнул и добавил: — Жаль только, что приезжает теперь редко. Последний раз я его лет пять назад видел. Ну, это понятно — из Сургута часто не наездишься. Я ему звонил, сообщил о смерти Маргариты, он сказал, что прилетит. Вот, жду с минуты на минуту. — Конышев взглянул на часы и снова вздохнул: — Будет мне теперь вместо сына, раз уж дочери я лишился… А почему вы все-таки сейчас заговорили об этом? — спросил вдруг Виктор Станиславович, очнувшись от своих мыслей. — Я имею в виду, про… ограбление Соломатина?
